- А ты что же делаешь там в Москве? Значит, ты с анархистами? - снова начал разговор Митя.
- Я не меняю своих убеждений, - хмуро отозвался Петр.
- Но ты служишь где-нибудь? Или на партийной работе? На что ты живешь?
Митя спрашивал без всякой задней мысли. При всех переменах Петр по-прежнему вызывал у него теплое, дружеское участие.
- Нет, Митя, я нигде не служу. А занимаюсь я тем, что просто хожу по Москве и высказываю свои взгляды на жизнь. Авось люди поймут своего пророка! - пошутил он. И опять было непонятно, над кем он смеется - над собой или над людьми.
Мите вдруг стало его жалко.
- Слушай, Петр, брось ты своих анархистов, честное слово! Вот я первый раз в вашей федерации. Но знаешь, это все похоже на комедию: часовые, которые никого не охраняют, бабье, какие-то уголовники... У нас тут рассказывали про это общежитие целые легенды - я не верю. Просто думаю, делать им нечего, так играют в казаков-разбойников... Ведь среди вас есть хорошие люди. Гарусов, например, в Бежице. Помнишь? Тебя я хорошо знаю, знаю, что ты порядочнее тысячи других. Но за вами же черт знает какой сброд бегает. Александр вчера поймал двух ваших на рынке - сбывали барахло!
- А по-твоему, лучше служить в этой большевистской жандармерии, как твой брат? - вскипел Петр.
- Ты говоришь ерунду, - спокойно сказал Митя. - Лучше бы взялся за полезное дело. Сейчас организуем продотряды. Давай вместе поедем! Петя!
Петр вскочил.
- Ага, теперь над мужиками насильничать! Это я говорю ерунду? Продали революцию! Государство создаете. В армии выборность прикончили - комиссаров поставили.
Митя тоже встал.
- Постой, что ты сваливаешь все в одну кучу? Значит, по-твоему, твердая власть не нужна? Дисциплина не нужна? Армия не нужна? Так ведь немцы прут! Каледин на Дону хозяйничает! Меньшевики и эсеры на каждом шагу ножку подставляют! Мы из последних сил бьемся. А вы тут устраиваете детские представления. И, по-твоему, это мы продаем революцию?
Они стояли друг против друга, наклонив головы, со злыми глазами, сжав кулаки.
- Фокинскую болтовню повторяешь! - усмехнулся Петр, как-то странно, искоса поглядывая на него одним глазом поверх своего носа. - Когда-то я верил, что ты вырастешь, сумеешь своим умом жить, а не повторять чужие мысли, станешь революционером! - Петр говорил горячо. И Мите временами казалось, что он снова видит перед собой того Петра, чистого, пылкого и наивного, который три года назад апрельской ночью прощался с ним в Бежице. - Как вы не понимаете, что вся эта мышиная возня, эти трескучие резолюции, дипломатия с Германией, игра в великую державу - все это ни к чему! Если хочешь знать, никакого значения для будущего человечества не имеет, объявит себя Каледин императором Дона или нет! Это только людям глаза замазывать, отвлекать, чтоб они не видели того, что делается у них под носом!
- Но, Петр, что же тогда важнее всего для будущего человечества?
- Свобода личности! Свободная душа свободного человека! - пылко произнес Петр. - Пойми, революция была не для того же, чтоб Рябушинский стал нищим, а вместо него в особняке стал обжираться я или ты. Революция освободила душу человека, его личную инициативу, его человеческое достоинство. Человек понял, что только он сам для себя - власть, и совесть, и суд!
- Ты идеалист, Петя! - с удивлением и жалостью сказал Митя.
- Вот как, научился вывески навешивать, - желчно ответил Петр. - Зато вы - материалисты. Мы, идеалисты, создаем свободных людей. А вы, материалисты, набиваете до отказа тюрьмы и воспитываете новых тюремщиков!
- Знакомая песня! Может, еще и непротивление злу? А "свободная личность" в золотых погонах тем временем будет стрелять из-за угла в пролетарских вождей! Резать ремни из спин красногвардейцев. Жечь и грабить. И кончится все это таким кулаком, какого еще не бывало на Руси!
Они оба замолчали и молчали долго, не зная, что еще сказать друг другу.
- Что же вы собираетесь предпринять, чтоб доказать свою правоту? - спросил наконец Митя.
Петр настороженно посмотрел на него, разделяя слога, сказал:
- Предпринимать? Ничего. Абсолютно. - И добавил со своей двойственной интонацией: - История нас рассудит.
Они опять помолчали.
- Долго еще пробудешь в Брянске? - спросил Митя.
- Нет-нет! - быстро ответил Петр. - Я сегодня же уезжаю. - Он зачем-то показал железнодорожный билет.
Митя помедлил, не зная, как проститься; внезапно уступил внутреннему порыву и протянул Петру руку. Тот пожал крепко и продолжительно. Неожиданно сказал:
- А хорошо, черт возьми, жили мы с тобой в Бежице! - повлажневшими глазами посмотрел куда-то на потолок. И не двинулся, чтобы его проводить.
Дома вечером Александр, ложась, словно невзначай спросил Митю:
- Как тебе Петр понравился?
Митя, укрывшись было с головой, выглянул из-под шинели.
- А ты уже знаешь!
- Ну, как они там живут в своей федерации? - вместо ответа продолжал Александр.
- Кто их знает!.. Спят, едят... - сонно говорил Митя, думая о Петре.
- Ты не видел, ящики им какие-нибудь привозили сегодня?
- Слышал, что-то таскали по коридору. Добров там был, говорил, какие-то игрушки привезли.
- А больше ничего не заметил?
- Как будто... А что? - наконец заинтересовался Митя.
- Да нет, ничего. Спи, - сказал Александр и пошел гасить свечку, осторожно ступая босыми ногами по холодному полу.
В темноте уже Митя спросил:
- Ты что, думаешь, они затевают что-нибудь серьезное? - И, вспомнив слова Петра, успокоенно ответил: - Нет, предпринимать они ничего не будут, мне Петр сказал. А так, верно, поговорят! Листовки, газеты раздадут. Чудаки! - засыпая, вздохнул Митя.
- Ладно, ладно, спи, святая простота! - сказал Александр и заскрипел пружинами, устраиваясь.
На следующий день к вечеру в исполком собрались почти все коммунисты города. В кабинете у Фокина заседал большевистский уком. Председатель Брянской чека Александр Медведев докладывал, что анархисты сегодня ночью поднимут в городе восстание. Центром восстания явится так называемый генеральский дом на Покровской горе. В этом доме раньше жил начальник Брянского Арсенала. Одновременно значительная вооруженная группа должна напасть на тюрьму и освободить заключенных. К утру намечено занять здание Совета и другие учреждения. В нескольких домах, принадлежащих анархистам, устроены склады оружия. Предполагается, что, как только Брянск будет захвачен, сюда приедут видные деятели анархистов из Москвы и других городов для создания на Брянщине Свободной анархической республики. В течение двух дней здесь находился представитель московских анархистов для координации действий. Восстание должно начаться ровно в полночь.
Уком решил организовать наиболее сознательных рабочих. Один из старых подпольщиков и соратников Фокина, Григорий Панков, вызвался пойти за помощью в Арсенал. Представителям Бежицкого комитета было поручено нейтрализовать местных анархистов и в случае необходимости идти Брянску на помощь.
Из Совета вышли часов в десять вечера. Луны не было - темнота непроглядная.
Разделились на две группы. Одна ушла к тюрьме, другая направилась к Покровской горе.
Митя шагал рядом с братом и Фокиным. В руке он сжимал рукоятку нагана.
- Отряд твой вышел? - вполголоса спросил Фокин.
- Отряд уже там, - ответил Александр.
А Митя думал о своем: Петр обманул! Вчера, разговаривая с Митей, он готовил восстание, он все время обманывал его! А может быть, это не так, может быть, Петр не знал? Они могли и ему не сказать. Да нет, он с этим Володей сам разбирал оружие - теперь Митя вспомнил. Он еще и еще раз перебирал все детали поведения, все слова Петра. Петр знал! Но, может быть, он не согласен с восстанием? Партийная дисциплина обязывала его молчать. И он решил уехать, чтоб не участвовать. Недаром он показал Мите билет. Может быть, этим жестом он молча отделил себя от авантюристов? Да-да, это так! Петр слишком чист душой, слишком порядочен, чтоб лицемерить. Петр не виноват!
Митя не мог так легко отрешиться от друга.
- Интересно будет, - вдруг нагнулся к нему Александр, - если мы сегодня возьмем здесь твоего Петра.
Митя не ответил.
А затем все произошло до смешного просто. Александр увел часть людей куда-то в темноту. Митя с Фокиным и с небольшой группой остановились у старинной стены Покровского собора. Далеко внизу за Московской улицей раскинулся Арсенал. Там мерцали огоньки да слышался отдаленный ровный шум машин. Здесь же наверху тихо. Генеральский дом, окруженный садом, был где-то рядом, но утопал в темноте и потому тоже казался далеким. Даже собак не слышно. Простояли почти час. Вдруг недалеко раздался громкий, резкий оклик. Кто-то ответил. Тотчас осветились окна в верхнем, втором этаже генеральского дома. Оттуда два или три раза выстрелили. Внизу на Московской улице послышались громкие возбужденные голоса, топот людей, бегущих по мостовой. Через несколько минут по дороге, запыхавшись, поднялся Панков с группой рабочих. Они рассказали, что какая-то кучка людей наткнулась на них и сразу же повернула и побежала.
- Пошли к дому, - сказал Фокин, и все двинулись в генеральский сад. Дом уже был окружен. Несколько человек стояли у подъезда, испуганно озираясь по сторонам, - их охраняли чекисты. Тут же валялись три винтовки.
Из окна второго этажа выглядывал Добров, растрепанный, в расхлестанной кожанке, и кричал:
- Не имеете права! Насилие над личностью!
- Ладно, помалкивай! - ответили снизу.
Кто-то прикладом вышиб дверь. Через несколько минут из дома вывели Доброва и еще нескольких человек. Последними вели двух женщин с белыми повязками на рукавах. Одна, высокая, как гренадер, все время отставала и, когда ее легонько подталкивал локтем худенький щуплый конвойный, оборачивалась и говорила низким голосом:
- Я медицинская сестра! Понимаете? Медицинская сестра! - хотя никто этого не опровергал.
К утру выяснилось, что нападение на тюрьму так и не состоялось.
Петра не нашли - видимо, он действительно уехал.
Так бесславно кончилось это мартовское "восстание", о котором тогда писали все газеты и которое сами анархисты после называли "трагикомическим фарсом".
Вскоре после этих событий в Москве по указанию Дзержинского ВЧК ликвидировала все клубы, штабы и дома анархистов. Всю ночь 12 апреля в разных пунктах Москвы шли вооруженные схватки с "Черной гвардией" - бандами хулиганов и уголовников. К утру партия анархистов как организованная сила больше не существовала.
Правда, одна группа, завладев бронепоездом, прикатила под черным флагом в Брянск, надеясь снова поднять восстание. Анархистам даже удалось, напав на военный склад, захватить двести пятьдесят винтовок. Но в городе их никто не поддержал. Брянская чека быстро разоружила команду бронепоезда. Судили их вместе с арестованными в мартовские дни.
Митя не дождался суда над анархистами: впереди были дела поважнее. Он уехал с продотрядом в Мальцевский район и почти полгода мотался по пыльным проселкам, ночевал на сеновалах, перерывал тайники кулацких хозяйств, с боем выдирал хлеб для города, для фронта, для молодой Советской республики.
МЯТЕЖ
Тяжко начинался для Советского государства 1919 год. Со всех сторон враги, изнутри враги. В обращении VIII съезда РКП(б) к партийным организациям говорилось:
"Ряд полученных и собранных данных выяснил, что враги Советской власти напрягают все свои силы, чтобы нанести пролетариату решительный удар. Колчак, Деникин, петлюровцы, белогвардейцы на Западе готовили к марту общее наступление на всех фронтах.
Их план заключался в том, чтобы одновременно с общим наступлением поднять ряд восстаний внутри страны, преимущественно в ближайшем тылу Красной Армии, на узловых пунктах железных дорог и сорвать работу заводов, обслуживающих армию и транспорт..."
Брянск был очень подходящим объектом для многочисленных врагов Советской республики.
В один из первых дней марта Александр передал Мите, чтобы он зашел вечерком. Александр женился и теперь жил отдельно. Митя поселился у знакомых на Комаревской улице, почти напротив дома Фокина.
Александр был очень расстроен в тот вечер, долго молчал, долго стоял у окна, барабанил пальцами по стеклу. Потом неожиданно спросил:
- Видишься ты с этой... как ее... с этой хрустальной вазочкой?
И сам вопрос, и тон - все было Мите неприятно.
- Нет, не вижусь. И не понимаю, какое это имеет отношение...
- Ладно, не злись, - улыбнулся Александр. - Скажи-ка мне, этот хрусталик верует в господа бога?
- Перестань, пожалуйста! - вспылил Митя. - За кого ты ее принимаешь? Никогда в жизни она не верила! В конце концов, можешь спросить об этом ее супруга, каждый день видишь его. А почему ты об этом спрашиваешь?
- Почему, почему... - Александр подошел к Мите, положил руку ему на плечо. - Слушай-ка, братушка, вступай в Чека. Второй раз зову. Будешь мне помогать.
- Я хочу на фронт! Отпустите меня на фронт! - горячо заговорил Митя. - Вон опять Колчак лезет, Деникин подпирает. А я здесь буду спекулянтов ловить?
- Снова-здорово! - вздохнул Александр. - Ну что мне с тобой делать? Что за характер беспокойный! Все тебе непременно самому испытать...
- Тебе хорошо, ты вот сколько успел в жизни сделать! - воскликнул Митя, чувствуя, что брат сдается, и уже заранее радуясь.
- Подумать только, этот старик не воевал. Да ты за свою жизнь столько навоюешься... - слабо сопротивлялся Александр.
- Шура, помоги, пошлите на фронт! - еще горячее запросился Митя.
Александр внимательно посмотрел на брата, улыбнулся своим мыслям.
- Ты чего смеешься? - испугался Митя.
- Ну вот что, раз уж ты так стремишься... Только я думаю, тебе нельзя просто взять да поехать.
- Почему это?
Скрывая улыбку, Александр заговорил серьезно.
- Избалуешься. Попросил - поехал. Вишь как просто! Нет. Сперва вот тебе задание. Завтра отправишься вместе с отрядом в район собирать дезертиров Приведете их в Брянск - пополнить 34-й и 35-й полки. С ними и пойдешь на фронт. Ясно?
- Да я этих дезертиров заставлю!.. - загорелся Митя.
Но Александр тут же охладил его.
- Нет. Ты их силой убеждения приведи. Хотел у Фокина научиться? Ну, докажи теперь. Только силой убеждения, Митя!
На пороге Александр остановил его.
- Насчет моих вопросов про Таю и про господа бога ни одна живая душа не должна знать, имей в виду. - И неожиданно весело добавил: - А чекиста я из тебя все равно сделаю!
* * *
День в монастыре тянулся монотонно, как обычно.
Служба в соборе следовала за службой. В падающем сверху бледном свете хмурого дня плавал синеватый дымок ладана. Тихо потрескивали свечи. Граф стоял, прислонившись к колонне, и ему казалось, что все это происходит в далеком детстве. Будто стоит только выйти отсюда, спуститься к прозрачной неширокой Снежети, и там, у водопоя, встретит Клим. Сытые маленькие лошадки завертят хвостами. Приветливо поклонится монах, ведущий от реки мохнатого першерона:
- Счастливой дороги, ваше сиятельство!
- Матушка чать заждались! - ласково скажет Клим.
И помчат лошадки под широкими, тенистыми деревьями домой... Домой!
Боже, как сладко болит сердце от этих видений! Ах, если б все это не ушло! Если б последние два года оказались просто детским кошмаром! И вот сейчас проснуться бы и увидеть в изголовье бесконечно дорогой почерневший деревянный образок и услышать за дверью милый заботливый шепот:
- Да он уже заворочался, сейчас проснется, неси сливки скорей!..
И войдет мать, единственная, кто прощала ему все прегрешения молодости, все его несправедливости по отношению к ней, неудачи на службе, долги, озлобленный, раздражительный характер... Ах, если б прошлое вернулось! Но теперь его нужно вырывать зубами. А вернешь ли?..
Кто-то легонько тронул графа за локоть. Узкие, сонные глаза, не мигая, смотрели на него.
- Отец Афанасий ожидает.
Граф сбросил с себя оцепенение, быстро зашагал за монахом к настоятелю.
Они не сразу узнали друг друга. Разве узнаешь в этом сытом сорокалетнем красавце, с черной волнистой бородой, струящейся по подряснику, с выражением покоя и значительности на холеном лице, того тоненького, изящного гвардейского офицера, почти мальчика, с большими темными глазами и порочным чувственным ртом, который некогда, давно-давно, служил с ним в одном полку. Их и выгнали-то в один год. Красивого мальчика, приглянувшегося командиру полка, Великому князю Сергею Александровичу, удалили за разврат. Он тогда, кажется, и постригся. Впрочем, граф знал, что в Преображенском полку, отличавшемся этим пороком, многие кончали так. В том числе и два будущих архиерея Гермоген и Серафим.
Настоятель тоже с грустью разглядывал своего сиятельного однополчанина, высокомерного и отчаянного забияку и картежника, который сейчас, сгорбившись, сидел перед ним, держа на коленях рыжий картуз, в стеганке, покрытой белой пылью - след езды в товарном вагоне, - в разбитых грязных сапогах, худой и давно не бритый.
- Вот как пришлось свидеться! - вздохнул отец Афанасий. - Трудно было пробираться?
- Ах, по-всякому... - отвечал граф. Он был взволнован встречей. - Ну как тут все? Как дом наш, сохранился? Усадьба цела?
- Вот этого досконально не знаю, - покачал головой отец Афанасий. - Я ведь из монастыря не отлучаюсь - незачем, у меня тут все под рукой.
Как бы в подтверждение этого вошел молодой послушник с нежным, тонким лицом и синими кругами вокруг глаз. Он подал отцу Афанасию записку и, мягко ступая, удалился.
Отец Афанасий пробежал записку, щеки его порозовели и задрожали.
- Однако нам и поговорить не дадут. Приехало советское начальство из Брянска - архимандрит требует к себе. Мало того, что они вокруг все разрушили, - горячась, говорил он графу, - хотят теперь отобрать нашу землю, сады, пасеки. И зачем? Создать какой-то земельный кооператив!..
- А вы что же, отец Афанасий? Те́рпите?! - перебил его граф. - Такими методами старого не вернуть!
- Ах, дорогой мой, с большевиками без дипломатии не продержишься, - проговорил настоятель, прикрывая глаза. - Если, конечно, нет иных возможностей...
Граф понял, что от него ждут откровенности.
- Антон Иванович просил передать: Брянск на главном направлении. В ближайшую неделю здесь нужно организовать серьезную поддержку: парализовать заводы и ослабить тыл. Брешь будет пробита здесь. В этот раз мы подготовились, как никогда. Союзники сделали для нас все возможное. Главнокомандующий спрашивает, что сделаете для России вы?
Отец Афанасий задумался.