На середину храма поставлен аналой, на который полагается тяжёлое, обложенное серебром, богослужебное Евангелие. Молящиеся зажигают свечи, с которыми стоят во время чтения евангелий. В промежутках свечи гасят и отец Ростислав снова вспоминает, как в детстве делал маленькие зарубочки на свечке по числу прочитанных евангелий и, после чтения последнего двенадцатого евангелия свечку уже не гасили и шли с ней из церкви до самого дома, прикрывая слабый язычок пламени от порывов ветра. На этой службе у него стоит мало народа, так как прихожане подустали. Пришли лишь самые стойкие и верные. К такому явлению отец Владислав привык. Теперь храмов много, почитай в каждом посёлке есть, а верующих всё ещё недостаточно. Сказано: "Не бойся малое стадо" (Лк.12,32). Опять-таки ему многие высказывали сожаление, что не в состоянии посещать храм в рабочие дни, хотя весьма бы этого желали. Вся трагедия последних дней земной жизни Спасителя вспоминается в этом богослужении, которое и носит название "Последование Святых и спасительных Страстей Господа нашего Иисуса Христа". В детстве отцу Ростиславу было тяжело выстаивать всю эту продолжительную службу. Он тогда слабо понимал продолжительное чтение на церковнославянском языке, хотя мама объясняла ему её смысл. Ноги и спина начинали сначала ныть, потом болеть, духота, гарь от свечей и лампад, казались невыносимыми и хотелось, чтобы всё поскорее кончилось. Став старше, он стал вслушиваться в чтение этих фрагментов из Божественного Откровения и научился его понимать: шествие Господа на гору Елеонскую с учениками, моление о Чаше, предательство Иуды, взятие под стражу, суд Каиафы, отречение Петра, Христос перед Пилатом, казнь на Голгофе. Боль в спине и ногах пропала. Она словно перестала существовать, настолько захватывало содержание этих удивительных повествований, где в выражениях простых, ясных и одновременно сильных своею особой скупою выразительностью вырисовывалась картина самого трагичного события в истории человечества – непризнания и убийства Бога. Он замечал и сравнивал, как евангелисты, описывая одни и те же эпизоды, дополняли их новыми подробностями, наполнявшими картины прошлого пронзительным реализмом очевидцев, как ссылались на ветхозаветных пророков, предсказавших предательство и казнь Богочеловека до мельчайших деталей. Теперь, когда он сам, лично читал все 12 Евангелий, время для него совершенно отступало и переставало существовать. Казалось, долгая служба проходила незаметно.
После окончания отец Ростислав с помощью алтарников приготовился к завтрашнему богослужению: с гробницы, стоящей в левом углу храма, сняли стеклянный саркофаг, из-под которого настоятель извлёк Плащаницу, а саму гробницу перетащили на середину церкви перед алтарём, что потребовало немалых физических усилий, так как старинная гробница отличалась монументальностью. Он заглянул в конверт, куда складывали пожертвования на украшение Плащаницы и обнаружил в нём 3000 рублей. Этого должно хватить. Цветы заказаны на завтра в маленьком магазинчике в соседнем городке. Это белые хризантемы, которые поставят в вазы, а поверхность плащаницы покроют гирляндой из белых же гвоздик. Потом священник покропит плащаницу розовым маслом. Давно известно, что запахи пробуждают воспоминания. Аромат розового масла всегда напоминает далёкое детство и частичка того безмятежного ребячьего счастья снова оживает в душе, хотя она и не в состоянии полностью сбросить с души бремя забот и горечь скорбей, накопившихся за долгие годы.
На следующее утро в храме читаются Царские Часы, а в 14 часов служится Вечерня с выносом плащаницы, которую полагают посреди церкви на гробнице и украшают цветами. Затем двухчасовой перерыв и чин Погребения. В перерыве между службами отца Ростислава вызвали на требу в психиатрическую больницу, расположенную в пяти километрах от его храма. Он посещал больницу и раньше, и это всегда было тяжёлым испытанием. На этот раз пришлось исповедовать и причащать его прихожанку, которая с убийственной закономерностью ежегодно попадала сюда на излечение. Она не буйная и достаточно адекватная для принятия Таинства, но священник знает по опыту, что найдутся и другие желающие причаститься и придётся разбираться, кого допустить, а кого и нет. Персонал больницы его знает и даже сторож у ворот беспрепятственно пропускает "девятку" батюшки на территорию больницы. У входа в корпус отца Ростислава встречает тощий парень лет 20-и с оттопыренной нижней губой, с которой капает слюна, заливая наброшенную поверх вылинялой рубахи куртку. При виде священника парень начинает размахивать руками, издавая нечленораздельные звуки. Отец Ростислав, минуя мужское отделение, проходит в женское, где его ждут. По ту сторону коридора, у самого косяка сидит старуха с плоским морщинистым лицом, с палкой в руке в пластиковых бахилах поверх поношенных ботиков. "Мужчина!" – хрипло визжит она, – "не видите что ли? Написано: "Без бахил не входить!" и тычет корявым пальцем в рамку с объявлением, висящую на двери. Отец Ростислав, молча, проходит мимо. "Старый дурак!" – несётся ему в спину. Он не обращает внимания, давно привыкнув к подобным сценам. Перед входом в палату номер три его хватает за рукав рясы молодая и довольно миловидная, несмотря на мертвенную бледность лица, женщина: "Батюшка, постойте. Я должна вам сказать…" "Здравствуй Людмила. Как себя чувствуешь?" – отзывается священник. "Батюшка, я должна признаться… Мы с этим кзёнзом жили, как муж и жена…" "Не выдумывай Людмила. Я знаю, что этого не было" "Вы уверены?" "Совершенно. Приходи попозже, когда причащу Катю, и я поговорю с тобой". "А вы причастите меня?" "Посмотрим. Если будешь нести такую чушь, как в прошлый раз, причащение придётся отложить". "Я не буду". "То-то!" Вот так каждый раз. Отец Ростислав выполняет всё, что полагается и возвращается на приход. Там его уже ожидают прихожане, собравшиеся для чина Погребения, службы уникальной, как все богослужения Страстной седмицы, совершаемый вечером Великого Пятка, накануне Великой Субботы. Если Великий пост считается превыше всех остальных дней года, то Страстная седмица, по греческим комментариям, выше и Четыредесятницы, а Великая Суббота – самый великий день Страстной. Ибо при сотворении мира Бог создал человека в шестой день, а в седьмой почил от всех дел Своих и назвал его "субботой", (греч. Покой). Св. Отцы проводят параллель между днями творения и Страстной седмицей. Таким образом, в шестой день (пятницу) Господь воссоздал падшего человека Своей крестной смертью, а в седьмой (субботу) упокоился совершенным сном, в течение которого пребывал во гробе плотью, а душой во аде, откуда вывел души праведников, в раю – с благоразумным разбойником и на Престоле со Отцом и Духом Святым. Всё служение Великой Субботы наполнено противоречивыми чувствами скорби и утешения, горя и радости, сокрушения и ликования, а завершается оно крестным ходом с Плащаницей вокруг храма.
Отец Ростислав служил один. Когда отсутствуют помощники – другие священнослужители, Плащаницу берёт сам настоятель и идёт крестным путём, держа её над головой. Однако местный обычай несколько видоизменил это правило. Плащаница укладывалась на лёгкий деревянный настил с пазами, в которые вставлялись четыре штыря, удерживаемые над головой священника четырьмя носильщиками. Таким образом, у батюшки освобождались руки и он мог нести напрестольное Евангелие. К счастью, на этот раз носильщиками оказались мужчины, потому что в их отсутствие женщинам нести Плащаницу гораздо труднее. По поводу местных обычаев отец Ростислав частенько вспоминал рассказ своего одноклассника по семинарии, который служил где-то под Сызранью. Послали его как-то на Пасху помочь одному старому деревенскому батюшке. Перед ночным крестным ходом настоятель говорит новоявленному помощнику: "Чтобы не случилось, не удивляйся и не пугайся". Крайне заинтригованный таким предупреждением, новичок гадает, что же будет. К 12 часам ночи все выстроились для крестного хода. И тут неожиданно обоих священников подхватывают на плечи по четыре здоровенных мужика и тащат их "дориносима" вокруг храма. Причём все мужики – особо уважаемые прихожане, разодетые по-праздничному в свои лучшие костюмы. Позже старый настоятель рассказывал, что когда его таким образом подхватили в первый раз, он решил, что его утопят в Волге, на берегу которой стоит храм, и минуты его сочтены.
Насколько велик день Страстной Субботы, настолько он и труден для священника. День особый, необычайно напряжённый и радостный. Служба особая, исключительная, протяжённая, сопровождаемая наплывом народа, потому что после Литургии святого Василия Великого начинается освящение куличей. Немало людей также желают причаститься в Великую Субботу и их надо исповедовать. В 5 часов 30 минут отец Ростислав уже был на ногах. Накануне он велел выставить в конце храма все наличные столы и лавки, чтобы разместить на них куличи и пасхи. К обычным жёлтым свечам добавили красные пасхальные, специально для освящения. Посередине службы, после чтения Апостола чёрные облачения и покровы меняются на белые, а перед ночной пасхальной службой – на красные. Он убедился, что трудолюбивая Зинаида всё приготовила заранее: две аккуратные стопки белых и красных покровов возвышались на специальном столике. Церковь открыли на час раньше обычного и сразу появились первые прихожане с полотняными узелками, в которых приносятся куличи, пасхи и крашеные яйца. Перед началом богослужения желающих исповедаться собралось не меньше полусотни, а мест для куличей явно не хватало. Пришлось пустить в дело скамейки из трапезной, задрапировав их белым материалом. "Вот если б на каждую службу так!" – размечтался отец Ростислав, – "а то многие появляются у меня раз в году".
Во время чтения 15 паремий он вышел на исповедь и еле уложился по времени. Хорошо ещё, что новичков, требующих особенного внимания священника, на этот раз оказалось немного. В основном исповедовались хорошо ему знакомые постоянные прихожане, которых удавалось отпускать быстро. В воздухе носились пряные ароматы скоромной снеди, мешавшиеся с запахом ладана, розового масла и кем-то принёсённых чудесных белых лилий. За "ящиком" шла оживлённая торговля. Анна и Зинаида имели жалкий переутомлённый вид, принимая записки и раздавая свечи. Пришлось взять двух помощниц. "Батюшка!" – жалобным голосом позвала Анна, когда он проходил мимо, – "посмотрите, что она в записке написала!", указывая на женщину средних лет с хитрыми глазами и причёской начёсом, поверх которой красовался ослепительно белый платок. Отец Ростислав прочёл поданную тёткой записку "о упокоении Арамиса". "Я ей говорю: ты бы ещё Атоса, Портоса и д, Артаньяна вписала!" – горячилась Анна. "Подожди, успокойся. Это кто же, армянин?" "Ну да" – отозвалась женщина с начёсом. "Я так и подумал" – усмехнулся священник, – "у них в ходу подобные имена. Узнайте, где его крестили и в какой церкви, не в армянской ли? У нас всё-таки с армянами-григорианами серьёзные богословские расхождения. Думаю, поминать их за Проскомидией не следует".
К концу Литургии народу набилось столько, что настоятель с трудом пробился к столу с куличами. Церковный двор, площадка у ворот и отрезок деревенской улицы в полкилометра были запружены машинами, из которых выходили пассажиры с узелками, устремляясь к храму. "Кто-то из наших последних по времени святых предсказывал, что настанет момент, когда все русские люди уверуют" – вспомнил отец Ростислав, – "созерцая подобную картину, можно поверить в такое". И действительно, народу стало больше, чем в прошлые годы, хотя везде поднимаются новые храмы. Удивителен этот феномен русской души! Ещё лет двадцать назад многие в храм ни ногой, а теперь… Теперь в храмах не только старушки, но и люди среднего возраста, и дети, и молодёжь. Наверняка у многих из них деды и прадеды были атеистами, возможно, закрывали церкви, преследовали духовенство, а их потомки снова тут: Русь опоминается, стряхивает с себя похмелье богоборческого дурмана, возвращается к вере предков, а там глядишь и приблизится к родной священной государственности… Так ли уж это удивительно? Марксистско-ленинское учение само по себе есть тоталитарное сектанство, некий суррогат, замена религии. Когда большинство разуверилось в коммунистических идеалах, когда прекратилась их пропаганда на государственном уровне, религиозное чувство, весьма сильное у русского народа, потребовало замены марксистских идеалов, от которых все устали. Оказалось, и выдумывать ничего не надо: есть вера отцов, Святое Православие. И вот новое русское поколение спешит, спотыкаясь и, может быть, оступаясь, реализовать свою потребность ВЕРИТЬ. Разумеется, среди этой толпы пока ещё недостаточно людей воцерковлённых, большинство пока ещё отдаёт дань традиции, ростки веры в их душах ещё в зачаточном состоянии. Ну, так что же! Плоды всё равно будут рано или поздно, лишь бы не совратили их плодами "демократии" и "плюрализма", не втянули в очередные "жёлто-серо-буро-малиновые" революции с требованиями свобод для секс-меньшинств и прочих содомитов!
Отец Ростислав с кропилом в одной руке и с требником в другой проходит в западную часть храма и, прочитав положенные молитвы, начинает кропить святой водой куличи с пением тропаря "Егда снишел Еси…" Народ смотрит на него радостными глазами, особенно дети, которых, как никогда много. Брызгая на приношения, батюшка кропит и детские головки. Маленьких кропит с осторожностью, чуть-чуть, старших обливает сильнее. Они пищат от восторга. Отовсюду просят: "И нас окропите батюшка, и нас!" Он опускает кропило в кувшин и щедро обрызгивает толпу, так что некоторые красные свечки, воткнутые в куличи и пасхи, гаснут. Да, он знает, как кропить. Брызнешь меньше, станут кричать: "Ещё!" Вокруг улыбки и счастливый смех. Только все убрали свои приношения обратно в узелки, приходят новые люди с куличами и всё повторяется: молитва, кропление. На большом подносе возвышается гора крашеных яиц – каждый жертвует по одному на храм. Потом настоятель раздаст их всем, кто трудится в церкви. Большинство яиц красного цвета – сварено в луковой кожуре, но много яичек разных цветов: голубые, золотые, зелёные, пёстрые. На иные наклеены переводные картинки. В детстве маленький Ростислав любил красить яйца сам. Доставал акварельные краски и водил кисточкой по скорлупе. Иногда обходился без кисти. Просто опускал пальцы в ванночки с краской и перебирал яйцо в руках, пока оно не становилось пёстрым, сверкая всеми цветами радуги. А то ещё существовал старинный русский способ: из яйца через маленькую дырочку соломинкой высасывалось содержимое и заполнялось жидким шоколадом. В дни его детства во многих домах ещё имелись русские печки. В них пекли большие высокие куличи, называемые "бабами". Теперь их что-то не видно, зато появились куличи заграничные, чаще всего итальянские, очень вкусные, в изысканных картонных футлярах. А вот творожные пасхи иностранцы не делают, даже братья-славяне – сербы, болгары, чехи. Их готовят только в России.
Проходят смена за сменой. Одни уходят с освящёнными приношениями, тут же их места занимают другие. Священник снова читает молитвы и опять кропит, кропит. В перерывах успевает переоблачить престол и жертвенник в алтаре, повесить новую завесу красного цвета на царских вратах. Алтарники переоблачают мебель (в алтаре всё должно быть одного – красного цвета) и моют, чистят, драют, словом, наводят красоту. Отец Ростислав не нарадуется на своих помощников. Без всяких просьб и понуканий они выполняют необходимую работу самостоятельно, на совесть, от души, а ведь тоже притомились, устали, но виду не показывают. А впереди ещё ночная служба. Народу в храме не убавляется. Все подсвечники, которых перед Плащаницей целых три, заставлены горящими свечками. Только успевай снимать огарки! Пол церкви, выложенный мелахской плиткой, загрязнился и покрылся разводами, словно узорами. Уборщицы уже несколько раз его протирали, но – бесполезно. Вот, когда храм закроют часов в шесть вечера, его отдрают по-настоящему. В промежутках между освящениями отец Ростислав выходит во двор посидеть на солнышке. Мимо снуют люди: туда-сюда. Иногда приходят семьями: дедушки, бабушки, родители ведут за руку детей. Они улыбаются священнику, здороваются с ним, иногда что-нибудь спрашивают. Молодой хорошо одетый мужчина просит освятить новую машину. Отец Ростислав велит подогнать сверкающий "джип" поближе к воротам. На площадке у церкви припарковано множество автомобилей. Священник велит открыть все двери "джипа", багажник и капот и начинает чтение положенных молитв. Сбоку подходит подвыпивший мужчина лет 40-а и начинает бубнить: "Вот, батюшка, вы мне в прошлый раз освятили машину, а я попал в аварию!" "Кто-нибудь пострадал?" "Нет". "А сколько человек сидело в машине?" "Четверо". "А в другой, с которой столкнулись?" "Трое". "Они были ранены, травмированы?" "Нет, но машина не подлежит восстановлению…" "Чудак, я же не железо освящаю, а о ваших жизнях и о вашем здоровье молюсь!" "Ну да, с этим всё в порядке". "Тогда чего тебе ещё, дорогой? Благодари Бога, что цел остался, а будешь сильно грешить, никакое освящение не поможет". Из-за подобных историй некоторые священники отказываются освящать автомобили и даже квартиры, находя какие-то якобы богословские основания для отказа, но отец Ростислав считает отказ от этих треб неправомерным, ибо христианин должен освящать по возможности все вещи и предметы, которыми пользуется. Ведь есть же в требнике чин "на освящение всякой вещи". Тем более в освящении нуждается жилище, где человек проводит значительную часть жизни и реализует многие свои потребности, в том числе и духовные.
К вечеру поток прихожан с куличами начинает иссякать. Часть столов убирается, и уборщицы начинают мыть полы в передней части храма. Между 17 и18 часами появляются только одиночки, по каким-то причинам не успевшие сходить на освящение раньше. Некоторые приехали издалека, другие работали и не могли отлучиться. Как всегда, перед самым закрытием храма в последнюю минуту появляется пара опоздавших, но отец Ростислав освящает куличи и для них. Наконец, ворота закрываются и начинается полномасштабная уборка. Настоятель поднимается в свою комнатку на колокольне для отдыха перед ночной службой. В изнеможении он ложится на топчан и пытается заснуть. Ноют ноги и побаливает спина, но на душе весело: впереди Праздник. Затем в голову лезут всякие думы: не забыл ли чего-нибудь, успеет ли вовремя доехать хор, не забудут ли снять кастрюли с тушёными курами с газовых плиток и т. п. В конце концов, усталость берёт своё, и отец Ростислав засыпает. В 21 час он вскакивает от рёва будильника, наскоро ополаскивает лицо и руки и идёт открывать ворота. Сейчас должен появиться один из алтарников и начать, как положено, чтение Деяний Святых Апостолов перед Плащаницей. В качестве чтеца алтарник Всеволод выступает впервые, поэтому волнуется. Он добросовестно тренировался дома в чтении на церковнославянском и священник убеждается, что новичок читает вполне прилично. Вручив ему большую свечку, отец Ростислав удаляется по своим делам. Внутреннее убранство храма тонет в полумраке. Огонёк свечи трепещет и колеблется, под гулкими сводами громко разносится каждое слово. Чтение будет продолжаться до начала Полунощницы.