- Тебе лучше самому сюда не ходить - выследят. Вот посылай на связь братишку. К забастовке его привлеки. Пора ему серьезно начинать.
А докторша ткнула Митю в плечо пальцем.
- Будете приходить ко мне за книгами. Очень просто.
И только дома, укладываясь спать, вспомнил Митя, что так и не поговорил с товарищем Игнатом о жизни, о Хрусталочке и сопернике с серьгой в ухе. И, вспомнив, он приготовился испытать привычную сверлящую боль в измученном своем сердце. Но боли никакой не было. А были только мысли об Игнате, о милой докторской квартире, где все так ново и так славно, о забастовке, которая должна начаться через два дня, и о замечательных и важных поручениях, которые предстоит ему выполнить.
ЗАБАСТОВКА
Забастовка на Брянском заводе началась 25 апреля. За исключением служащих главной конторы и рабочих электростанции, бастовали все двенадцать тысяч человек. Из ребят, которые помогали Петру разбрасывать листовки, двое с готовностью пошли за Митей: Тимоша Простов и Саша Виноградов. Тимоша слушал Митю с восторгом. Он сразу поверил, всем существом отдался новому делу. Митя рассказывал о большевиках только то, что успел узнать у брата, что почувствовал, больше, чем понял, в доме доктора.
- Понимаешь, большевики - это самые настоящие революционеры! Они не побоялись перед угрозой виселицы заявить в Думе, что стоят за поражение царского правительства в войне, за то, чтоб эта война перешла в гражданскую, в революцию. Вот это люди! Ученые, культурные, деловые!.. Помнишь Рахметова? Вот какие это люди!
Саша, выслушав Митю, лаконично ответил:
- Ладно, посмотрим. Раз на революцию - буду работать.
Остальные трое отказались, кто прямо, кто виляя.
Митя думал о Петре, о своем обещании продолжать борьбу, думал о том, как был бы рад Петр, если бы познакомился с Александром, с товарищем Игнатом, с доктором. О, они бы работали сейчас вместе. И Митя с нежностью вспоминал длинноносого, нескладного юношу с чистым и горячим сердцем, своего первого товарища...
24 апреля Александр передал Мите, что необходимо завтра утром пронести на завод листовки - в двенадцать часов начнется общая стачка.
Как и третьего дня, Митя прошел к доктору через узкую дверцу в задней стене. Тимоша и Саша остались ждать неподалеку. Ему открыла докторша, тотчас узнала и, схватив за руку, потащила за собой по коридору. В кладовке на полу были разложены пачки листовок, среди них на низенькой скамеечке сидел доктор и, сопя, складывал, завертывал, перевязывал.
- Вот смотри, кто явился!
- А-а, - улыбнулся доктор, - Медведев-младший, искатель революционеров! Вот тебе твоя порция. Скажи ребятам, чтоб не просто бросали, а клали в инструментальные ящики, на верстаки, станки, в шкафчики. И когда все забазанят... когда все начнут собираться, - поправился он, покосившись на докторшу, - оставшиеся листовки пусть разбросают над головами.
Докторша покачала головой, потянула его за ухо и погрозила пальцем. Доктор поднял руки:
- За "базанят" плачу штраф!
Запирая за Митей дверь, докторша строго наказала:
- Назад идите другим путем, лучше вдоль железной дороги. - И весело сверкнула глазами. - Счастливо!
Митя слышал, как она, напевая, побежала по коридору.
Все, все в этом доме было не похоже на глухое подполье, на угрюмую аскетичность Рахметова. И он чувствовал, что эти люди не играют в веселье, им действительно просто и радостно так жить. Что-то очень светлое излучал докторский домик.
Пока Митя шел с листовками к ребятам, у него возникла замечательная идея - самому завтра проникнуть на завод, самому увидеть, как делается забастовка. Обидно было оставаться простым "почтальоном".
Тимоша немедленно загорелся и предложил Мите ночью перелезть через стену ограды, до утра разложить листовки и спрятаться в укромном уголке, в тоннеле под выбивными решетками. Но Саша подумал и коротко сказал:
- Нет. Переоденься. Возьми пятак. Жди меня у гостиницы Кучкина в шесть утра.
Рано утром, переодевшись на чердаке за кадкой, Митя отправился на завод.
Как часто слушал Митя утреннюю песню своего просыпающегося городка. В свежем звонком воздухе перекличку петухов, через заборы спрашивающих друг у друга, который час. Рожок пастуха и хлопанье бича. Потом вливающиеся в эти деревенские звуки бодрые, приветливые голоса людей, спешащих на завод. И, наконец, покрывающий все трубный, призывный, железный голос завода, на который еще в прошлом столетии из окрестных глухих деревень собирались лапотники и бородачи на заработки. С этим гудком родился поселок, стал городком, с ним начинался каждый будний день нескольких поколений жителей Бежицы, по гудку в домах пускали маятники стенных часов, а когда в необычное время трубил завод, знали - это тревога, это стачка, это схватка за право на жизнь. Сегодня гудок впервые звал Митю...
Он подошел к поджидавшим его друзьям.
- Иди смело, - поучал его Саша. - В проходной висят кассы, я брошу туда свой пропуск, ты - пятак. Брось посильней, чтоб звякнул. А там все будет в порядке.
Сначала Митя волновался. Показалась проходная, одновременно подошли еще несколько рабочих. Среди них был широкоплечий гигант, известный всей Бежице слесарь Басок.
Летом и зимой ворот его рубахи был расстегнут, большая, красивая голова с льняными волосами вечно без шапки. Ходил он по улицам Бежицы широко, по-хозяйски, и никого не боялся. Еще года три назад Басок был самым ярым озорником в городе. Вокруг него вечно вертелась куча мальчишек, преданных ему по-собачьи. Когда-то среди этой компании недели две был и Митя. Но отец узнал, выпорол его и запретил якшаться с ними. А Басок и его гвардия гремели в Бежице. То они явятся на чью-нибудь свадьбу, и тут уж угощай их, гармонист играй для них - час или полтора вся свадьба вокруг них пляшет. То он окажется на каком-нибудь благородном вечере, устроенном чиновничьей шатией, и во время томного вальса выйдет на середину зала с бутылкой водки, тут же одним духом выпьет ее среди дрожащих от страха девиц и чиновников, пройдется вприсядку через весь зал и исчезнет.
Но вот Басок затих. Уже и на улице его почти не видно. И, наконец, прежние его друзья решили, что парень совсем погиб, - его заметили выходящим из городской библиотеки с книгой под мышкой.
Басок подошел к ребятам, внимательно поглядел на Митю.
- Кто? - и, узнав, широко улыбнулся, ударил по спине. - Медведев! На завод потянуло. Правильно!
Мите стало спокойнее. Он смело вошел в проходную, с силой швырнул в кассу пятак - и они уже во дворе завода. Справа, слева, впереди - красные кирпичные здания цехов, над крышами поднимается множество длинных и коротких труб со странными колпаками, похожими на шлемы средневековых рыцарей. Узкие рельсовые колеи бегут во всех направлениях, то расходясь, то соединяясь.
Басок показал Мите двухэтажное здание с широким чугунным крыльцом.
- Главная контора. Как начнется дело, беги сюда! - и быстро пошел прочь.
Митя был поражен: Басок знает!
Однако времени терять нельзя. Саша кивнул им и направился к себе в цех, а Митя с Тимошей бегом пустились через всю территорию к рельсовому. Но между ними прошел длинный товарный состав, в, когда он наконец отгрохотал, Тимоши во дворе уже не было. Двор стал заполняться рабочими.
Митя юркнул в ближайшие приотворенные высокие ворота, откуда тянулась железнодорожная колея.
Огромный полутемный цех дохнул на него плотным, дымным туманом. Прямо перед ним, уходя в глубину цеха, высился фронт печей. Вдоль них по рельсам рабочие руками толкали большущий чан на колесах. А навстречу спешил с визгом и скрежетам массивный, тяжелый крюк, спущенный на тросах откуда-то сверху, из дымной тьмы.
Вдруг Митя увидел отца. Он торопливо шел прямо на него, окруженный рабочими, и страшным, незнакомым Мите голосом, кричал:
- Чистить надо, чистить! Козла заваришь, дура!
Здоровенный детина в брезентовой куртке, с лицом, покрытым сажей, сгибаясь к нему, с готовностью повторял:
- Виноват, Николай Федорович, не заметил... Твоя правда, виноват!
Митя, спасаясь от отца, взбежал по крутой железной лесенке на широкую площадку, откуда загружали печи. Здесь дело шло вовсю. Группа рабочих орудовала у гигантских щупальцев. Как живые, с лязгом и грохотом протягивались они к тележке, цепко хватали огромную порцию металла, затем поворачивались к печи. Подручный, лет шестнадцати, повисая на цепи, поднимал тяжеленную заслонку. Странно было Мите, что когда-то здесь таким же мальчишкой вот так же поднимал заслонку его отец. А в печи бушевало белое пламя. Щупальца резко подавались вперед и совали в огненную пасть очередную поживу. Когда щупальца убирались, заслонка с грохотом падала. Все повторялось так четко, так слаженно, что Митя загляделся.
Кто-то резко засвистел, и все побежали вниз.
"Начинается!" - подумал Митя, не отставая от других. Но рабочие просто торопились к выпуску металла.
Откуда-то появился отец Таи Иван Сергеевич. В руках, защищенных толстыми черными рукавицами, он нес ковшик на длинном ухвате. Подойдя к Николаю Федоровичу, присел на корточки и стал лить огненную жидкость тонкой струйкой прямо на землю. Митя видел, как отец тоже присел, пристально вглядываясь в алую струйку, и все вокруг вытянули шеи и замерли. Лужица металла стала темнеть, по ней заметались голубые искорки. Отец поднял голову, оглядел всех и улыбнулся. И вокруг заулыбались.
- Пойдет! - сказал отец.
Сверху в чан с гулким шорохом упала широкая струя расплавленного металла. Взметнулась туча искр. Люди, весело переговариваясь, стали расходиться. Чан плавно и величественно поплыл в воздухе над сделанными в земляном полу формами.
Внезапно затрепетал тревожный, прерывистый гудок.
Тот самый детина, которого бранил отец, крикнул:
- Бросай работу! Выходи!
Он помахал в воздухе листовкой и первый пошел к выходу. Ворота растворились, открывая кусок яркого синего неба. Люди по-деловому собирались, не забывая прибрать инструмент, вытирая руки, спокойно переговариваясь.
Едва раздался гудок, отец беспокойно поглядел по сторонам, насупился и, с силой ткнув ногой какой-то ящик, сел на него. Рабочие, проходя мимо, приветливо прощались, снимая шапки, словно окончен обычный трудовой день. Но отец не отвечал, отвернувшись, обиженно и сердито шмыгая носом. Цех опустел. Только несколько человек осталось у работающей печи. Отец упрямо продолжал сидеть, сердито уставившись в землю. И был он так беспомощен, что Мите захотелось подойти к нему и утешить. Но гул голосов снаружи стал нарастать, и Митя вслед за всеми выбрался из цеха.
Двор перед главной конторой был заполнен рабочими. Стояли группами, сдержанно, вполголоса разговаривая. У многих в руках белели листовки с требованиями к администрации.
Тимоши и Саши поблизости не было видно. Митя сообразил, что найдет их, когда они кинут листовки, и стал наблюдать происходящее.
У крыльца тесной группой стояли инженеры и другое техническое начальство. Вышел Глуховцев. Белое полное лицо его было невозмутимо. Он кашлянул, ногтем мизинца провел по усикам и в наступившей тишине, почти не повышая голоса, спросил:
- Чем вы недовольны? Пусть объяснят ваши представители.
Из толпы выделилась небольшая группа, поднялась на крыльцо. Митя узнал среди них Ивана Сергеевича и Баска. Басок громко, раскатисто сказал:
- Недовольны обманом. Зарплату обещали повысить - обманули.
Глуховцев заиграл левой бровью.
- Вы что, хотите объяснения?
- Требуем! - отрубил Басок.
Глуховцев пожал плечами и вежливо ответил:
- Правление подсчитало, что из-за частых перебоев, волнений и стачек доходы Общества резко сократились и для повышения заработной платы никаких средств нет. Вы удовлетворены?
- Да вы что, издеваетесь? - загремел Басок.
Но приземистый человек с черными густыми усами, в картузе и сапогах, легонько отодвинул его в сторону, выступил вперед и, протягивая Глуховцеву лист бумаги, спокойно, негромко сказал:
- Незачем шуметь. Вот наши требования.
Над толпой взметнулся фонтан листовок. Митя рванулся туда, надеясь увидеть своих. Но пачки листовок стали взлетать то тут, то там - повсюду. Своих было очень много!
Глуховцев быстро пробежал листок глазами, оглядел толпу - целое море голов, - слегка побледнев, крикнул:
- Мы изучим просьбу! Ответ - завтра! - И, кивнув инженерам: - Пойдемте, господа! - быстро ушел в дом.
Даже и митинга-то никакого не было. Все произошло просто, по-деловому, даже буднично - и от того особенно внушительно.
В этот день Митя был так радостно настроен, что не удержался от шалости. На последнем уроке - закона божия, когда худой, изможденный, как дервиш, и злой отец Гермоген говорил о влиянии бога на человеческое сознание, Митя мгновенно сочинил четверостишие и пустил по классу. Отец Гермоген перехватил записку и, предвкушая удовольствие, велел рыжему забитому Юнусову, безропотно выполняющему все, что прикажут, прочесть записку вслух. Гермоген был злобно, язвительно остроумен и бравировал умением сымпровизировать издевательство по любому поводу. Чтобы подчеркнуть свое презрение к Медведеву, он даже не заглянул в записку, готовясь сразить его убийственной остротой.
Юнусов встал и скрипучим голосом, монотонно, как молитву, прочитал:
Наш святейший Гермоген
Начал принимать пурген,
Потому что божий глас
В нем почти совсем угас.
Класс застонал. Мгновение еще отец Гермоген кривил в насильственной улыбке черные тонкие губы, пытаясь съязвить. Но не смог выдавить ни слова и наконец, зашипев, выскочил из класса.
К счастью, прозвенел звонок.
На другое утро перед уроками в класс вошел директор. Насупив мохнатые черные брови и ни на кого не глядя, тихо сказал:
- Медведев, передайте родителям, что я прошу их немедленно прийти ко мне.
Он постоял, подождал, пока Митя соберется и уйдет, молча оглядел вытянувшихся учеников и вышел.
Дома мать так и ахнула, позвала отца.
Тот накричал:
- Доиграешься! Выгонят! Неучем помрешь! - и сейчас же ушел в гимназию.
Мать причитала:
- Ох, господи, видно, на роду это вам написано - все бунтовать, все бунтовать. Недаром и родился-то ты в первый бунт.
- Что за первый бунт? - любопытствует Митя.
- В августе, что ли, тобой на сносях ходила, слышу вдруг, возле старого базара стрельба пошла. Люди бегут, кричат: сторож в собаку метил, да мальчишку подстрелил. И пошло, и пошло... Завод пожгли. Лавки разграбили. Одежная лавка была этого, как его... Мамонтова, так одних шуб сколько понатаскали. Потом полиция наехала, приказала вертать вещи. Ну, народ, известно, боится сам нести. Накинет корове манту на рога и пустит по улице. Скотина идет, рукавами мотает. Полиция и собирает...
- Из-за чего все же бунтовали? - удивляется Митя. - Из-за мальчика завод сожгли?
- А кто их знает! - вздыхает мать. - Правды захотели.
Из столовой выходит Александр с раскрытой книгой, усмехается.
- Даже требования тогда выставили, бесплатные веники в бане и заводского быка в стадо!
- А как же, - качает головой мать, - бык в стаде первое дело. Чего ж смеяться-то!
- Да мы не смеемся, - говорит Александр и обнимает мать. - От бесплатных веников рабочий вон к чему пришел: на власть, на царизм замахивается. Требуют самоуправления - старост по цехам выбрать. Ведь это уже политика!
- Ох, политика! - сокрушается мать. - Хоть бы младшего за собой не тянул.
- Он, мама, и без меня втянулся, - ласково поглядывает Александр на брата и треплет его пышные черные волосы.
В этот момент, отбросив всякую осторожность, к окну подошел взволнованный Басок.
- Александр, завод с утра заработал! Штрейкбрехеры объявились! У проходных солдаты!
- А, черт! Нужно комитет собрать.
- Да нет, погоди, - остановил его Басок, - сперва проверим, кто на заводе работает. Мне для этого дела ребятня требуется шустрая.
Через несколько минут, забыв о сетованиях матери, о том, что сейчас из гимназии воротится разгневанный отец, Митя мчался по улицам Бежицы в поисках Тимоши и Саши Виноградова.
Минувшей ночью из Брянска прибыли две роты солдат, несколько отрядов конной и пешей полицейской стражи. Еще утром у всех проходных ворот был расклеен текст телеграфного приказа губернатора: удовлетворить одно из требований рабочих - избрать цеховых старост. Одновременно по Бежице разнеслась весть, что нашлись штрейкбрехеры - цеха начали работать. Со всех сторон к заводу спешили возбужденные люди, у проходных останавливались, с хмурыми лицами слушали скрежет и звон металла, доносившиеся из-за высокой заводской стены.
В главной конторе собрались Глуховцев, прибывший из Петербурга член правления, Жаврида и два ротных. Глуховцев нервно бегал по кабинету, покусывая пухлые красные губы, напряженно думал. Член правления, кругленький, упругий, как резиновый мячик, тесно вдвинулся в кресло, растерянно поводил испуганными глазками и сопел.
Жаврида уныло глядел в окно. Говорили только оба ротных.
- Господа! - восторженно восклицал младший, - вы увидите, наша маленькая военная хитрость их сломит. Не сегодня-завтра они придут с повинной.
- По мне, так просто бы дать команду, согнать их штыками на работу, а зачинщиков на заборе перевешать, как предлагает генерал Чардынцев! - угрюмо ворчал второй - старый строевой офицер, уже дважды раненный в эту войну и ненавидевший всех тыловиков.
- Удивляюсь я вам, господа! - остановившись перед офицерами и с досадой хлопнув себя по бедрам, заговорил Глуховцев. - Неужели вы не видите, что у них организация? Их всеми этими игрушками не взять. Нужны другие, радикальные и... и вполне трезвые меры. Ведь каждый день - это огромные потери для акционерного общества, господа!
- Эта потеря для тех солдат, которые сидят в окопах и ждут снарядов! - закричал старый офицер, и у него затряслись руки. - Вот для кого это потеря!
- А, это и так понятно! - поморщился Глуховцев. - Мы все здесь патриоты. Господин ротмистр, а вы спокойны! Вы ничего не предлагаете?
Жаврида отвернулся от окна, устало махнул рукой.
- Все равно!..
- То есть как это? - опешил Глуховцев. - Вам все равно?
- Все равно, сегодня их заставим, завтра они опять...
- Заставить надо по-настоящему, чтоб не повадно было опять! - пролаял из своего угла старый офицер.
- Им есть нечего, - сказал Жаврида, снова поворачиваясь к окну, - их не заставишь.
- Вы обязаны найти выход, господин ротмистр! - почти крикнул Глуховцев. - Вы служите и получаете за это деньги так же, как и я! Не забывайте!
Краска медленно залила дряблую в темных складках шею, лицо, темя под редкими пепельными волосами. Некоторое время Жаврида сидел, не поднимая головы, молча. Потом тихо сказал:
- Да, оба мы служим... Я этого не забываю... - И, словно стряхивая с себя оцепенение, добавил: - Их нужно расколоть - это единственный способ, они слишком сплотились, слишком...
- Вот и займитесь этим, господин ротмистр! - грубо оборвал Глуховцев. - Время и так упущено. А мы, господа, со своей стороны примем самые решительные меры.