Солдаты лавиной надвинулись на речку. Капитан раскрыл планшетку с засунутой под целлулоид картой, поводил по ней пальцем: правильно ли они идут? Удовлетворенно кивнул - шли они правильно.
Только дальше дорога будет трудная - они углубятся в горы. Уже здесь, в подножиях, воздух был совершенно иным, чем в Бад-Шандау, - стеклистый, чистый, стылый, он даже хрустел на зубах, дышалось тут легко. К "виллису" подошел Пищенко, стащил с головы старенький кожаный шлем, хлопнул им о штанину комбинезона, выбивая пыль.
- Ну что, капитан, из графика мы вылетели здорово? - спросил он.
Горшков отрицательно покачал головой:
- Не очень.
- Ну и хорошо, - благодушно молвил танкист.
- Скажи, если в горах, на дороге, попадется каменный завал, у тебя есть, чем его раскидать?
- Найдем. - Пищенко был немногословен, не стал пояснять, каким способом и чем, с помощью чего будет расчищать каменный завал.
- Ну что ж. - Горшков глянул на часы - времени остается ноль. Надо бы напиться воды и двигаться дальше. Вскинул голову, глянул на небо. - Дождь будет.
- Будет, - согласился с ним Пищенко.
- Не люблю дождей в горах.
Пищенко засмеялся. Лицо у него было добродушным. И как это только не испортила человека война и он умудрился сохранить такое безмятежное, такое добродушное лицо?
- Все в руцех Божьих, - сказал он. - Может, первым пойдет не "виллис", а танк? А?
- Не знаю, - Горшков приподнял одно плечо, - не уверен.
- Танк надежнее "виллиса".
- А за маршрутом кто будет следить? Механик-водитель дядя Гриша?
- Не обязательно дядя Гриша. Есть у меня сообразительные глазастые ребята.
- Нет, порядок движения менять пока не будем.
- Ну что ж, все по старинному русскому правилу, как и положено. - Пищенко засмеялся вновь. - Я начальник - ты дурак, ты начальник - я дурак.
- Сделай-ка лучше вот что, - тон Горшкова обрел недовольные нотки, - загони в ствол снаряд и держи его там наготове…
- Во время движения не положено, - сказал Пищенко, почесал левую бровь, это у него был признак того, что просьбу он выполнит, - по инструкции…
- По инструкции не положено со штыком ходить на танки. А мы ходили.
- Считается, что снаряд может сдетонировать.
- А находясь внутри трясучего танка, он не сдетонирует?
- Я киваю на инструкцию, капитан, которой я обязан подчиняться… Снаряд в ствол я загоню, не беспокойся.
- Правильно сделаешь. Не то мало ли кто в горах вздумает швырять в нас камни. - Горшков привстал в "виллисе" и призывно махнул рукой: - Славяне, по машинам! Напшут, как говорят наши братья-поляки.
"Виллис" осторожно, будто прощупывал колесами дно, форсировал речку, Мустафа перегнулся через борт, зачерпнул фляжкой воды, сунул ее себе под ноги, потом наполнил вторую фляжку, проговорил ворчливо и озабоченно одновременно:
- Запас карман не трет.
Горшков подбито дернул головой, будто у него в глотке возникла боль и ее надо было пробить, словно тугую пробку, пожаловался:
- Так я и не попробовал горной воды.
Плоский галечный берег неспешно подполз к колесам "виллиса", водитель повернул руль, и машина, привычно похрипывая мотором, покатила по проложенной вдоль реки дороге дальше, потом дорога углубилась в предгорье. Горшков мрачно посмотрел на подступающие к дороге каменные валуны, между которыми росли кусты. Устроить тут хорошую засаду - раз плюнуть. Мест для этого более чем достаточно. Ну а с другой стороны, пусть знают люди, что русские ни с мечом, ни с калачом не шутят; Горшков запустил руку под сиденье: сколько там лежит заправленных дисков к автомату?
Дисков было немного - три. Нагревшиеся, тяжелые, держать в руке их было приятно. Четвертый диск - пустой, капитан расстрелял его в стычке с эсэсовцами. Пятый диск - в автомате. Капитан вытянул наружу пустой диск, перекинул его Мустафе:
- Ну-ка, займись пока делом!
Ординарец поймал диск, сунул руку в горловину вещевого мешка, стоявшего у него в ногах. В этом бездонном, а на вид очень аккуратном сидоре у Мустафы было все: от мешочка с чаем и иголок с двумя катушками ниток до рассыпанных патронов с гранатами, отложенными "про запас". Вытащив горсть патронов, Мустафа неспешными точными движениями стал вгонять их в диск. Только пружина звонко щелкала - ее острый звук был слышен сквозь хрипоток мотора: щелк, щелк, щелк…
- Запас карман никогда не протирал, - запоздало пробормотал Мустафа, вновь запустил руку в распахнутую горловину сидора, достал оттуда новую горсть патронов. - Не было еще такого.
Щелк, щелк, щелк! Горшков извернулся на сиденье, посмотрел, что там сзади: никто не отстает? Колонна не отставала, тянулась за головным "виллисом", тонко подвывали моторами "доджи", с ходу беря крутые повороты, лязгали металлом "тридцатьчетверки".
Дорога была мокрой - видать, здесь недавно прошел дождь, камни поблескивали от влаги, небо было глухим - ни одного просвета, не освободилось еще от туч, от стылой влаги, которая обязательно прольется на головы бойцов. Хотя ни "виллису", ни "доджам" дождь не был страшен: натянуть на машину брезентовый полог - раз плюнуть. Чем были хороши американские автомобили: в них был предусмотрен максимум удобств, и главное - машины были укомплектованы полностью.
Если уж по инструкции машине был положен термос и он вписан в сопроводительную бумагу, то он обязательно находился на месте; если указано, что положены два матерчатых верха, один - зимний, утепленный, второй - летний, легкий, то в комплекте обязательно окажется два верха…
Дорога круто поползла вверх, к кривоствольным молодым сосенкам, выросшим в расщелине, между камнями, - хорошо, подъем этот был недлинным, иначе бы "доджам", у которых на прицепах находились пушки, пришлось бы туго. "Виллис" взял крутизну легко, взлетел наверх, будто козел, у сосенок Горшков приказал водителю остановиться - надо было посмотреть, как будут брать подъем "доджи".
Судя по тому, как лихо повел себя первый "додж" - полез в гору так, словно на прицепе у него не было никакой пушки, только из-под колес полетела звонкая сыпучая крошка, да мотор, напрягшись, запел тонко, громко. Хорошая машина - "додж". А "виллис" разве плохая?
В группе должно было быть два "виллиса", но второго "виллиса", увы, не нашлось, Горшков подозревал, что его прибрал к рукам новый комендант Бад-Шандау - для городских нужд…
В конце концов, хрен с ним, с эти жиреющим подполковником, группе хватит и одного "виллиса", а если не хватит, то найдут где-нибудь брошенную немецкую легковушку, заправят ее русским бензином - будет бегать как наскипидаренная.
Второй "додж" также без усилий одолел крутизну. Порядок. Горшков скомандовал водителю:
- Трогай… Становись во главу колонны.
"Виллис" - машина юркая, проехать может не только по дороге, а даже по обычной звериной тропе, едва намеченной в зарослях, по промоинам в вязких отсырелостях, в которых застревают тяжелые машины, по топям - "виллису" все нипочем. Он, кажется, может даже прыгать через окопы и прорываться сквозь проволочные ограждения. Хорошая машина получилась у американцев.
Один из "доджей" все же забуксовал - то ли водитель был слишком неопытен, то ли орудие прицепленное оказалось слишком тяжелым, но машину поволокло в сторону, юзом, только из-под колес полетели комья грязи, да посыпалась звонкая каменная крошка, забусила пространство.
Хорошо, солдаты, сидевшие в кузове "доджа", сообразили, что надо действовать, проворно перевалились через борт кто куда - кто в одну сторону, кто в другую, подперли машину с двух боков, сдерживая юз.
Таких участков, как этот, будет еще немало, счет им потеряется, но учить шоферов, как водить машину, Горшков не будет, для этого самому надо водить "додж" на "пять", а он максимум что может - шоферить на "тройку".
Вновь поползла под плоский, тупо обрезанный капот "виллиса" дорога.
Неожиданно Горшков увидел кошку, грациозную, большеухую, с кокетливо изогнутой шеей. Кошка сидела на лишаистом - неплохая подстилка - камне и внимательно разглядывала подъезжавшую колонну. Глаза у нее были зеленые, как море в ясную погоду, и - вот ведь как - задумчивые. Раз кошка сидит на дороге - значит, где-то недалеко она живет, значит, рукой подать до деревни. Горшков глянул в одну сторону, в другую, отметил одну деталь - вновь никаких следов войны, ну просто ни одного следочка, на душе даже просветление какое-то возникло: не все может съесть огонь войны.
Он проводил кошку улыбающимся взглядом. Вспомнил Пердунка - славный был у разведчиков кот. Настоящий вояка.
Однажды Горшков с ребятами приволок языка - злобного, тощего, с длинным гусиным носом фельдфебеля. Очутившись у разведчиков, немец начал лаяться по-русски - правда, это получалось у него плохо, неумело, но не это было главное, лицо у фельдфебеля исказилось, вытянулось, и он начал агитировать, чтобы солдаты перешли на его сторону, к фашистам. Горшков не выдержал, проговорил хрипло:
- Вот гад! - сложил из пальцев фигу и сунул немцу под нос. - А этого ты не хочешь?
Фельдфебель этого не хотел, а Пердунок глянул остро на Горшкова и будто команду какую получил.
В следующее мгновение он совершил длинный прыжок и вцепился когтями немцу в задницу. У пленного его нос гусиный даже по́том покрылся, он заорал так, с такой силой, что на столе даже потухла керосиновая лампа, и сельская изба погрузилась в ночную темноту. Когда лампу зажгли вновь, то увидели, что кот, горделиво откинув голову назад, словно следователь, который хочет знать правду и только правду, сидел напротив пленного, скалил зубы и грозно шевелил усами. Немец перепугался окончательно и заорал еще сильнее. Еле-еле его отняли у разъяренного кота.
Горшков помотал у носа пленного немца указательным пальцем.
- Вот что бывает с фрицами, которые начинают заниматься не тем, чем надо. Понятно, пальцем сделанный? Лучше фюрера своего завербуй в наши ряды… Целее будешь! Понятно тебе?
Немец зажал рукою оцарапанную задницу и разорванные штаны, затряс головой согласно: до него все дошло, все-е… Он все понял.
- Я! Я-а, я-а-а, - залопотал он, разом забыв русский язык. Проучил его пятнистый кот Пердунок - любимый зверь разведчиков.
Кот и в боях побывал со своими хозяевами, и в окружении, а уж сколько раз он попадал под артобстрелы, под бомбежки, под трассирующие пули фрицев - не сосчитать. Коту везло - за все время ни одной царапины, только боевое настроение и хвост, вскидывающийся пушистой трубой при виде фашистов - хоть медаль "За боевые заслуги" выдавай.
Но год назад он все-таки получил ранение - осколком Пердунку отсекло хвост. Едва ли не под репку. Боевую рану, как и положено, промыли, окровяненные волосья отстригли, коту, чтобы не страдал от боли, в рот влили водки, обрубок тщательно перевязали.
Больше всего Пердунок среагировал на горькую жгучую жидкость, влитую ему в рот, - глаза у него потускнели, из зеленых превратились в голубые, сделались плоскими, лапы подогнулись… В себя он пришел очень скоро, фашистов стал ненавидеть еще больше, чем раньше, - шипел, выгибал спину опасною дугой, если видел человека в немецкой форме. А выгнутая спина - это готовность к быстрому, как полет пули, прыжку, штука очень неприятная для того, на кого Пердунок нацелился…
Пропал Пердунок полгода назад. Разведчики ушли в поиск - предстояло наступление, и нужно было срочно взять какого-нибудь разговорчивого языка, поэтому группа ушла на ту сторону фронта целиком, даже сторожа Горшков не оставил на этот раз, за сторожа посадили Пердунка.
Вернулись благополучно - на удивление благополучно, хотя пальбы было много, приволокли штабного гауптмана, стали искать кота, а его нет - исчез Пердунок.
- Пердунок! Пердунок! - Но сколько ни кричали они, зовя кота, он так и не объявился. То ли красоткой какой-нибудь увлекся, то под шальную пулю попал, то ли, почувствовав старость, забился в какой-нибудь подвал, обхватил лапами голову и приготовился к смерти, может быть, замерз - зима тогда выдалась непростая, с вьюгами и морозами, как под Москвой в сорок первом году, когда звонкие трескотуны разваливали деревья, лишали веток - те с пистолетным щелканьем отваливались от стволов, а злые ветры до мяса выскребали землю, образовывали голые проплешины… Эх, Пердунок!
Желваки на щеках капитана напряглись - Пердунка в разведгруппе не хватало, он был неким громоотводом, который концентрировал, вбирал в себя ненужное электричество, возникающее в народе, люди при виде большеглазого кота, словно бы скроенного из трех овчинок, делались добрее, жесткие обветренные лица расплывались в улыбках, становились мягкими и немного растерянными, кто-нибудь обязательно начинал бормотать и нести чушь вроде "Кот на войне - это к миру", всякое напряжение спадало…
Дорога накренилась, пошла по краю каменного хребта, на которой рос шерстистый мох, затем нырнула вниз.
Внизу располагалась деревня - игрушечные нарядные домики, красные и желтоватые черепичные крыши, украшенные массивными темными трубами, светлые окошки со ставенками, как на Украине. Прав был Горшков: раз на дороге сидела кошка - значит, деревня близко, не может домашняя скотинка жить в диком лесу и лазить по сосновым завалам, будто белка.
Вряд ли в этой деревне их ждет засада, но все-таки береженого Бог бережет, Горшков положил автомат себе на колени - мало ли чего…
Из деревенских домов доносился запах свежего хлеба и молока.
- Останавливаться будем? - спросил у Горшкова водитель "виллиса", на оспяном, с мелкими выковыринками лице его поблескивал пот: то ли волновался человек, то ли от горячего мотора надуло…
- Нет. Проскакиваем с ходу и идем дальше. Если, конечно, тут не застряла какая-нибудь эсэсовская часть…
Деревня была небольшой и сказочно нарядной - первое впечатление не обмануло. В середине ее, у дома, ближе других подступающего к дороге, они увидели молодую плотную немку, зубастую, с круглым румяным лицом; широко расставив ноги в вязаных полосатых чулках, немка с иронией посматривала на приближающуюся колонну. Горшков глянул на нее, сощурил глаза и повернулся к сидящим сзади Мустафе и Петронису:
- Сейчас что-то будет.
И точно! Немка подпустила колонну ближе, повернулась к ней широким мощным задом и резким движением подняла юбку. Под юбкой у нее ничего не было. Зад же был неестественно-белый, сдобный, соблазнительный. Для пущей убедительности немка хлопнула по нему ладонью. Круглые мягкие половинки заколыхались.
С "доджей" грянул долгий восторженный рев. Как на трибуне стадиона. Горшков засмеялся.
- Надо же, совсем не боится дамочка, что кто-нибудь подъедет поближе и влындит ей по самое то…
Мустафа также отозвался коротким дребезжащим смешком - оценил "спектакль":
- Она только этого и ждет, товарищ капитан.
Горшков вяло похлопал в ладони и отвернулся от немки. Через несколько минут деревня осталась позади. Опять потянулась длинная, почти нескончаемая дорога - с каменными проплешинами и с прибитой пылью, кое-где присыпанная мелкой, как мука влагой, пролившейся из громоздких низких облаков, - и опять никаких следов войны, словно бы здесь не проходили ни наши, ни немцы.
Дорога вновь загнала его в дальний угол воспоминаний, где годами скапливались разные наблюдения, перешедшие сейчас уже в разряд прошлого.
Вспомнились ребята из давней его группы, одной из первых, а практически первой, которые и воевать умели, и пить умели, и любить, и след добрый оставлять на свете, - он их потерял в степи на севере Сталинградской области.
Старшина Охворостов - человек медвежьей стати и ловкости, малоразговорчивый Игорь Довгялло, которым немецкий язык знал лучше русского, сержант Соломин, умевший ходить и действовать, не издавая ни одного звука, белорус Кузыка и северный житель, способный из пистолета сшибить летящую муху, Торлопов, украинец Валька Подоприворота, насмешливый Амурцев… Где ваши души находятся сейчас, мужики, где они летают?
Капитан ощутил, что на горло ему легли чьи-то безжалостные пальцы, тугие, цепкие, сдавили, потом отпустили, снова сдавили и держали так до той поры, пока в висках и в затылке не появилось жжение. Людей этих Горшков будет помнить до конца дней своих.
А когда ляжет в гроб, то рядом с собою положит списочек, чтобы призвать ребят на том свете под свое крыло, вспомнить общее прошлое и испить из каких-нибудь лесных колокольчиков божественного нектара.
А земляк минусинский Юра Артюхов, корректировщик с оторванной ногой, как он живет ныне на гражданке? Нет бы кинуть письмишко на фронт, свернув тетрадочный лист треугольником, но старший лейтенант Артюхов как уехал в тыл с ранеными, так и пропал. Горшков не помнил уже, говорили ль они с земляком о делах "штрюцких", то бишь штатских, гражданских или нет, скорее всего, все-таки не говорили, и тот ничего не рассказывал ему ни о мирной жизни, ни о профессий своей, даже о Минусинске и то не рассказывал…
Впрочем, Горшков этот город немного знает, бывал там раньше. Даже городской музей посетил любознательный курганский школьник Ваня Горшков, долго там стоял в одном из залов около застекленной конторки, где была выставлена роскошная, малиновая куртка белогвардейского офицера с серебряными погонами, явно из дивизии Унгерна. На погонах, насколько он помнит, имелось три звездочки - значит, куртка принадлежала поручику. Но очень уж маленькая была куртка, могла налезть на плечи только какого-нибудь тщедушного гимназиста. Мог ли гимназист быть поручиком?
Вряд ли. Если он, конечно, не представлял царскую фамилию, А потом, что это за цвет такой - малиновый? В царской армии такого цвета не было даже у генералов какого-нибудь экзотического рода войск - куриного, кошачьего или у дивизии по борьбе с комарами - от этих кровососов в пору летних кампаний невозможно было даже железными латами прикрыться - залезали и под латы. Юра, Юра… Как тебе живется там, в твоем Минусинске?
Горшков, например, знал, что в Минусинске урождаются хорошие помидоры - бурые, с темной макушкой, огромные - недаром их называют бычье сердце, мясистые и сладкие. Надо полагать, что минусинские помидоры нисколько не уступают знаменитым астраханским…
Помяв пальцами виски, чтобы отогнать дорожную дрему, капитан достал планшетку, положил ее на колени, поводил пальцем по жесткому желтоватому целлулоиду, под которым находилась карта: сколько верст они одолели?
Выходило немного: километров тридцать пять пока. А как со временем? Со временем все было о'кей - они почти вошли в норму. Еще немного и все окажется в своей колее.
Интересно, как там чувствует себя молодой толстый подполковник в роли коменданта Бад-Шандау? Наверное, неплохо. А поскольку в город завезли целый грузовик проституток, то тут он уж точно развернется. Будет как сыр в масле кататься.
Если, конечно, на город не навалятся какие-нибудь рыжие эсэсовцы, которым надо прорваться на ту сторону Эльбы, к американцам.
Невольно вспомнился небольшой немецкий городок, в который разведчики влетели с ходу, без поддержки, а там - эсэсовцы. Немного, правда, их было, взвода полтора всего, но эсэсовцы всегда считались у немцев серьезной силой… И у нас считались. Отступать было поздно - разведчики сцепились с эсэсовцами - как на подбор здоровыми, брыластыми, плечистыми, откормленными, с могучими, поросшими густым волосом лапами.