Веселье на мосту через бурную темную реку продолжалось. В холодной воде Эльбы возникали воронки, втягивали в себя разный мусор, пропадали, держась стремнины - течение съедало их, под мостом проносились разные плавучие предметы - промахнул выдернутый из земли телефонный столб, следом неожиданно неторопливо - его сдерживали порывы ветра, - проследовал дырявый пустой шкаф, вот проплыл труп - затылком вверх, лицом вниз, с опущенными руками, словно мертвый человек этот хотел зацепиться за что-то на дне и остановиться, труп был немецкий, затылок украшала рваная рана.
- А что, сынок, трудностей в комендатуре все-таки много? - неожиданно поинтересовался Егоров.
- Есть трудности, товарищ генерал, - не стал скрывать Горшков, - даже не ожидал, что такие могут быть. - Ну, например, жители Бад-Шандау оказались ленивым народом…
- Немцы - и ленивые? Быть того не может!
- Еще как может. Сколько ни просил приступить к разборке завалов, к расчистке улиц - никто даже пальцем не пошевелил. Ноль внимания.
- Но так расчищают же улицы, капитан!
- Расчищают. Только после письменного приказа, - под нажимом. Вывесил приказ - пошли, а так в кармане держали фигу. Не реагировали просто никак.
- Почаще вывешивай приказы, сынок.
- Я так и поступаю. Бургомистр решил организовать танцы под духовой оркестр. Немцы отвыкли от музыки и танцев - Гитлер после Сталинграда запретил им и то и другое. Вывесил объявление: дорогие граждане Бад-Шандау, приходите в городской парк на танцы. Ни один человек не пришел. Тогда мне пришлось издать приказ.
- И что?
- Побежали на танцульки, как миленькие. Даже семидесятилетние старушки. Поляну, отведенную под танцплощадку, забили так плотно, что люди там не поместились.
- Это хорошо. - Егоров засмеялся.
- Но есть проблема, которую я не смогу решить без вашей помощи, товарищ генерал.
- Что за проблема?
- Фрицы, отступая, бросили свой госпиталь…
- Это я знаю. Пять тысяч раненых.
- Куда их девать?
- Тех, кто может передвигаться, я бы отправил домой.
- А тех, кто не может? - Горшков поморщился, словно сам был раненым, помял в руках стакан, будто хотел его раздавить.
- Этих придется долечивать.
- Где же я возьму столько лекарств, товарищ генерал-майор? - Капитан даже голову втянул в плечи. - Это же понадобится столько аспирина, анальгина, стрептоцида, прочих снадобий и бинтов - никакая дивизионная медслужба не потянет.
- Киньте клич по городу…
- Вряд ли в Бад-Шандау найдется столько лекарств.
- Дерзай, сынок, - обязательно все получится, - Егоров поправил на плече начальника разведки погон, жест был отцовским. - А я со своей стороны разведаю, чем нам сумеет помочь медицинское управление армии. Как-нибудь выкрутимся.
- Конечно, жаль, товарищ генерал, тратить свои лекарства на врага, но…
- Вот именно - "но", - качнул Егоров тяжелой головой, - мы же победители, нам и тащить этот хомут.
- Верные слова, товарищ генерал. - Горшков не выдержал, вздохнул. - Сегодня же поеду в госпиталь, посмотрю еще раз, что там есть у фрицев, а чего нет.
- Поезжай, сынок.
В комендатуре Горшкова ожидала молодая грудастая немка. Глаза задорные, щеки румяные - кровь с молоком, рот припух, будто от затяжных поцелуев. Во взгляде - затаенный зов, что-то сладкое, способное вскружить голову всякому мужчине, даже сделанному из железа. Мустафа, увидев незваную посетительницу, зацокал языком, словно восторженная птица, которую угостили горстью пшена.
- Что случилось? - по-русски спросил капитан у аппетитной немки.
Та залопотала бодро, быстро - не разобрать, что говорит, - завзмахивала руками, из глаз начал брызгать голубой огонь. Горшков поднял руку, останавливая немку, попросил Петрониса:
- Пранас, переведи! Ничего не могу понять… Что она высыпала на меня?
Петронис усадил немку на стул, произнес что-то резко, и та мигом умолкла, задышала возбужденно, грудь у нее сделалась похожей на тумбочку - можно вазу ставить, - заговорила спокойно, с деловыми нотками в голосе.
Петронис, слушая ее, кивал неторопливо, потом поднял руку:
- Стоп!
Немка умолкла, захлопала своими искристыми глазищами - хороша была дамочка. Капитан вопросительно глянул на переводчика:
- Ну?
Петронис, словно бы сомневаясь в чем-то, приподнял одно плечо - может, он услышал что-то не то? - затем вздохнул и пробормотал:
- Даже не знаю, как сказать, товарищ капитан…
- Как есть, так и говори.
- Согласно вашему приказу она несколько раз выходила на расчистку улиц. В результате от этой работы у нее пропало молоко.
- У нее что, на руках грудной ребенок?
- Да.
- Тьфу! Могла бы вообще не выходить на расчистку.
- Могла бы, товарищ капитан, да побоялась ослушаться приказа.
- Ох уж эти немцы! - Горшков поднялся с расшатанного скрипучего стула - сделал это аккуратно, опасаясь завалиться, приоткрыл дверь в коридор: - Мустафа, где ты?
Мустафа не замедлил нарисоваться, лихо хряснул кирзачами друг о дружку. Хорошо, что каблуки не отвалились.
- Тут я, - глядя на немку, сладкоголосо пропел ординарец.
- Мустафа, у нас в кассе что-нибудь имеется?
Ординарец сложил домиком бесцветные короткие бровки.
- Кой-что имеется, товарищ капитан, - добавил на всякий случай: - Самая малость.
- Придется эту самую малость раскассировать, Мустафа.
Ординарец вновь бросил заинтересованный взгляд на немку, вторично стукнул сбитыми каблуками сапог.
- Всегда готов, товарищ капитан!
- Выдели немного денег на ребенка гражданке - это раз и два - сгоняй с ней к бургомистру, передай мою просьбу: пусть каждый день выделяет этой даме по литру молока. - Горшков сделал пальцем указующий жест. - Пранас, переведи, чтобы мадам все было понятно.
Петронис перевел. Немка расцвела, сделалась пунцовой, из глаз брызнули радостные искры, она присела в книксене.
- Данке шен, герр комендант!
Петронис открыл было рот, но Горшков осадил его рукой:
- Не надо, Пранас, это понятно без всякого перевода.
Переводчик хрипловато, как-то кашляюще рассмеялся, немка не отстала от него - смех ее был легким, звучным, как у феи, капитан не выдержал, поднес ко рту кулак и тоже рассмеялся, хотя, как он полагал, комендантам, находящимся при исполнении служебных обязанностей, смеяться не положено.
Хоть и заартачился бургомистр, не желая ежедневно выделять по литру молока из скудных фермерских поставок, а капитан все-таки дожал его, заставил это делать.
- М-м-м, - стонал бургомистр. - У нее брат погиб на Восточном фронте, офицером был, между прочим, обер-лейтенантом, отец находится у вас в плену, в Сибири, муж, сгородивший ребенка, пребывает невесть где, может быть, сейчас сидит в Берлине, защищает бункер Гитлера, а я ее должен кормить молоком… Неразумно это, господин комендант.
- Эсэсовцы в ее семье были?
- Эсэсовцы? - Бургомистр замялся. - Нет, эсэсовцев не было.
- А раз не было, то, значит, нет политических причин, чтобы отказать ей в молоке.
Бургомистр повозил губами из стороны в сторону и безнадежно махнул рукой:
- Неправильно все это… Но вас не переспоришь, господин комендант.
Через два дня немка вновь появилась в комендатуре, принесла с собой расписной эмалированный тазик, наполненный чем-то доверху и накрытый большой льняной салфеткой, обметанной по краям шелковыми розовыми кружевами - типично дамское рукоделие, - протянула тазик Горшкову:
- Это вам!
В ответ капитан вежливо наклонил голову, принял тазик и сдернул с него салфетку, легкомысленно украшенную кружевами. Тазик оказался доверху наполнен пирожками.
- Испекла из муки, которую берегла с сорок третьего года, - сообщила немка.
Горшков восторженно покрутил носом:
- М-м-м! Не ожидал, что в Германии могут печь пирожки.
- Не умеют, герр комендант, не умеют. Это я вычитала в поваренной книге, в разделе русской кухни. Там подробно описано, как печь пирожки.
- Благодарю вас, фрау…
- Фрау Хельга.
- Благодарю вас, фрау Хельга. - Горшков взял один пирожок, откусил немного. - М-м-м, с повидлом. Очень вкусно!
- Извините, герр комендант, другой начинки не было.
- И не нужно, фрау Хельга. Я больше всего люблю пирожки с повидлом. Это с детства…
- Я прочитала в книге: в России много рецептов - пирожки с мясом, с печенкой, с ягодами, с картофелем, с луком, с капустой…
- Но лучше всех сладкие пирожки с повидлом. - Горшков даже зажмурился: так остро пахнуло на него детством, что захотелось нырнуть в свое прошлое, в счастливую школьную пору и раствориться там.
Вечером Горшкова вызвали к начальнику штаба.
Полный молодой подполковник, фамилию которого никак не могла удержать цепкая память Горшкова, - мудреная была фамилия, - сидел в своем кабинете в новеньком скрипучем кресле (успел расшатать своим крепким телом) и пил соду. И вчера, и позавчера, и сегодня он крепко переел и перебрал горячительного на встречах с американцами и теперь здорово страдал.
Увидев Горшкова, подполковник поморщился нехорошо и поднял трубку полевого телефона.
- Дайте мне первого, - попросил он дежурную связистку, чей острый тоненький голосок был слышен даже Горшкову, стоявшему в отдалении, у порога, а когда первый отозвался, подполковник попросил: - Товарищ генерал, дозвольте зайти.
Получив добро, подполковник молча, по-птичьи покивал и нахлобучил на голову фуражку. Фуражка была ему мала, сидела на голове косо, как поварской чепец, при ходьбе сваливалась то на одно ухо, то на другое. Подполковник встал со стула и выразительно щелкнул пальцами, подавая команду: пошли!
Командир дивизии Егоров, сгорбившись, навис над столом и задумчиво подперев голову обеими руками, рассматривал карту. Перед ним стоял чай в изящной трофейной посудине, втиснутой в подстаканник, генерал про чай забыл, и он остыл. На стук двери поднял голову, в следующее мгновение улыбнулся скупо.
- Твоя взяла, капитан, - неожиданно произнес он. - Придется тебе сдать свои комендантские полномочия. И - как можно скорее. Сделать это надо сегодняшней ночью.
- Готов сделать это в любую минуту.
- Ну, минуты тебе не хватит. Насколько я понимаю, ты уже успел обзавестись кое-каким хозяйством.
- Успел, товарищ генерал. Час назад мне передали, что американцы пропустили к нам целый батальон проституток.
- Да, мне об этом тоже доложили. - Егоров с досадою поморщился. - И откуда только они взяли их?
- Обслуживали власовскую армию. Дамочки наши же, русские.
- И это я знаю. - Егоров поморщился снова, помял пальцами виски - история с проститутками ему не нравилась.
Несколько таких дамочек уже попробовали приклеиться к нашим солдатам, обслужить их бесплатно, но надо отдать должное солдатикам, они не клюнули на дармовые сладости, сказали, что предпочитают ухлестывать за немками.
- Но это еще не все, товарищ генерал. Есть данные, что американцы собираются пропустить на нашу сторону и самих власовцев.
- Час от часу не легче. - Егоров, усмехнувшись, поскреб пальцем затылок. - Ладно, пусть пропускают! Встретим достойно. Вам, подполковник, что-нибудь про власовцев известно? - Он перевел взгляд на начальника штаба.
- Пока эти данные еще не подтверждены.
- Вызвал я вас не за этим. - Егоров подхватил пальцами карандаш и стукнул им по карте. - Бад-Шандау наша дивизия оставляет и в полном составе перемещается вот сюда. - Егоров обвел торцом карандаша географическое пятно, похожее на разломленную лепешку, - это был крупный город. Горшков скосил глаза, прочитал напечатанную черными четкими буквами надпись "Прага". - Здесь сидит мощная группировка, которой командует Шернер. Сдаваться группировка не хочет, поэтому утром идем туда. Дорога тяжелая. Смотрите сюда, капитан. - Егоров провел торцом карандаша по пятнистой гряде. - Это Рудные горы, их надо пройти и артиллерии, и танкам. - Генерал поднял глаза, вгляделся в Горшкова. - Впереди пойдет разведка. Вы, капитан…
- Понял, товарищ генерал-майор.
- Пойдете на "доджах", - Егоров наклонил голову, будто утверждая это свое решение. - "Додж" - машина сильная, поэтому потащите с собой пушки - мало ли что… Для оперативности возьмете пару "виллисов" - вдруг понадобится провесить дорогу или отклониться куда-нибудь вбок.
- Вбок - это хорошо, товарищ генерал. - Горшков не выдержал, засмеялся. - Движение вбок - самое милое дело для разведки.
- Отправление - в шесть утра, когда рассветет, сынок, так что поспешай, дорогой. Под твоей командой будет десять "доджей", пушки и рота "тридцатьчетверок". Командир танковой роты - капитан Пищенко. Все понятно, сынок?
- Так точно.
- Карту и маршрут движения получишь перед отправлением.
- Кому сдать дела в комендатуре?
- А вот, - Егоров повел подбородком в сторону подполковника, - ему вот и сдай.
Рассвет над городком Бад-Шандау занимался тревожный, холодный, с низкими громоздкими тучами, едва ползущими над землей. Тучи были переполнены водой, хотя дождя не было.
Серый угрюмый горизонт пробила раскаленная красная полоска, сдвинулась вначале влево, потом вправо, расширилась, в середине ее возник проран, похожий на кроличий глаз, зашевелился, будто живой. Откуда-то потянуло дымом. На небе появилась рябь, притащилась она откуда-то издалека, ползла валами. Горшков подумал невольно: "А вдруг это дым берлинских пожаров?"
Вполне возможно. Берлин, где еще шли бои, не так уж и далеко находился от Бад-Шандау.
В глубине разбитых улиц городка заскрежетали гусеницы - шли танки. Скорее всего, это и была рота, которой генерал усилил группу разведки. Через некоторое время звук танков исчез, потом возник вновь, уже ближе, моторы ревели сильнее, через пять минут головной танк выскочил на площадку, где стояли "доджи" с прицепленными к ним семидесятишестимиллиметровками - пушки были взяты на жесткую сцепку, - с ревом развернулся.
В открытом люке, держась обеими руками за металлический край, как за щит, сидел смешливый светлоусый танкист, щурился довольно, будто только что съел сладкую коврижку, - танкист выкрикнул громко, перебивая рокот мотора:
- Где найти капитана Горшкова?
В ответ Горшков поднял руку:
- Это я.
Танкист ловко выдернул ноги из люка и спрыгнул на землю, оправил комбинезон, перепоясанный офицерским ремнем:
- Капитан Пищенко, командир танковой роты. Когда отправляемся?
- Уже готовы. Ждем карту и маршрут движения. Баки залиты бензином по самую пробку, так что… - Горшков сделал красноречивый кивок в сторону "доджей", - плюс на каждую машину - две двадцатилитровые канистры запаса. У вас как с горючкой?
- Тоже заправились под завязку. И запас кое-какой взяли с собой. С таким расчетом, чтобы без остановок дойти до Праги.
- Ну, остановки все равно будут…
- Только не по части горючего и смазочных масел, - бодро ответил Пищенко.
Тучи над городом сгустились, сомкнулись, тревожная красная полоска, висевшая над горизонтом, пропала.
Через двадцать минут Горшков получил от хмурого майора из штаба дивизии нужные бумаги и скомандовал:
- По машинам!
Первым пошел "виллис", на котором сидели Горшков с водителем, курносым орловским пареньком, сзади - Петронис и Мустафа с автоматами, вторым - "додж" с весело галдящими разведчиками - им тоже, как и Горшкову, надоела комендантская сбруя, рады были ребята, что впереди замаячило живое дело, в кузове "доджа" разместились Дик, забавляющий публику немецкими анекдотами, Юзбеков, сержант Коняхин, еще несколько человек, машина была вместительная, людей забирала много, в третьем "додже" ехали артиллеристы младшего лейтенанта Фильченко.
Горшков приподнялся в "виллисе", оглянулся, глядя, как выстраивается колонна, первый человек, на котором он задержал взгляд, был как раз Фильченко, сидевший рядом с шофером. Длинный, нескладный, в каске, на манер горшка нахлобученной на голову. Капитан приветственно вскинул руку - салют, земеля! - Фильченко в ответ улыбнулся широко, во весь рот, словно получил третий орден вдобавок к двум имеющимся у него, также вскинул руку.
Хороший человек Фильченко, и артиллерист хороший, но иногда бывает смешным, солдаты подшучивают над ним, - впрочем, это носастому, голенастому земляку-земеле никак не мешает, в бою его авторитет бывает непререкаем. На сибиряка, на кемеровца, Фильченко никак не был похож, словно бы слеплен был из другого теста, неморозоустойчивого…
Но Горшков был готов пойти с ним в любую разведку: Фильченко, ежели что, и из огня вытащит раненого, и в бою прикроет, и последним сухарем, присыпанным солью, поделится. Горшков ощутил, как в горле у него возникло блаженное тепло, а губы сами по себе растянулись в улыбке.
За колонной "доджей", погромыхивая гусеницами и трубно взревывая моторами - так, что с крыш разбитых домов Бад-Шандау посыпалась мелкая битая черепица, - пошли танки. Второго "виллиса" Горшкову не дали, сказали - обойдешься одним. Все равно колонна получилась очень внушительная.
Всмотревшись в карту, Горшков отметил, что проезжать они будут мимо фермы Курта Цигеля; можно, конечно, завернуть к нему, но рев танков перепугает не только коров, но и всех несушек, урон латифундии Цигеля и городу Бад-Шандау будет нанесен внушительный: Курт больше всех сельских хозяев поставляет продуктов бюргерам.
А жаль, что нельзя заехать - неплохо было бы испить парного молочка, опрокинуть кружечку и заесть куском пышной свежей лепешки. Надо полагать, что Курт не отказал бы бывшему коменданту города. Горшков отогнул рукав гимнастерки и посмотрел на часы.
Время поджимало. Они выехали с опозданием на восемнадцать минут. Но восемнадцать минут - не восемнадцать часов, в пути это время наверстается. Горшков считал такие вещи для себя обязательными. Повернулся к ординарцу.
- Мустафа, сколько там на твоих кремлевских?
Тот сощурился хитро:
- Вы же знаете, товарищ капитан, мы опаздываем на восемнадцать минут.
- Молодец, Мустафа, - с неким восхищением произнес Горшков, - на ходу каблуки у командира откусываешь.
- С вами иначе нельзя, товарищ капитан.
Усыпляющее медленно уползала дорога под капот "виллиса" - от танков отрываться было запрещено, хотя и хотелось, сзади пофыркивали своими моторами справные "доджи", лязгали гусеницами "тридцатьчетверки", громыхали, выплевывали из патрубков черный моторный дым, артиллеристы тем временем завели песню - хорошая вытанцовывалась музыка.
Танки, пушки. На двух "доджах" стояли минометы - боевая получилась у них группа, может сломать горло сильному врагу.
Сидевший за спиной Мустафа простудно покашлял в кулак, хотя простуженным не был.
- Что-то холодно сделалось, товарищ капитан!
- Ты чего, Мустафа, намекаешь на что-то?
- Так точно, товарищ командир. - Мустафа нагнулся, сунул Горшкову под мышку фляжку, обтянутую плотной темной тканью - так называемой "чертовой кожей", из которой шьют танкистские комбинезоны, совершенно неснашиваемой, вечной. - Держите!