- Чего, государь? - спросил молодой журналист.
- Вы слишком откровенный роялист: у вас могут быть неприятности с любовником мадемуазель Теруань.
- С господином Популюсом? - со смехом переспросил Сюло.
- Совершенно верно. А что стало с героиней вашей поэмы?
- С мадемуазель Теруань?
- Да… Я давно ничего о ней не слышал.
- Государь, у меня такое впечатление, будто ей кажется, что наша революция идет слишком медленно, и потому она отправилась готовить восстание в Брабанте. Вашему величеству, вероятно, известно, что эта целомудренная амазонка родом из Льежа?
- Нет, я этого не знал… Так это над нею вы сейчас смеялись?
- Нет, государь, над Национальным собранием.
- О-о! В таком случае, господа, вы хорошо сделали, что перестали смеяться, как только я вошел. Я не могу позволить, чтобы в моем доме смеялись над Национальным собранием. Правда, я не дома, а в гостях у принцессы де Ламбаль, - прибавил король, будто сдаваясь, - и потому вы, сохраняя серьезный вид или же совсем тихонечко посмеиваясь, можете мне сказать, что заставило вас так громко смеяться.
- Известно ли королю, какой вопрос обсуждало сегодня Национальное собрание в течение всего заседания?
- Да, и он очень меня заинтересовал. Речь шла о новой машине для казни преступников, не так ли?
- Совершенно верно, государь, о машине, которую преподнес нации господин Гильотен, - ответил Сюло.
- О-о! И вы, господин Сюло, смеетесь над господином Гильотеном, филантропом? Вы что же, забыли, что я тоже филантроп?
- Я, государь, прекрасно понимаю, что филантропы бывают разные. Во главе французской нации стоит, например, филантроп, отменивший пытки на протяжении следствия; этого филантропа мы уважаем, прославляем, даже более того: мы его любим, государь.
Все молодые люди одновременно поклонились.
- Однако есть и другие, - продолжал Сюло. - Будучи врачами, и, следовательно, имея в своем распоряжении тысячи более или менее хитроумных способов лишить больных жизни, они тем не менее ищут средство избавить от жизни и тех, кто чувствует себя хорошо. Вот этих-то, государь, я и прошу отдать мне в руки.
- А что вы собираетесь с ними делать, господин Сюло? Вы их обезглавите "без боли"? - спросил король, намекая на утверждение доктора Гильотена. - Они освободятся от жизни, почувствовав всего лишь "легкую прохладу" на шее?
- Государь, я от души им этого желаю, - ответил Сюло, - но обещать не могу.
- Как это желаете? - переспросил король.
- Да, государь, я очень люблю тех, кто изобретает новые машины и сам их испытывает. Я не слишком оплакиваю метра Обрио, на себе испытавшего крепость стен Бастилии, или мессира Ангеррана де Мариньи, обновившего виселицу Монфокона. К несчастью, я не король; к счастью - не судья. Значит, вполне вероятно, что буду вынужден сдержать обещание, которое я дал многоуважаемому Гильотену и уже начал исполнять.
- А что вы пообещали или, вернее, начали выполнять?
- Мне пришла в голову мысль, государь, что этот великий благодетель человечества должен сам вкусить от своего благодеяния. Завтра в утреннем номере "Деяний Апостолов", который печатают сегодня ночью, состоится крещение. Справедливости ради следует отметить, что дочь господина Гильотена, официально признанную сегодня отцом перед Национальным собранием, зовут мадемуазель Гильотиной.
Король не смог сдержать улыбку.
- А так как ни свадьбы, ни крестин не бывает без песен, - вмешался Шарль Ламет, - господин Сюло сочинил в честь своей крестницы две песни.
- Неужели целых две?! - удивился король.
- Государь, - отвечал Сюло, - надобно же удовлетворить все вкусы!
- А на какую музыку вы положили свои песни? Я не вижу ничего более подходящего, чем "De profundis".
- Ну что вы, государь! Ваше величество забывает, с какой радостью все будут готовы подставить свою шею дочери господина Гильотена… да ведь к ней будет очередь! Нет, государь, одна из моих песенок поется на чрезвычайно модный в наши дни мотив менуэта Экзоде; другую можно петь на любой мотив, как попурри.
- А можно заранее вкусить вашей поэзии, господин Сюло? - спросил король.
Сюло поклонился.
- Я не являюсь членом Национального собрания, - заметил он, - чтобы пытаться ограничивать власть короля; нет, я верный слуга вашего величества, и мое мнение таково: король может требовать все, чего ему хочется.
- В таком случае я вас слушаю.
- Государь, я повинуюсь, - ответил Сюло.
И он вполголоса запел на мотив менуэта Экзоде, как мы уже говорили, вот какую песню:
Гильотен, медик странный,
От политики пьяный
И большой патриот,
Заявил всем нежданно:
Вешать, мол, негуманно,
Он к иному зовет:"Палачи неумелы -
Пусть гуляют без дела
И не мучат людей!
Утверждаю я смело:
Обезглавливать тело
Я сумел бы нежней".Вопрошают газеты:
Уж не зависть ли это?!
Кто добрее - палач
Или враг его, врач,
Жрец, слуга Гиппократа?
Под его лезвиё
Попадешь - и твоё
Будет тело разъято!Гильотен - новый Брут,
И суров его суд -
Всех казнить без боязни!
Шапелье и Барнав
Заявили: "Он прав!" -
Знатоки быстрой казни.Горд собой, вдохновен,
Гуманист Гильотен
Одарил нас машиной,
Убивающей нас,
И ее в добрый час
Назовут гильотиной!
Молодые люди засмеялись еще громче. Королю было совсем не весело, но Сюло был одним из самых преданных ему людей, и потому он не хотел, чтобы окружавшие заметили его печаль: сам не понимая отчего, король почувствовал, как у него сжалось сердце.
- Дорогой господин Сюло! - сказал король. - Вы нам говорили о двух песнях; крестного отца мы послушали, давайте перейдем к крестной матери.
- Государь! - отвечал Сюло. - Крестная мать сейчас будет иметь честь вам представиться. Итак, вот она - на мотив песни "Париж верен королю":
Гильотен умен,
Целеустремлен:
Забывая сон,
Ближних любит он,
Мыслью увлечен
Предложить закон,
Словно Цицерон.Три-четыре слова -
Речь его готова,
Сдержанно-сурова,
Как когда-то Рим.
Но какие фразы!
Завопили сразу
Дурачков пять-шесть:
"В этом что-то есть!""Быть му́дры, господа, должны вы,
Прошу вас выслушать меня:
Мы будем к людям справедливы,
Всех одинаково казня.
Сограждан я могу утешить:
Жестокостей не будет впредь,
Ведь так бесчеловечно вешать,
И так мучительно висеть!В палаче не вижу проку:
Справедлив ли будет тот,
Кто от гнева слеп, жестоко
Брата топором убьет?!
В палаче не вижу проку!Но я в беде вас не покину.
Я, изучив немало книг,
Такую изобрел машину,
Что головы лишает вмиг.
Не рад ли будет осужденный
Окончить свой последний путь
Без боли, не издав ни стона
И глазом не успев моргнуть?
Не будет лишней маяты -
Падет на шею с высоты
Внезапно лезвие тяжелое -
И уравняются все головы".Слава нашей гильотине!
Ей виват!
Голова уже в корзине -
То-то, брат!
Гильотина любит,
Гильотина рубит.
Что может быть честней, народ?!
Всех уравняет эшафот!
- Вот вы смеетесь, господа, - заметил король, - а ведь машина господина Гильотена предназначалась для избавления несчастных осужденных от ужасных мучений! Чего ожидает общество, требуя смерти осужденному? Простого уничтожения человека. Если это уничтожение сопровождается мучениями, как при колесовании, четвертовании, то это уже не акт возмездия, а сведе́ние счетов.
- Государь! А кто сказал вашему величеству, - возразил Сюло, - что все мучения кончаются после того, как отрезана голова? Кто сказал, что жизнь не продолжается в обоих этих обрубках и что умирающий не страдает в два раза больше, осознавая свое раздвоение?
- Об этом следовало бы поразмыслить людям знающим, - промолвил король. - Кстати, по-моему, опыт проводился сегодня утром в Бисетре; никто из вас не присутствовал на этих испытаниях?
- Нет, государь! Нет, нет, нет! - почти в один голос насмешливо выкрикнули десятка полтора человек.
- Я там был, государь, - раздался серьезный голос.
Король обернулся и узнал доктора Жильбера, который вошел во время спора и, незаметно приблизившись к присутствующим, молчал до тех пор, пока король не задал свой вопрос.
- A-а, это вы, доктор? - вздрогнув от неожиданности, спросил король. - Вы были там?
- Да, государь.
- И как прошли испытания?
- Прекрасно в первых двух случаях, государь; однако в третий раз, несмотря на то что позвоночник был перебит, голову пришлось отреза́ть ножом.
Раскрыв рот, с растерянным видом, молодые люди слушали Жильбера.
- Как, государь! Неужели сегодня утром казнили трех человек? - изумился Шарль Ламет, спрашивая, по-видимому, от имени всех присутствующих.
- Да, господа, - ответил король. - Правда, все трое были трупами, которых поставил Отель-Дьё. И каково ваше мнение, господин Жильбер?
- О чем, государь?
- Об инструменте.
- Государь! Это очевидный прогресс по сравнению с другими используемыми в наше время орудиями такого рода; однако произошедшая с третьим трупом неудача доказывает, что эта машина еще требует усовершенствований.
- Как же она устроена? - спросил король, чувствуя, как в нем просыпается механик.
Жильбер попытался растолковать устройство машины, однако из его слов король не смог точно себе представить ее форму.
- Подойдите сюда, доктор! - пригласил он. - Вот здесь на столе есть перья, чернила и бумага… Вы умеете рисовать, я полагаю?
- Да, государь.
- В таком случае, сделайте набросок, я тогда лучше пойму, о чем идет речь.
Молодые дворяне из почтительности не смели без приглашения последовать за королем.
- Подойдите, подойдите, господа! - воскликнул Людовик XVI. - Ведь эти вопросы никого не могут оставить равнодушными.
- Кроме того, - вполголоса заметил Сюло, - как знать, не выпадет ли кому-нибудь из нас честь жениться на мадемуазель Гильотине? Идемте, господа; давайте познакомимся с нашей невестой.
Все последовали за королем и Жильбером и столпились вокруг стола, за который по приглашению короля сел Жильбер, чтобы как можно лучше выполнить рисунок.
Жильбер стал делать набросок на листе бумаги, а Людовик XVI пристально за ним следил.
Все было на месте: и помост, и ведущая на него лестница, и два столба, и рычаг, и окошко для головы, и нож в виде полумесяца.
Не успел он изобразить эту последнюю деталь, как король его остановил.
- Черт возьми! - воскликнул он. - Ничего нет удивительного в том, что испытание не удалось, особенно в третий раз.
- Почему, государь? - удивился Жильбер.
- Это зависит от формы ножа, - пояснил Людовик XVI. - Надобно не иметь ни малейшего представления о механике, чтобы придать предмету, предназначенному рассекать оказывающий сопротивление материал, форму полумесяца.
- А какую форму предложили бы вы, ваше величество?
- Да очень просто: треугольника.
Жильбер стал исправлять рисунок.
- Нет, нет, не так, - возразил король. - Дайте перо.
- Прошу вас, государь, - произнес Жильбер. - Вот перо и стул.
- Погодите, погодите, - говорил Людовик XVI во власти своей любви к механике. - Этот нож надо скосить, вот так… и так… и я ручаюсь, что вы сможете отрубить хоть двадцать пять голов подряд: нож ни разу не откажет!
Не успел он договорить, как позади него раздался душераздирающий, мучительный крик ужаса.
Он стремительно обернулся и увидел королеву: она была бледна, взволнованна и едва держалась на ногах. Покачнувшись, королева без чувств упала на руки Жильберу.
Подталкиваемая, как и другие, любопытством, она подошла к столу и, наклонившись над королем в ту самую минуту, как он исправлял главную деталь, узнала отвратительную машину, показанную ей Калиостро двадцать лет назад в замке Таверне-Мезон-Руж.
При виде этой машины она смогла только издать страшный крик; казалось, жизнь покинула Марию Антуанетту, будто она стала жертвой роковой машины, и, как мы уже сказали, королева упала без чувств на руки Жильберу.
XIII
ВРАЧЕВАТЕЛЬ ТЕЛА И ДУШИ
Понятно, что после этого прием пришлось прервать.
Хотя никто не понял причины обморока королевы, факт оставался фактом: увидев рисунок Жильбера, подправленный королем, королева вскрикнула и упала без чувств.
Слух об этом пробежал по группам присутствовавших, после чего все те, что не были членами семьи или ближайшими ее друзьями, почли за долг удалиться.
Жильбер оказал королеве первую помощь.
Принцесса де Ламбаль не пожелала, чтобы Марию Антуанетту уносили в королевские покои. Да это было бы и нелегко: принцесса де Ламбаль жила в павильоне Флоры, а королева - в павильоне Марсан; пришлось бы идти через весь дворец.
Августейшую больную уложили на кушетку в спальне принцессы, а та, с присущим всем женщинам чутьем угадав, что в случившемся есть какая-то мрачная тайна, удалила всех, даже короля, и встала у изголовья королевы, с нежной заботой взглядывая на нее и ожидая, когда благодаря заботам доктора Жильбера она очнется.
Изредка она односложно спрашивала доктора, скоро ли королева придет в себя; а тот, будучи не в силах привести королеву в чувство, успокаивал принцессу обычными в таких случаях словами.
Удар, потрясший нервную систему королевы, был столь сильным, что в течение нескольких минут не помогали ни нюхательные соли, ни натирание висков уксусом; наконец едва заметное шевеление пальцев указало на то, что чувствительность возвращается. Королева медленно повела головой из стороны в сторону, как в страшном сне, потом вздохнула и открыла глаза.
Однако можно было заметить, что жизнь возвратилась к ней раньше, чем разум; королева некоторое время блуждающим взглядом оглядывала комнату, не понимая, где она находится и что с ней произошло. Но вдруг все ее тело охватила дрожь, она едва слышно вскрикнула и прижала руку к глазам, словно для того, чтобы избавиться от страшного видения.
К ней возвращалась память.
Впрочем, кризис миновал. Жильбер понимал, что причина его кроется в чисто моральной сфере, и не знал, чем медицина могла бы помочь; он собрался было удалиться, однако едва он отступил на шаг, как королева, будто угадав его намерение, схватила его за руку и голосом, таким же нервным, как это движение, произнесла:
- Останьтесь!
Жильбер в удивлении замер. Он знал, сколь мало симпатии испытывает к нему королева; но, с другой стороны, он не раз замечал, что оказывает на королеву странное, почти магнетическое воздействие.
- Я к услугам вашего величества, - сказал он. - Однако полагаю, что было бы нелишним успокоить короля, а также всех тех, кто остался в гостиной, и если ваше величество позволит…
- Тереза! - обратилась королева к принцессе де Ламбаль. - Скажи королю, что я пришла в себя, и проследи, чтобы мне никто не мешал, мне надо поговорить с доктором Жильбером.
Принцесса повиновалась с кроткой покорностью, которая угадывалась не только в характере, но и во внешности ее.
Приподнявшись на локте, королева проводила ее взглядом, выждала, давая ей возможность выполнить поручение; видя, что оно исполнено и благодаря предупредительности принцессы де Ламбаль можно говорить с доктором свободно, повернулась к нему и пристально посмотрела ему в глаза.
- Доктор! - промолвила королева. - Вас не удивляет, что по воле случая вы почти всегда оказываетесь рядом со мной во время нравственных или физических кризисов моей жизни?
- Увы, ваше величество, я не знаю, должен ли я благодарить за это случай или жаловаться на судьбу, - ответил Жильбер.
- Почему, сударь?
- Я слишком хорошо умею читать в чужом сердце и замечаю, что столь почетное для меня общение не зависит ни от вашего желания, ни от вашей воли.
- Я потому и назвала это случаем… Вы знаете, что я люблю откровенность. Однако во время событий последнего времени, заставивших нас действовать сообща, доктор, вы доказали мне настоящую преданность, я вам очень благодарна и никогда этого не забуду.
Жильбер в ответ поклонился.
Королева следила за его движением и выражением его лица.
- Я тоже физиономистка, - заметила она, - знаете, что́ вы ответили мне сейчас, не проронив ни слова?
- Ваше величество, - промолвил Жильбер, - я был бы в отчаянии, если бы мое молчание показалось вам менее почтительным, чем мои слова.
- Вы мне ответили: "Ну что ж, вы меня поблагодарили, дело сделано, перейдем к другому".
- Во всяком случае мне хотелось, чтобы вы, ваше величество, подвергли мою преданность такому испытанию, какое позволило бы ей проявиться полнее, чем это было до сегодняшнего дня. Вот чем объясняется некоторое нетерпение, подмеченное вами на моем лице.
- Господин Жильбер! - сказала королева, пристально взглянув на доктора, - вы необыкновенный человек, и я должна открыто покаяться: у меня было предубеждение против вас, но теперь его нет.
- Ваше величество, позвольте мне от всей души вас поблагодарить, и не за комплимент, которым вы меня удостоили, но за уверенность, которую вам угодно было в меня вселить.
- Доктор, - продолжала королева, словно то, что она собиралась сказать, само собой вытекало из предыдущих ее слов, - что, по-вашему, со мной произошло?
- Ваше величество, - отвечал Жильвер, - я человек рассудочный, человек науки, и потому соблаговолите облечь ваш вопрос в более точную форму.
- Я спрашиваю вас вот о чем, сударь. Полагаете ли вы, что причиной моего недавнего обморока послужило одно из нервных потрясений, которым несчастные женщины подвержены по причине природной слабости, или вы подозреваете нечто более серьезное?
- Я отвечу вашему величеству так: дочь Марии Терезии, сохранявшая спокойствие и мужество в ночь с пятого на шестое октября, - женщина необыкновенная, и, следовательно, ее не могло взволновать событие, способное подействовать на обыкновенных женщин.
- Вы правы, доктор. Вы верите в предчувствия?
- Наука отвергает явления, противоречащие естественному ходу вещей. Однако иногда случаются события, которые опровергают науку.
- Мне следовало бы спросить так: "Вы верите в предсказания?"
- Я думаю, что высшее милосердие для нашего же собственного блага покрыла будущее мраком неизвестности. Редкий ум, получивший от природы великий дар математической непогрешимости суждений, может путем тщательного изучения прошлого приподнять краешек этого покрывала и как бы сквозь туман увидеть будущее. Такие исключения весьма редки, и с тех пор как религия упразднила роковое предопределение, с тех пор как философия ограничила веру, пророки потеряли три четверти своей магической силы. И тем не менее… - прибавил Жильбер.
- И тем не менее?.. - подхватила королева, видя, что он в задумчивости замолчал.