Путники свернули к монастырю и по каменистым осыпям, сменившим дорогу, стали пробираться на огонек, приветливо мигавший из тьмы. Вскоре вырисовалась башня; на ней, высоко над проездом, горел фонарь-маяк для путешественников.
Карнаро постучал в ворота; послышались торопливые шаги и чей-то возбужденный голос спросил: "Кто там?"
- Карнаро… - отозвался философ. - Свои!..
- А скажите: "Во имя Отца и Сына и Св. Духа"!
Карнаро повторил; зазвякали железные запоры и калитка чуть приотворилась; в потемках забелела ряса монаха.
- Запоздали мы!.. - сказал, поздоровавшись, Карнаро. - Хотим от дождя у вас укрыться!
- Пожалуйте!.. - ответил привратник. - Худая ночь заходит!
Низенький и длинный дом гостиницы находился у стены, у самых ворот, и был совершенно пуст. Фонарь над входом в него освещал небольшую веранду, опиравшуюся на четыре колонны; за ними чернела открытая дверь.
Путникам отвели комнату и Карнаро попросил брата-гостиника сообщить приору Дамиану о его приходе.
Начали помаргивать беззвучные, слабые молнии - казалось, будто где-то далеко великан то открывает, то закрывает глаза с огромными ресницами.
Дверь распахнулась и быстрой неровной походкой вошел бледный монах средних лет с истощенным и нервным лицом. Он дружески поздоровался с Карнаро и последний представил ему своих учеников.
- Кающиеся? - спросил Дамиан и, не дав Карнаро времени ответить, продолжал говорить. - Это хорошо!.. смердит земля от грехов наших! - Видели, как демоны взбирались к нам на стены?.. их целая рать залегла кругом монастыря среди камней!
- Нет, не видали!.. - отозвался философ.
- Они прячутся… в полночь бой будет!.. Хорошо, что вы успели прийти!.. Идемте в мою келью!
Все вышли из гостиницы.
Молнии вспыхивали уже ярче и длительней; при синем свете их с горы открывалась необозримая даль. Небо обдавалось фосфорическим огнем и такие же огоньки отражались в глазах приора.
Марк чувствовал озноб: ему стала чудиться близость зловещих сил; какие-то птицы, светя глазами, со стонами беззвучно метались над головами путников. Мартин шагал, сдвинув брови, готовый на все; на лице Адольфа была написана растерянность и самый неприкрашенный страх; на стенах ослепительно белыми изваяниями вырезывались фигуры сторожевых монахов с сиявшими высокими крестами в руках.
Дамиан впустил своих гостей в полукруглый и сводчатый обширный зал, освещенный множеством масляных стенных ламп; линия каменных скамей изгибалась вдоль стен. На середине одной из них была устроена Голгофа: на громадном черном кресте, поникнув мертвой головою, висел пригвожденный Спаситель, резаный из дерева и раскрашенный; крупные капли крови на лице его, казалось, еще стекали из под терний венца.
Перед ним прыгала и бесновалась обнаженная до пояса, окровавленная толпа людей; в руках у каждого было по пуку розог или по ременной плети, и кто с визгом, кто с пением псалмов с размаха яростно сек самого себя через плечо; удары наносились с бешеной быстротою; глаза у всех были остановившиеся, невидящие, страшные. Нет-нет и то один, то другой из самобичевавшихся прекращал стеганье и, оставляя за собой кровавые пятна, выбирался, шатаясь, из толпы и в изнеможении валился на лавку; стены за ними были измазаны как бы пурпуром. Некоторые, будто мешки, скатывались со скамей и лежали в беспамятстве, но это не привлекало ничьего внимания.
Эхо звучно повторяло и усиливало все звуки.
- Три тысячи ударов равны году покаяния… - проговорил Дамиан. - Очистившись, легче бороться с дьяволами!
Держась стены, он и следовавшие за ним путники обогнули зал и через низенькую дверь попали на четвероугольную крытую галерею, арки которой опирались на множество колонн самого разнообразного вида; некоторые имели каменные узлы посередине, другие свивались из змей и растений. Галерея окаймляла небольшое кладбище; при блеске зарниц отчетливо виднелись памятники и казалось, будто жильцы могил выглядывают из за камней и саркофагов и снова прячутся за них.
Многочисленные двери вели из галереи в кельи; все они были открыты настежь, каждый уголок ярко освещали лампы, восковые свечи и факелы.
С ударом полуночного колокола раздалось пение "Матер Деи" и из церкви показался, блистая огоньками длинных свечей, крестный ход; среди хоругвей несли на носилках раскрашенную статую Мадонны в белом платье; она казалась живою.
Другая часть монахов кучками разбилась по галереям внутреннего дворика и с пением молитв ожидала нападения. Голоса стали звучать надрывнее, все напряженно глядели во тьму, то и дело сменявшуюся синим полымем. И вдруг один из монахов побелел как мука и подался назад.
- Вот они, вот!!.. - завопил он, тыча свечой в черное пространство перед собой.
- Идут!.. Вижу рожи их!!. - неистово закричал другой и толпа разом обезумела. Замахали, избивая воздух, кресты, свечи, маленькие статуэтки Христа; стоявший впереди всех низенький монах с искаженным яростью лицом совал свечей в пустоту перед собой и визжал: - Глаза им выжигайте, глаза!!.
Толпа с исступленным ревом подалась вперед, затем почему-то шарахнулась назад и закипела свалка. Не разбирая ничего и никого, бойцы опрокидывались через памятники и катались между могилами; на них валились другие, все давили друг друга, били, душили, рвали за волосы.
- На помощь!!.. Одолевают!!.. - прохрипел надорванный голос из-под груды барахтавшихся тел и, словно по колдовству, на зов этот из залы, склонив хоругви как копья, выступила подмога - крестный ход.
Вся в блеске зарниц, сквозь дым и огонь факелов, в воздухе показалась Мадонна и устремилась в самую гущу свалки; белые рясы сомкнулись кругом нее и через несколько минуть радостное, победное "Те Деум" огласило окрестности; зазвонили колокола. С поля битвы, усеянного обломками крестов, свеч и статуэток, подымались поверженные бойцы; некоторые лежали в беспамятстве. Будто пласт снега, распростерлись победители перед Мадонной; неземная, прозрачная, вся сияя, она возносилась над миром.
Садик густо пах резедой и розами.
Сторожевые видели со стен, как бесчисленные демоны, принявшие в бою вид монахов, перекинулись черными птицами и с воем унеслись из монастыря.
Два запоздалых угольщика, спускавшиеся с гор позади монастырских стен, слышали вопли, видели двигавшийся свет и в страхе крестились и спешили подгонять своих осликов.
Дождя не выпало не единой капли.
На другое утро приор, чувствовавший себя больным, прислал к Карнаро исхудалого аскета-библиотекаря со жгучими, впалыми глазами и тот повел философа и его учеников в каморку при ризнице, где ютилась библиотека. Она была невелика, но не она привлекала внимание философа, груды греческих пергаментных рукописей, заполнявших все полки.
В ризнице у стены находился длинный стол и на нем работали двое молодых послушников: один мочил в глиняной миске с водой древние пергаментные рукописи, а второй окончательно счищал все написанное на них мелким песком, опять мыл и развешивал для просушки на веревочке; в оконце, затянутое паутиной и пылью, едва брезжил желтый свет.
Карнаро принялся перелистывать книги; глаза его разгорелись.
- И зачем тебе эта языческая дрянь нужна? - хрипло произнес библиотекарь, глядя на увлекшегося философа.
- Все, что не божественное, следует сжечь! Оттого дьявольская сила и делает нападения на монастырь, что проклятые книги здесь хранятся! Этой ночью демон здесь на окне сидел и хохотал - вот они его видели! - Он кивнул на молодых послушников.
- Уступите мне эти рукописи, святой отец? - сказал Карнаро. - Купить я не могу - таких денег нет у меня, а дайте на время - я их перепишу и верну вам?
- Да на это десять лет потребуется!.. - возразил библиотекарь. - А нам сейчас палимпсесты нужны; важнейшую книгу переписываем: рассуждение о том, где находился Бог и ангелы до сотворения мира. И на очереди другая - мог ли Бог сотворить вещи лучше, чем он это сделал? Вот это истинная польза для души!
- Я пока могу предложить вам пару палимпсестов. А к тому времени, когда у вас их израсходуют, я верну греческие рукописи!
Монах подумал.
- Хорошо!.. - согласился он. - По совести говоря, кабы не отец приор, я бы всю эту греческую нечисть на болото свез!.. Наплевать, что пергамент дорог: пусть горит все, что в дьявольских лапах было! Бери!!.. - решительно добавил он и подвинул к философу несколько стопок рукописей. - Только для тебя это делаю; смотри - через полгода все назад привези! Умный ты человек, а чудак!..
Осматривать в монастыре больше было нечего; Карнаро забрал свои драгоценности и, простившись с больным, пустился с учениками дальше.
Все они были заинтересованы непонятными рукописями и философ пояснил, что они вышли из-под стиля величайших людей древности - Эсхила, Софокла, Аристотеля и других и что их необходимо беречь и спасать, так как их везде усиленно очищают из-за бешеной цены на пергамент.
Неделя путешествия с Карнаро мелькнула для его учеников как один день.
Не терял зря времени и Ян и, поощряемый новыми друзьями, усердно работал в их мастерской. Лепка шла удачно - маленькие бюсты, выходившие из его рук, делались все ближе к оригиналам и что важнее - в них были схвачены те неуловимые черточки, которые дают жизнь и мысль куску мертвой глины.
Днем работа, вечером пирушки и песни в траттории, а порой и буйства - вот тот мир, который всецело охватил Яна.
Марк был поражен, когда, посетив с товарищами мастерскую, сразу признал в свежеслепленной фигурке свое собственное изображение. Лохматый Киджи тыкал пальцем то в нее, то в Марка и клялся всеми святыми, что из Яна выйдет самый великий скульптор во Флоренции; Ян, еще не вполне привыкший к неистовому во всем новому другу, смущенно улыбался.
В мастерской показались двое новых лиц и Киджи, стоявший с тяжелым молотком в волосатой руке, с засученными рукавами, поспешил к ним на встречу. Оба были в траурных плащах, в густо-пурпурных и белых шапочках; из-под плащей чернели концы шпаг. Лица у обоих посетителей были надменные; особенно неприятное было у пожилого с длинными ушами, оттопыренными, как у летучей мыши, и бритыми, обвислыми щеками и веками; из-под них глядели полузакрытые, тусклые, мертвые глаза.
Пришедшие едва прикоснулись кончиками пальцев к головным уборам.
- Ну, как идут у вас дела, мой милый художник?.. - феррарским говором осведомился старший. - Готов ли мой заказ?
- Вчера кончил, синьор!.. - ответил Киджи.
Он сделал несколько шагов по направлению к чему-то большому, бесформенному, наглухо закутанному холщовым покрывалом и разом скинул его. Среди мастерской забелела сидящая в кресле мраморная молодая женщина с молитвенно устремленными вверх глазами.
Несколько минут все молча смотрели на статую.
- Похожа… - проронил старший. - Удачно!.. Сколько же я вам должен за нее?
- Мы условились в ста золотых флоринах!.. - сказал Киджи.
- Разве?.. А мне помнится, в пятидесяти?
Киджи насупил кусты бровей.
- Синьору изменяет память!.. - возразил он. - Речь шла о сотне золотых- ни больше, ни меньше!
- О пятидесяти!.. - упорно и выразительно повторил пожилой. - Флорентийцы любят запрашивать!
- А феррарцы любят скупиться!
- Мы не скупимся, а зря денег не бросаем! Такую уйму золота вам платить еще рано; советую отдать за пятьдесят - ведь никто другой этой статуи не купит!
Смуглое лицо Киджи посерело.
- Когда так, то не купите ее и вы!.. - грубо произнес он.
- За это я вам ручаюсь!
- Напрасно! Через месяц или два сами придете предлагать ее… не сомневайтесь!.. - с усмешкой ответил феррарец.
- Что?!.. - вдруг заорал Киджи и схватил с глыбы положенный им каменотесный молоток. - Ты, свиной окорок, думаешь, что я когда-нибудь буду с моей статуей напрашиваться? Тебе достанется она? - Он размахнулся и, не успели окружавшие удержать его, грянул статую по голове; она разлетелась на куски.
- Получай, получай ее, на!!.. - бешено кричал художник, круша статую. - А теперь вон, к чертовой бабушке, поганое рыло, пока я не сделал фрикасе из твоих свинячьих ушей!
Мартин и Адольф ухватили взбешенного художника под руки.
Феррарцы вытащили шпаги.
Из мастерской с молотами в руках бежали помощники и с угрожающим видом столпились против прижавшихся к стене заказчиков.
- Уходите, синьоры, вас никто не тронет! Но впредь помните лучше свои слова!.. - сказал Кастро, успокаивая приятеля.
Феррарцы воспользовались минутой и удалились; поток ругательств Киджи провожал их.
- Вот дьявол!!.. - бледный от негодования, проговорил младший, садясь на великолепного буланого коня.
- Я ему покажу, как разбивать статую моей жены!.. - злобно пообещал другой и оба всадника, сопровождаемые четырьмя слугами, звонко поскакали в глубь города.
На другой день мастерскую посетил Карнаро со своими учениками.
Осколки статуи были убраны, но Киджи, бушевавший всю ночь в траттории после истории с феррарцами, был мрачен как туча, поматывал по-козлиному бородой и, молча и не глядя ни на кого, свирепо громил мрамор для нового саркофага.
Карнаро внимательно всматривался в работы художников и Яна, затем поблагодарил любезного Кастро, все время сопровождавшего его, и вышел на улицу.
Марк сейчас же забросал Карнаро вопросами.
- Ян очень талантлив!.. - ответил художник. - Но подражать своим учителям он не должен!
- Почему? Разве они плохи?
- Нет… И в них имеется огонек! Но все искусства теперь в глубочайшем упадке! Вам разве не бросалось до сих пор в глаза, что всюду одичали даже дворцы, что изображения людей стали гораздо уродливей их самих; тысячу лет назад все было наоборот! Значит, надо учиться у древних, а не у современников. А мы пережигаем мраморные статуи на известь!..
- Это правда!.. - произнес чей-то голос. - Совсем недавно у нас в Пизе до тысячи языческих статуй были разбиты монахами!
- Где же надо учиться скульпторам? - спросил Марк.
- Только в Риме!.. - сказал Карнаро. - Он и мертвый велик!
Городские ворота незаметно остались позади и ученики и учитель очутились в поле. Хлеб был уже давно сжат и свезен; далеко, далеко простиралось желтое жнивье. Карнаро свернул прямиком в сторону и почти сейчас же открылся неглубокий овраг с одиноким черным камнем на дне - креслом философа; все тесно - кто сидя, кто лежа - расположились перед ним полукругом.
- Учитель… - сказал один из учеников. - Вы обещали побеседовать с нами о пути к истинному знанию?..
- Да!.. - ответил Карнаро. - Но прежде, чем говорить о знаниях, надо упомянуть о заблуждениях. Мы живем среди дремучего леса из них; они выросли из нас самих и потому мы их не замечаем. Начну с главнейшего заблуждения человека - будто бы он царь вселенной и будто все в мире создано и предназначено для него. Это гордый самообман! Человек - песчинка на берегу моря и только! Вот первое, что вы все должны понять и усвоить! Тогда перед вами сама собой откроется вторая ступенька познания - что человек может гордиться только своими делами, а никак не тем, что он ходит на двух ногах и может одевать их в сукно и бархат! Я вас зову к неверию…
- Как?!. - с испугом воскликнул голос. - Не верить в Бога?!.
- Божественных начал я не касаюсь, они превыше нас и наших знаний!.. - возразил Карнаро. - Я зову вас не верить не в Божье слово, а в человеческое; не верить ничему, что вышло и выходит из-под калама и из головы человека! Пусть это будет сам великий Птоломей или блаженный Августин - не верьте им на слово, а рассуждайте сами. И если ум ваш согласится с ними - принимайте их положения, нет - отрицайте и ищите дальше. Есть вопросы никем не разрешимые и не потому, что они мудры, а потому, что они глупы. К сожалению, этого не видят и сотни людей ломают головы над ерундой вроде того - почему Ева была сотворена из ребра Адама? Решений может быть несколько тысяч. И если я решу так - "потому, что накануне шел дождь", то этот ответ будет нисколько не глупее всех остальных!..
Среди напряженно слушавших учеников раздался смешок.
- Значит, прежде чем рассуждать, оцените - стоит ли дело труда или нет? Не занимайтесь Сизифовым трудом; высоко цените слово - это крылья, возносящие вас к солнцу вечного, истинного! Помните глубочайшее откровение святого апостола Иоанна - "в начале бе слово и слово бе Бог и Бог бе слово…"
ГЛАВА XXXII
Беседа Карнаро, шедшая так вразрез с веком, произвела глубокое впечатление на Марка и Мартина. Впервые услыхали они не только о возможности сомнений в установившихся авторитетах, но даже о необходимости проверки их. Привыкшему к безусловной вере во все написанное, Марку эта смелая речь казалась жуткой и несколько кощунственной; упорный и прямой Мартин, склонный к сомнению и проверке всего умом, а не сердцем, как Марк, ощущал радость, взыгравшую у него в душе.
Толпа слушателей философа, войдя в город, рассыпалась по разным направлениям и Марк и Мартин оказались вдвоем у древней широкой и низкой баптистерии Св. Джиованни, патрона Флоренции, в которой на Пасхе, сразу в один день, крестили всех детей, родившихся в течение года.
Неподалеку от входа в нее толпились несколько десятков прохожих; на свободном пространстве между ними четверо человек дрались на шпагах; два цветных и два черных плаща валялись на земле неподалеку от них; бой кипел горячий и не прошло и минуты, как вскрикнул и повалился один из бойцов; за ним навзничь опрокинулся другой; владельцы цветных плащей накинули их на свои плечи, вытерли шпаги и, не торопясь, стали удаляться с площади. Их никто не преследовал.
Часть зрителей бросилась помогать упавшим, другие, стоя в стороне, толковали о причине ссоры и обсуждали качество ударов.
Один из бойцов был убит, второй ранен в живот и по одежде его медленно текла кровь.
- Я знаю, почему я ранен!.. - слабеющим голосом проговорил он. - Вчера я поел скоромного!..
В тот же день вернулся Луиджи, исчезавший куда-то по своим делам, и в числе новостей привез весть, что из Болоньи, с паломниками из местной знати, отправился с семьей в Рим и рыцарь Готье - там должна была состояться свадьба Габриэль.
Ян, при котором в траттории сообщили это, изменился в лице; веселое и бодрое настроение, державшееся у него все последние дни, разом исчезло. Он посидел немного с собравшимися товарищами, затем отговорился головной болью и удалился.
Луиджи сообразил, что не следовало говорить при Яне о Габриэль, и хлопнул себя по лбу.
- Осел я!.. - воскликнул он.
- Неужели, синьор?.. - серьезно спросил при общем смехе Киджи. - Как, значит, мы в вас ошиблись!
На другой день Ян показался в мастерской на несколько минут и исчез неизвестно куда. На третий он не пришел совершенно. Луиджи отправился на разведку и наконец разыскал его в одном из погребков мертвенно пьяным. К вечеру он протрезвился и мрачный, с измятым лицом, лежал на постели и молча слушал ругательства, которыми осыпал его неаполитанец.
- Завтра я ухожу… - вдруг проговорил Ян.
- Куда?.. - изумился Луиджи.
- В Рим.