- Мы артисты… - прогудел Мартин. - Что надо?
- А вот мы разберем, кто артист, кто нет!.. - грубо ответил старший из караульных. - Эй, где Виталиус?..
На окрик из башни показался невысокий пожилой человек в коротких коричневых штанах и пестром жилете, поверх которого был надет серый камзол.
У Луиджи перехватило дыханье - он узнал одного из тюремщиков епископа.
Виталиус только мельком взглянул на передовых и маленькие глазки его, с большими коричневыми мешками под ними, пытливо устремились на остальных.
Закрываться плащом значило обратить на себя особенное внимание; Луиджи смекнул это, снял шляпу и начал обмахиваться ею, как веером. Взгляд Виталиуса задержался на миг на его лице и скользнул дальше; радостное чувство всколыхнулось в груди неаполитанца, но тут же погасло: глаза сыщика опять вернулись к нему.
- Кто ты?.. - спросил он Луиджи.
- Артист!.. - ответил тот. - А что, крестили мы с тобой где-нибудь?..
- Глаз-то у тебя почему запух?..
- Сегодня полгорода с синяками ходит: вчера диспут был!..
- Верно!.. - поддержал старший. - Вон они, ученые билеты под глазами у всех наклеены!
Стража захохотала.
- А куда идете?
- Петь по монастырям… - Сперва к его святости епископу в загородный дворец зайдем!
Тюремщик внимательно осмотрел остальных и махнул рукою.
Алебарды опустились: в воротах отворилась калитка и ватага гуськом выбралась за черту города.
Несмотря на жару и пыль, неаполитанцу захотелось кувыркаться, запеть, выкинуть что-нибудь необыкновенное, но сторожевая башня была еще близко и Луиджи преодолел искушение и сделался чрезвычайно важным; только единственный глаз его, горевший огнем, выдавал его переживания.
Благодаря повороту дороги ветер стал дуть путникам в спину; идти сделалось легко.
Луиджи поравнялся с передовыми.
- Зачем ты соврал, что мы идем к епископу?.. - вполголоса спросил Марк.
- Вдохновение, брат!.. - воскликнул неаполитанец. - Без этого пропадешь!
Болонья мало-помалу стала сливаться с далью; пыль над нею стояла облаком.
Под вечер ветер утих. На гребне увала, несколько в стороне от дороги, открылась колоннада и какие-то древние развалины; Луиджи пытливо всмотрелся в них и что-то шепнул Мартину; тот, шедший за вожака, свернул к ним со своими спутниками.
- Здесь заночуем!.. - объявил он во всеуслышание.
Развалины оказались храмом; к нему вела мраморная лестница из семи широких ступеней. Сохранилась большая часть свода и под ним на невысоких постаментах белел полукруг из мраморных статуй; две или три лежали на полу, разбитые на куски; разрушение и запустение глядели со всех сторон.
Несколько человек отправились собирать дрова; неподалеку отыскался ручей.
В самой глубине храма, поодаль от статуй, артисты развели на мраморном полу костер и принялись стряпать ужин из вареных бобов. Эхо отзывалось на каждое движение и слово.
Луиджи несколько раз выходил наружу и вглядывался в начавшую густиться темноту. Скоро прямо против входа в развалины на небе засквозило синеватое сияние: всходил месяц - огромный, круглый, багровый и не светящий; будто пожар вспыхнул где то в черной дали.
Артисты очертили углем место, избранное для ночлега, закрестили его, подмостили под головы мешки и улеглись спать. Немцы-студенты расположились отдельно, около второго бокового выхода, и тихо беседовали.
Месяц, превратившийся опять в серебряный, плыл уже высоко; лучи его проникали в провал на своде и нездешним светом озаряли недвижные статуи; на полу тянулись от них длинные тени; в углу, вповалку, будто куча щенков, крепко спали в разнообразных позах странствующие студенты и угасавший костер обрызгивал их красными пятнами.
Среди полного безмолвия почудился звяк подковы. Луиджи выскочил из двери, за ним поднялись один за другим немцы.
По дороге мелькали какие-то неясные тени, топот копыт сделался явственней; одна из лошадей засекала ногу и пощелкиванье железа по железу выделялось отчетливо. Кучка всадников свернула к развалинам.
- Кто едет?!.. - окликнул Луиджи.
- Соколы!.. - отозвался передний. - Кто спрашивает?
- Два льва!.. - ответил Луиджи; его окружили всадники и стали спешиваться - всего было семь человек.
- Бастиано?!.. - раздался зов одного из приехавших.
К нему, простерев руки, кинулся рыжий студент.
- Что такое - это ты?!
- Я, я.
К великому изумлению Адольфа, незнакомый товарищ его сорвал со своей головы огненные волосы и под ними оказались черные, отливавшие при свете месяца синевою; в одно мгновение он отодрал приклеенную бороду; то же проделал и другой рыжий; его никто не знал и никто с ним не поздоровался.
Ни во что не посвященный Адольф вытаращил глаза; Мартин и Марк оставались невозмутимыми.
Палавиччини пристегнул к боку привезенную ему шпагу и стал благодарить своих спутников.
- А тебе, петушок, особенное спасибо!.. - добавил он, обращаясь к Луиджи. - Если кому-нибудь из вас я могу пригодиться - ищите меня в Риме. Замок Бастиано Палавиччини вам укажет всякий… кроме попов, конечно; господа кардиналы расходятся со мной во взглядах на них. А это возьмите на расходы себе!
Он ощупал рукой седельную сумку подведенного ему статного вороного коня и достал оттуда несколько кошельков с золотом; два из них он сунул Луиджи и по одному дал трем остальным.
- Может, синьор временно нуждается в деньгах?.. - вопросительно добавил Палавиччини, обращаясь к стоявшему поодаль своему товарищу по заключению.
Тот сдержанно поклонился.
- Весьма тронут, синьор!.. - ответил он. - Кроме доброго скакуна, мне ничего не нужно!
- Вы с нами едете?.. - спросил Палавиччини, садясь на нестоявшего коня.
Другого, запасного, подвели к незнакомцу.
- Нет, я должен свернуть в сторону Пизы!.. - отозвался он, меряя рукой длину стремян.
- Смотрите, ночью пути опасны для одинокого!..
- Как-нибудь проберусь!.. - с усмешкой сказал неизвестный. - Я верю в свою звезду, синьор!..
- Тогда доброго пути!.. Прощайте!!..
Палавиччини махнул всем шляпой, повернул вороного и галопом направился к дороге; кавалькада поскакала за ним.
Незнакомец подтянул подпруги и легко вскочил на седло.
- Мне вас отблагодарить сейчас нечем!.. - произнес он. - Но, быть может, настанет час, и я пригожусь вам!
- А не откроет ли нам синьор своего имени? - осторожно осведомился неаполитанец.
Белые зубы блеснули на лице всадника; он засмеялся.
- Имя мое - ветер!.. - ответил он. - Ну, желаю вам успехов!
Раздался топот копыт и незнакомец быстро стал удаляться и тонуть в синих сумерках.
- Почему они были в париках?!.. - густо вымолвил Адольф.
- Спасались от лап сбиров!.. - коротко отозвался Мартин.
- А-а!..
Адольф успокоился и на этом разговор окончился.
Четверо оставшихся долго смотрели вслед уехавшим. Уже ничего не стало видно вдали и Марк начал подыматься по ступеням к колоннаде; за ним медленно последовали остальные.
- Теперь могу учиться без перерывов!.. - с довольной улыбкой проронил Марк. - А что мы скажем завтра товарищам о пропавших?
- Э!!.. - отозвался Луиджи. - Заявим, что один разболелся и другой увел его на зорьке обратно в город!
- Кто бы такой был этот "ветер"? - вслух подумал Марк. Ответа не было и не могло быть; чтобы не разбудить спавших, путники на носках вошли во храм и улеглись на прежние места.
Безмолвие и ночь опять зачаровали мир.
ГЛАВА XXV
Урожай винограда и фруктов в тот год был необычайный: для вина не хватало ни бочек, ни сорокаведерных амфор из глины, врытых в землю многие столетия назад; дороги, ведшие в города, были покрыты вереницами осликов и мулов, нагруженных корзинами с черными и янтарными кистями винограда; около ворот раскинулись целые ярмарки фруктов - внутрь городов, на базарные площади, их не пропускали из-за тесноты и по причине множества пчел, провожавших караваны и вившихся на солнцепеке вокруг сладкого, как мед, винограда.
Ватага Мартина пользовалась огромным успехом и сборы ее были таковы, что никто из студентов не мечтал даже о четверти их. Причиной этого был не только обильный всем год, но и удивительная октава Адольфа и бас Мартина, приводившие слушателей в изумление; некоторые во время пения даже заглядывали им в рот, чтобы узнать, откуда берется такая бездонная мощь звуков. Любитель пения, Мартин подобрал по своему вкусу остальных товарищей, среди которых первое место занял весельчак Луиджи, потешавший важных прелатов и аббатов до колик под ложечкой самыми нецензурными, а часто и кощунственными, остроумными рассказами и песенками.
Немцы-певцы сначала приходили в ужас; итальянцы хохотали и аплодировали как бешеные.
Как ни стремился Марк поскорее вернуться в Болонью и засесть за ученье - их всюду задерживали по несколько дней и даже по неделям и, когда певцы окончательно закинули свои лютни за спины и направились к Болонье, минуло шесть недель.
Приближался праздник патрона города и Болонья и вся обширная округа ее деятельно готовились к джостре.
Вокруг коммунальной, главной площади, имевшей форму овала, врывали в землю короткие столбы и оцепляли ее толстым канатом; в разных концах стучали топоры - на длинных сторонах устраивались помосты, грохотали сбрасываемые с карруц доски.
Дороги, ведшие в город, пестрели народом; шли и ехали на осликах ремесленники и крестьяне; на великолепных грузных конях восседали ярко разодетые рыцари с длинными страусовыми перьями на головах и дамы; отряды слуг везли доспехи; все эти многоцветные реки вливались в распахнутые городские ворота и растекались по улицам; Болонья напоминала шумный и оживленный улей.
Мартин, отойдя несколько парасангов от последнего монастыря, свернул свою ватагу в ближайший овраг и там, в прохладной тени, произвел общий подсчет и раздел добычи. Ее, а главное денег, было столько, что даже видавший виды Луиджи пришел в восторг.
- И на черта сдалось нам ученье?!.. - закричал он, увидав высыпанную на мешок кучку серебра и даже несколько золотых монет. - Разве это не жизнь! - дыши, наслаждайся! А мы мучаемся - зубрим! Слышите жаворонков?.. - он воздел руки к небу и, уже искренне считая себя студентом, запел древний гимн богу вина и любви, переделанный впоследствии духовенством в кантату в честь Богородицы. Несколько человек подхватили.
- Честное слово, не знаю, что теперь дальше делать - жениться или в монастырь уйти! Хорошо жить на свете монахам!.. - сказал Луиджи, окончив петь. - Даже обеты их предоходнейшая статья; мне вчера святой отец приор душу открывал! Назюзился до слезы, почмокал губками, поднял пальчик кверху и говорить: главное на свете, мой друг, слушайся духовных отцов и давай обеты; я скромный человек, а мой обет бедности приносит мне каждый год по сто тысяч дохода, а обет повиновения дал мне почти королевство - на вершок меньше!
Луиджи так ловко изобразил раскисшее от винного блаженства лицо приора, что все захохотали.
Еще задолго до заката солнца партия студентов достигла Болоньи и благодаря многолюдству безо всяких осмотров и препятствий вошла в город и разбрелась по своим углам.
Накануне джостры никакие цеховые работы не производились; все лавки и мастерские были закрыты и принарядившиеся горожане прогуливались со своими дамами по улицам, рассматривали приезжих гостей и вслух разбирали их достоинства и недостатки.
Луиджи решил навестить Яна и передать ему кольцо, но того дома не оказалось; по какому-то наитию неаполитанец направился к замку синьориты и, действительно, в числе зевак увидал своего приятеля, поглядывавшего не столько на приезжих, сколько на окна Габриэль; синьорита не показывалась.
Луиджи взял Яна под локоть; тот оглянулся и озабоченное лицо его просветлело.
- А ведь ты совсем дурак!!.. - проговорил ему на ухо неаполитанец, уводя его дальше… - Ты бы еще в окно к ней сейчас влез? У меня есть тебе подарочек!
- Какой?..
Луиджи снял с пальца кольцо Габриэль и сунул его Яну.
- Это ее благодарность тебе…
Лицо Яна запестрело белыми и красными пятнами.
- Где ты видел ее, когда?!.. - пробормотал он, крепко сжимая драгоценное кольцо.
Луиджи не успел ответить; на него в упор глянули суровые глава доверенного слуги Маркони; густые, сросшиеся брови сделали чуть заметное движение и Луиджи сообразил, что слуга должен что-то передать ему. Он сослался на свиданье, будто бы назначенное какой-то красоткой, наскоро простился с Яном и последовал за послом Маркони. Они очутились в шумном, переполненном народом погребке близ Коммунальной площади; видимо, хорошо знакомый хозяин усадил их в отдаленный, полутемный уголок, из которого они могли наблюдать за всем происходившим.
- Имею от синьора поручение к вам!.. - тихо проговорил слуга.
- Очень рад! Конечно, он знает, что синьор Бастиано давно гуляет по Риму?
- Знает…
- А как здоровье остальных?
- Отлично.
- Что значит со мной иметь дело!!.. - самодовольно произнес неаполитанец и постучал в грудь кулаком. - Драгоценнейший талисман ношу! Ну-с, к делу, мой любезный… зачем я понадобился?
Посланный нагнулся в сторону Луиджи.
- Завтра епископ собирается сражаться на джостре; синьоры решили устроить скандал ему… Навербуйте людей и ждите свистка с трибун!., с деньгами не скупитесь - вот они!.. - И он незаметным движением передвинул по столу к Луиджи тяжелый серый мешочек.
Тот так же ловко прикрыл его ладонью и отправил в карман.
- Ого!.. - проронил неаполитанец. - По весу чувствую, что потеха должна выйти серьезная!
- Таково желание синьора!..
- Хорошо… Но что именно хотел бы ваш господин? Как он смотрит, например, на гнилые яйца?
На хмуром лице посланца появилась усмешка.
- Это зависит от того, как вы смотрите на свою шею? - ответил он. - Синьор полагается на вас!
Собеседники покончили вино и разговор и слуга ушел, а Луиджи долго еще сидел за столиком и соображал, что надо делать.
ГЛАВА XXVI
Еще ранним утром начала шуметь площадь; тысячи народа заполнили все свободные уголки ее; алыми маками казались кастальды, стоявшие вдоль каната и не пропускавшие зрителей на арену: на ней могли находиться только участники джостры.
Площади было не узнать - она казалась сплошным цветником. Окна, балконы, крыши, кампанилья - все было облеплено зрителями, разодетыми в платья ярчайших окрасок; стены домов скрывались под многокрасочными коврами и сукнами; для защиты от солнца над трибунами были натянуты они же. Синее небо было безоблачно.
Состязание должно было начаться в полдень, но уже часам к десяти негде было упасть зерну; гул и говор морским прибоем доплескивались до самых отдаленных улиц города.
На одном из концов площади, на зеленой, врытой в землю мачте недвижно висело бело-зеленое бархатное знамя Болоньи. За ним, ближе к ратуше, разноцветным городком теснились палатки рыцарей, осененные знаменами с гербами; другая часть их была разбита на противоположной стороне поля; между ними суетились слуги и оруженосцы, подготовлявшие все к переодеванию господ в доспехи. Там же важно прогуливались двое докторов в черных плащах и в таких же остроконечных высоких колпаках. Поодаль горою лежали наваленные друг на друга тупые копья; на арене устанавливали квинтану - чучело человека в латах, прочно сидевшее на деревянной подставке; в особую стойку ввинчивали неподвижное, толстое железное кольцо.
Джостры длились по целому дню и зрители в избытке запасались вином и съестными припасами; забравшиеся спозаранку уже закусывали и прикладывались кто к кружкам, кто попросту к горлышкам кувшинов, громко разбирая в то же время телесные статьи подъезжавших участников.
Празднество должно было начаться с богордо - так назывались односторонние игры, в которых всадники, вооруженные копьем, показывали свое уменье владеть конем и оружием; Италия была единственной страной, где параллельно с рыцарями участие в джостре и богордо могли принимать горожане, обладавшие средствами на покупку коня и доспехов.
В полдень на облитой солнцем арене показался весь в желтом, будто золотой, всадник с длинной фанфарой в руке; с нее свисала широкая парча такого же цвета.
Зазвучали переливы сигнала и площадь всколыхнулась и смолкла; еда сразу исчезла по карманам и взгляды тысяч обратились в сторону белой ратуши: ее огибало шествие знамен цехов города; за ним, в одеждах цвета своих знамен, вереницей выезжали молодые всадники. Ни доспехов, ни шлемов на них не было; с правых плеч свисали плащи, державшиеся на застежке; длинные волосы на открытых головах были схвачены золотыми обручами; у многих из-под них развевались тонкие вуалетки их возлюбленных; в левых руках у каждого находилось по легкому щиту.
Всадники выстроились в одну линию; кони волновались и не стояли, их оглаживали помощники.
Особые судьи освидетельствовали правильность и целость копий и раздали их участникам богордо.
Опять зазвенела труба и разъезжавший по арене главный распорядитель поднял над головой пурпурного цвета жезл и махнул им; копья участников опустились наперевес; крайний правый в зеленом платье, с белым плащом за плечом, стронул с места вороного коня и вынесся вперед; пыль всклубилась за ним.
Первым стояло железное чучело; удар зеленого всадника только скользнул по нему, а требовалось опрокинуть его либо сломать при ударе копье; промахнулся всадник и по кольцу и только удачно взял препятствие - невысокий барьер.
Зрители молчали; раздалось два-три насмешливых возгласа.
Судья пустил второго - сине-красного на буланом, тяжелом коне; словно язык пламени, метнулся за ним плащ; впустую звякнули железо на чучеле и затем кольцо; перед препятствием конь вдруг встал как вкопанный и всадник растопырил руки и под общий смех кувыркнулся через забор.
Третий - молодой и стройный - синий с белым всадник - на белом коне сразу приковал к себе общее внимание: прикрывшись щитом, он карьером налетел на чучело и опрокинул его вместе с подставкой; звук удара разнесся по всей площади; она одобрительно загудела в ответ.
Не уменьшая хода скакуна, синий попал копьем в кольцо; конец его хрястнул и отломился; ездок на полном скаку поднял остаток древка над головой, перескочил через препятствие и свернул под трибуну; аплодисменты и крики приветствовали удалого наездника.
Состязания были повторены дважды и из шестнадцати участников только трое полностью выполнили все задания; в числе счастливцев находился и удалец в синем.
Опять пропела фанфара и все всадники выстроились впереди знамен; предстоял самый трудный заключительный номер - надо было на всем скаку воткнуть в арену взятое под мышку толстое боевое копье и переломить его, удержавшись при этом в седле.
Служители быстро убрали все лишнее и первым выехал зеленый всадник. Он ткнул копьем в землю, пробороздил ее пыльною лентой и грохнулся бы с коня, если бы вовремя не выпустил из-под плеча рукоятку.
Та же участь выпала на долю сине-красного.