Необычно принимал бригаду новый комбриг. Из Красноармейского клуба под звуки "Интернационала" вынесли гроб с телом Жилина и установили на лафете, присланном артиллерийским дивизионом. Роты и команды бригады двинулись за гробом. И глаза комбрига медленно и пристально скользили по суровым, угрюмым лицам его бойцов. Вероятно, он думал о том, что ошибки своей эти люди никогда не повторят.
16 марта Игнат Фокин уехал на VIII съезд партии и вернулся домой тяжело больным: заразился сыпным тифом. Лежа в больнице, он рассказывал товарищам о съезде, о Ленине.
Пришли к нему и Александр с Митей.
Фокин лежал слабый, худой, словно высушенный болезнью. Иногда он, забываясь, что-то невнятно бормотал. Рядом сидела жена, не выпускала его руки. Доктор сказал, - и об этом знали в городе все, - сдает сердце, сердце слабеет.
Братья долго сидели у постели, молчали. Вдруг Фокин открыл глаза, ясно посмотрел на них и улыбнулся.
- Вот, все теперь определилось, - сказал он, чуть шевеля губами, - насчет середняка... Расскажите Семену... Панкову. Съезд все решил... Ленин говорил о деревне...
- Помолчи, Игнат, - склонилась над ним Аграфена Федоровна, - тебе нужно беречь силы.
- Как же, - запротестовал Игнат, - о Ленине ведь нужно рассказать! - На миг забылся. А потом посмотрел на жену и неожиданно пошутил: - Грунюшка, если когда-нибудь захочешь развестись со мной... будешь искать предлог... скажи что-нибудь плохое... о Ленине... вот мы сразу и разведемся... - и улыбнулся ей.
Когда у открытой могилы Игната Фокина говорили речи, Митя плакал, не стыдясь, как плакали, не стыдясь, вокруг все. Говорили люди, которые знали его близко или видели издалека, называли дорогим, чутким, стойким.
В молчании стояли полки 3-й Орловской бригады, перед которыми еще так недавно выступал Фокин. Вот вышел товарищ Фокина Григорий Панков, старший брат комиссара полка Семена Панкова. Недавно Григорий потерял жену: она умерла от чахотки. С мертвенно-белым лицом, поминутно облизывая сухие, синие губы, он начал:
- Кто поймет, какая дружба связывала нас с ним, какие годы!.. - Он замолчал, и гулкая тишина повисла вокруг, - И вот мы потеряли... Я потерял... У меня теперь не осталось самых близких... - Григорий снова замолчал и беззвучно затрясся, и никто не решался к нему подойти. Но он все же справился с собой и сказал то, что хотел: - Тут называют его Игнат Иванович. Нам больно это слышать. Для нас он навсегда останется, как в годы подполья, товарищем Игнатом. Запомните и вы его так. Товарищ Игнат! Пусть он останется вашим товарищем в самых тяжелых испытаниях, которые нам предстоят. Пусть он будет в вашем сердце и тогда, когда мы построим всемирный коммунизм!
Через две недели, в середине мая, Митя вместе с 3-й бригадой отправился на Восточный фронт.
ПОД МЕЛЕКЕССОМ
Батальон - несколько сотен измотанных, пятые сутки не спавших, плохо вооруженных людей, - растянутый в тонкую цепочку, с неимоверным трудом выдержал одну за другой две отчаянные атаки белых.
Противник отошел уже в сумерках.
Ложбинка, в которой лежал Митя, за этот трудный день была им обжита до последнего стебелька, пропахшего порохом, согретого и примятого его телом. Казалось, кроме этой ложбинки, да кучки патронов под рукой на расстеленном носовом платке, никогда в жизни ничего больше у него не было и не будет...
Только когда сзади затарахтела полевая кухня и раздалось позвякивание котелков и ложек, Митя понял, что можно наконец опустить голову щекой на землю, разжать ладонь, приварившуюся к ложу винтовки, вытянуть замлевшую руку.
Вся степь перед ним до самых холмов, за которыми стоял враг, заполнилась туманом. Он перевел уставшие глаза на высокое небо - половина его была еще добела раскалена дневным зноем, но другая половина уже остывала, багровея и темнея. В глазах все еще копошились черные фигурки, перебегающие по степи, поблескивали штыки атакующих офицерских рот, и от неестественной, необъятной тишины было тяжело до боли в ушах...
Проснулся он от оглушительного металлического скрежета. Возле самой его головы полевая мышка царапала по котелку. Митя мгновенно ощутил сосущий голод и ругнул себя за то, что проспал ужин.
- Чего стараешься, пусто там, - тихо сказал он, и мышка сразу присела, сжалась в комочек, вытянула вверх подрагивающую острую мордочку.
- Съешь кашу-то, ведь с салом, - произнес знакомый голос.
Митя повернулся. Васька Рыжий лежал рядом, курил. Митя заглянул в котелок.
- Ты принес?
- Эге, - лениво протянул Рыжий, - вижу, проспишь...
Митя с аппетитом съел холодную кашу, долго выскребал остатки.
Несколько минут они лежали рядом молча. Потом Митя сказал, не глядя на Василия:
- Сын подрос - не узнаешь.
Василий не ответил, но Митя знал, что он ждал от него слов о сыне и сейчас блаженно улыбается в темноте.
Впереди послышались движение, невнятный говор. Митя насторожился, поднял голову.
- Беляки своих подбирают, - не пошевельнувшись, отозвался Василий.
И они еще долго лежали рядом, молча глядя в звездное небо.
Трудно первые дни на фронте - одному, среди чужих людей. Василий помнил это по себе. В его душе зрела грубоватая, заботливая нежность к этому пылкому веселому пареньку, который так неудержимо и так бездумно рвался в каждое опасное и трудное дело. И ведь Митя был в батальоне единственным, кто мог поговорить с ним о доме, о жене и сыне...
- Медведева к командиру! - прокатилось по цепи.
Митя закинул за плечо винтовку, побежал на зов.
Командир батальона сидел на борту тачанки, свесив ноги, пламя костра било ему в лицо, освещая снизу цыганскую шевелюру, из-под которой сверкали живые, как ртуть, глаза. Кивнул на разостланную на земле карту:
- В разведку просился? Карту понимаешь?
У Мити перехватило дыхание - осуществлялась его мечта.
Как влекло его к этим смелым, отчаянным ребятам, которые по ночам, получив короткий приказ, вскакивали на коней и по двое - по трое уносились во мглу, чтоб пробраться во вражеский лагерь, выхватить там языка и, примчавшись назад, встретить суровую похвалу командира, молчаливое уважение товарищей. Как хотелось ему вот так же небрежно броситься потом у костра на место, оставленное для него товарищами, и так же молча есть из котелка, предупредительно переданного ему по рукам. Как нравилась ему эта традиция молчания, которая окружала разведчика: он никогда не рассказывал о событиях своего таинственного ночного рейда, и его никогда никто не расспрашивал. Только, бывало, подмигнет, заворачиваясь в шинель, чтобы заснуть, и все понимают - было дело!
- Грамотных у нас не хватает. А тут без карты не пройти. Разберешься?
Глаза командира так и жгли его насквозь. Но признаться, что не знает карты, упустить, может быть, единственную возможность стать разведчиком? Нет, ни за что! Он и без карты всюду пройдет.
И, слегка охрипнув от волнения, Митя ответил:
- Разберусь!
Командир соскочил с тачанки, подошел к карте.
- Гляди же! Вот идет дорога. Мельница-ветряк. Затем бугор, видишь... За ним хутор...
Отойдя от командира, Митя наткнулся на Василия.
- Старшим назначили, в разведку! - захлебываясь от радости, шепнул он другу.
Василий, потупившись, угрюмо буркнул:
- Слыхал. Разве ты понимаешь по карте-то?
Но Митя, счастливый, уже несся собираться в дорогу.
* * *
Двигаясь почти наугад, чудом находя в темноте дорогу, под утро вышел Митя со своим товарищем к хутору. С бугра открылось внизу в серой дымке селеньице, втиснутое в узкую, темную лощинку. Митя приказал спешиться и поставить коней за бугор, а сам сбежал по крутому склону и с разбегу плюхнулся в сухой колючий бурьян на задах какой-то полуразвалившейся избы.
Мите следовало выяснить, нет ли в хуторе белых, так как на другой день намечалось наступление и хутор лежал на пути движения их батальона, выполнявшего обходный маневр.
Хутор неторопливо просыпался. Хрипло пропели петухи. Где-то звякнула щеколда, завизжали петли. Сонно проворчал что-то старческий голос и, видимо отпихнутая ногой, коротко, нехотя тявкнула собака. Звучно шлепая босыми ногами и кутаясь от рассветной свежести в овчинный полушубок, пробежала молодая растрепанная бабенка и юркнула в ближнюю избу.
По всему было похоже, что военных в хуторе нет. Митя собрался уже вернуться за бугор. Но в эту минуту хлопнула дверь соседней избы, кто-то затопал по ступенькам крыльца, протяжно, сладко зевнул басом, и Митя решил воспользоваться случаем: для верности еще расспросить местного жителя. Вскочил и смело повернул за угол.
- Здравствуйте! - сказал он человеку, который шел ему навстречу, - и замер. На френче, наброшенном на плотные, широкие плечи, тускло золотились погоны.
- Что? Кто такой? - забормотал офицер. Вдруг он понял, одутловатое лицо его стало белым, и, пятясь как-то боком, он с криком прыгнул на крыльцо. Откуда-то рядом с ним появился солдат-часовой, он суетливо срывал с плеча винтовку и щелкал затвором. Митя отскочил за угол избы, побежал через бурьян. Грохнул выстрел. По хутору пошел переполох, залаяли собаки, в разных концах закричали: "В ружье! В ружье!"
Из-за бугра верхом вынесся красноармеец, ведя в поводу Митиного коня. Пока Митя бежал, он быстро, на выбор стрелял по хутору, и Медведев успел вскочить в седло.
- Давай! - во весь голос крикнул Митя.
Они обогнули бугор как раз тогда, когда со стороны хутора поднялась отчаянная, беспорядочная стрельба.
* * *
Дикая скачка длилась уже около часа. Лошади стали храпеть и сбиваться. А приметных мест, которые они проезжали ночью, все не было - ни ветряной мельницы, ни заросшей извилистой балочки с родниковым ручейком... Вокруг расстилалась ровная бурая степь.
- Стой! - крикнул его спутник и, подъехав вплотную, решительно соскочил на землю. - Не туда заехали!
Митя с тоской огляделся по сторонам. Очевидно, в спешке они поехали от хутора по другой дороге. Плохо дело! Ведь нужно немедленно предупредить батальон, что хутор занят белыми. А Митя совершенно не представляет себе, в какой стороне свои. Товарищ, маленький, щуплый красноармеец, с тревогой и надеждой смотрел на него:
- Куда же нам теперь?..
- Сейчас сообразим... - спокойно протянул Митя, глядя то на солнце, уже оторвавшееся от горизонта, то на белеющую дорогу, - она убегала далеко, куда глаз хватал. Но в груди у него все больше холодело и в горле поднималась противная горечь. Заблудились!
Лошади жадно выщипывали редкие зеленые стебли. Оглушительно звенела степь кузнечиками. Стало припекать, и запахло полынью. От всего веяло таким покоем, так уверен и спокоен был этот стройный плечистый Медведев с веселыми синими глазами, что маленький красноармеец, растянувшись на земле, завистливо вздохнул:
- Хорошо, кто грамоту знает. Зиркнул в карту, враз видит, где что, куда ехать... И девки тебя, видать, любят...
А Митя в это время смотрел на карту, испещренную волнистыми линиями, черточками, точками, сложными значками, и ничего не понимал. Он грыз и клял себя за легкомыслие, за мальчишеское фанфаронство, которые через несколько часов обернутся предательством: батальон попадет под внезапный огонь противника и будет уничтожен по его вине! Хоть бы понять, что означают эти линии и знаки, хоть бы догадаться! Ах, почему он не выучил этого заранее!.. Митя чувствовал, что готов расплакаться.
- Так. Дело понятное, - со спокойной улыбкой сказал он, складывая карту и пряча ее за пазуху. - Надо ехать прямо на запад, чтоб солнце в спину пекло.
- С тобой не пропадешь! - радостно откликнулся красноармеец.
И, свернув с дороги, они медленной рысью поехали через степь на запад.
* * *
Едва стемнело, батальон выстроился в походном порядке. Ездовые спешно увязывали тюки, нагружали повозки. Не более двух десятков людей осталось у костров и на позициях, чтобы обмануть внимание противника. Бой должен был начаться рано утром, и за четыре - пять часов, оставшихся до рассвета, батальону предстояло пройти немалое расстояние до хутора, чтобы занять свою позицию на бугре.
Но командир медлил. Разведчики не возвратились - тревожный признак. Опасно вести людей почти вслепую. Он все Надеялся, вот-вот, в последнюю минуту вернется Медведев. Несколько раз замечал Василия Рыжего, который слонялся возле штабной тачанки и прислушивался к разговорам.
- Что тебе? - остановил его командир.
- Дружка моего все нет... - проговорил Василий, и в голосе его прозвучала просьба.
- Теперь уже некогда искать! - жестко сказал командир. - Идти надо! - Потом впился в него колючими глазами, мгновение подумал и потеплевшим голосом добавил: - Ладно, пойдешь с разведкой, может, встретитесь. - Коротко закончил: - Передай команду "Вперед".
Темная масса людей зашевелилась и с тихим шорохом тронулась - точно ветер прошелся по степи.
* * *
Вконец измученные многочасовыми скитаниями по раскаленной степи, голодом и жаждой, под вечер стояли разведчики на вершине холма и с отчаянием смотрели на огромный военный лагерь, раскинувшийся под ними. Дымили походные кухни, горели костры, копошилось множество людей, торчали в небо оглобли бесчисленных обозов, и у самой околицы большого села поблескивали крылья аэроплана. А далеко впереди, почти на горизонте, угадывались линии окопов и заграждений. Это были главные силы белых.
- Все, - глухо сказал Митя. - Дальше некуда.
- Нет, ты мне разъясни, пожалуйста, - жалобно заговорил его товарищ, - чего ж ты весь день в карту смотрел? Чего ж теперь делать?
Представив себе весь ужас разгрома, которому может подвергнуться его батальон в жестокой ночной засаде, Митя схватил за руку товарища и горячо сказал:
- Друг, я во всем виноват! Ничего в этой проклятой карте не понимаю! Главное, своих предупредить. Ведь они на хутор пойдут сегодня ночью...
Маленький красноармеец свистнул от удивления.
- Вот это да!.. - Потом долго молчал и наконец так крепко выругался, что у Мити даже немного отлегло от сердца.
- Значит, одно остается, - заключил красноармеец, - ворочаться под хутор и там ждать своих.
Весь день после того, как они бросили лошадей, он покорно плелся за Митей, не проявляя ни малейшей инициативы. А тут вдруг решительно шагнул вперед и, кинув через плечо: - Запрячь свою карту! Так найду! - быстро пошел на восток. Митя последовал за ним.
Была глубокая ночь, когда они снова подошли к хутору. Там слышалось движение, изредка звякало железо. Кто-то вполголоса отдавал команду, и тотчас раздавался топот сапог или дробный цокот копыт. Чей-то бас громко произнес:
- Пленных не брать, ребята! С богом!..
И вразброд глухо застучали сапоги по укатанной дороге.
Разведчики лежали в высокой траве, напряженно всматриваясь в темноту, сдерживая дыхание.
"Как предупредить? Как предупредить?" - Мите казалось, эта мысль так стучит в его голове, что слышно на весь хутор.
- Если б знать, что наши близко, можно бы выстрел дать, - словно в ответ ему шепнул красноармеец.
Если б знать! Может быть, они подходят уже. А может, еще далеко... Ведь до рассвета добрый час. Но если они подходят... Если вот в следующую секунду там впереди застрочат по дороге пристрелянные пулеметы... И решение у Мити созрело мгновенно. Бесповоротно.
- Доставай гранату! - и первый пополз к плетню, к дороге.
Когда колонна поравнялась с ним, он с силой швырнул гранату в самую гущу. Послышался глухой удар, чей-то стон. Наступила секундная тишина. И затем взрыв. Гулкое эхо раскатилось над степью. И началось. Крики. Стрельба. Почти сейчас же неподалеку взорвалась еще граната. Митя бросился туда вдоль плетня. Товарищ его лежал здесь же в огороде и методически постреливал. Митя упал рядом с ним и тоже стал стрелять. Разведчиков заметили. Постепенно огонь белых сосредоточился на них.
Небо посветлело, и теперь было видно, что они лежат почти в центре села. Стали отползать к земляному погребу, поросшему травой. Но и там укрыться было невозможно. Справа, перелезая через плетни, к ним бежали офицер и несколько солдат.
Митя высыпал на землю последние патроны - отходить было некуда.
Сперва он только увидел, как кто-то, делая саженные прыжки, спускался по склону бугра к селу. Человек этот нес на плече что-то громоздкое, странно размахивал рукой и кричал. Тут Митя заметил, что офицер целится из-за плетня. Прижавшись к земле, Митя выстрелил в него, но промахнулся. Офицер перелез через плетень, пошел прямо на разведчиков, но на полдороге остановился и вдруг, повернувшись, хромая, медленно побежал назад. И тогда Митя наконец услышал:
- Держи-и-ись!..
Там, на склоне бугра, Васька Рыжий пристроил свой пулемет и бил оттуда остервенело, длинными очередями, неистово чертыхаясь и матерясь. Издалека донеслось "ура-а!.."
- Наши-и! - радостно тонким голосом вопил за Митиной спиной маленький красноармеец.
Белые бежали врассыпную, бросая оружие, повозки, лошадей.
Митя выпрямился во весь рост и, потрясая над головой винтовкой - кончились патроны, пошел навстречу Василию, крича что-то нелепо восторженное.
Василий привстал на одно колено, потом нога его как-то странно медленно подвинулась, поползла. И, обеими руками прижав к груди пулемет, в обнимку с ним он покатился с бугра в ржавый колючий бурьян.