Первобытный человек не угрожал ее существованию. Аборигены относились к "маленькому медведю" с невольным почтением, видя в нем олицетворение хитрого духа, постоянно норовившего сыграть с ними злую шутку. Росомаха удивительно умело отыскивала и успешно растаскивала запасы провианта, спрятанные людьми или животными. Индейцы реагировали на это по-своему: не пытаясь уничтожать расхитителей, они сооружали на деревьях бесхитростные тайники, добраться до которых животным было не под силу.
Не столь пассивны были европейцы. Владельцы складов приходили в ярость, когда росомахи, преодолевая массивные заграждения из бревен, земли и даже камней, растаскивали запасы их провизии. Особенно эти люди свирепели в начале сезона пушного промысла, когда убеждались, что расставленные ими капканы первыми навещали росомахи, которые не только пожирали попавшихся в капканы животных, но, казалось, в знак особого презрения к охотникам спускали пружину с поставленных капканов и оставляли на них свои испражнения.
В глазах европейцев росомаха не обладала какими-либо привлекательными свойствами. Ее жесткое и пахучее мясо считалось почти несъедобным, а довольно грубый мех ценился невысоко. Пришельцы окрестили ее "индейским дьяволом", видя в ней свирепого зверя, наделенного сатанинским коварством. Приписываемые ей кровожадность и ненасытная прожорливость (среди других кличек и такая, как "обжора") сделали росомаху объектом беспощадной мести. Однако в силу ее сообразительности и умения избегать охотничьих капканов и ружей одолеть росомаху никак не удавалось, пока человек в конце концов не нащупал слабое звено в ее обороне. Большая любительница падали - чем гнилее, тем лучше, - росомаха оказалась особенно незащищенной от применения ядов.
Важно понимать, что слово "траппер" часто вводит людей в заблуждение. С самого начала, как только европейцы начали торговлю мехами в Северной Америке, трапперов можно было бы с успехом именовать "отравителями". Капканы и силки, конечно, были существенной частью смертоносного снаряжения трапперов, однако последние не менее часто пользовались мышьяком и стрихнином, да и другими ядами, которые они могли достать. Они продолжают ими пользоваться и поныне. Несмотря ни на какие запрещающие законы, некоторые современные "трапперы" перешли к использованию новых усовершенствованных ядохимикатов страшной разрушительной силы, которые обычно применяются правительственными организациями Канады и США против "лесных вредителей и хищников".
Примерно с 1700 года яд считался и считается по сей день единственным надежным средством уничтожения росомах. Зимой 1948/49 года я какое-то время провел в северной Манитобе в компании одного белого траппера. Однажды он обнаружил что-то похожее на расплывчатый след росомахи, пересекавший систему его капканов. Траппер немедленно среагировал на это, соорудив для нее несколько "приманок" из куч протухших внутренностей карибу, обильно присыпанных цианидом. В последующие дни, обходя вместе с ним его капканы, я заметил валяющиеся возле "приманок" трупы погибших животных: трех лисиц, рыси, сорока - пятидесяти воронов и кукш, а также двух ездовых собак из ближайшего индейского лагеря. Это были обычные "побочные" продукты ремесла трапперов-отравителей. Однако саму росомаху мы так и не нашли - возможно, ее просто не было поблизости. В ту зиму было выменяно только пять шкур росомах по всей Манитобе к северу от озера Оленье на территории площадью более 500 000 кв. км. А прежде она считалась главным местом обитания этих животных.
Вначале росомаха населяла большую часть северной половины континента от Тихого океана до Атлантического, проникая на юг от берегов Северного Ледовитого океана по меньшей мере до штатов Орегон и Пенсильвания. Это был один из самых распространенных и процветающих хищников. Сегодня росомаха исчезла из более чем двух третей района прежнего обитания. Ее истребили на острове Принца Эдуарда, в Новой Шотландии, Нью-Брансуике и в северных штатах США. Росомаха считается редким, практически исчезнувшим видом и в большинстве остальных мест ее обитания, включая Лабрадор и большую часть провинций Квебек и Онтарио. В течение охотничьего сезона 1976/77 года не было отмечено ни одного случая добычи росомахи восточнее Квебека, хотя к тому времени ее мех уже считался ценным товаром.
Волос росомахи обладает уникальной способностью препятствовать образованию на нем кристаллического инея. Инуиты и индейцы, зная это свойство, отделывали мехом росомахи капюшон своей парки. Растущая популярность подбитой мехом парки перешла в 1960-х годах в моду, и такая парка стала в наше время почти непременным атрибутом зимнего отдыха на свежем воздухе, особенно для путешествий на аэросанях и т. п. средствах передвижения. Поэтому шкура росомахи, прежде не представлявшая почти никакой ценности, стала пользоваться повышенным спросом. Если к 1980 году за шкуру хорошего качества платили 200 долларов, то в настоящее время высококачественная невыделанная шкура росомахи может стоить до 500 долларов. А завтра… кто может сказать?
Ясно одно. Поскольку росомаха стоит на грани вымирания, ее шкура будет считаться все большей редкостью и, следовательно, будет расти ее рыночная стоимость. И если мы не воспрепятствуем этому, смертельная спираль взвинченных цен сделает свое дело.
Согласно высказанной мною выше гипотезе, название "рыболов", которое носит сейчас пекан, возникло, вероятно, в применении к родственному, но совершенно другому виду, ныне стертому с лица Земли. Оно могло бы исчезнуть и из памяти людей, если бы не найденные в XX веке в штате Мэн остатки костей неизвестного науке животного в кухонных отбросах древних индейских поселений. По своему строению они напоминали кости норки, хотя и превосходили их размером. Поэтому зоологи и окрестили неизвестное животное "гигантской норкой". Ниже я сделал попытку разобраться в истинной природе этого создания и, хотя бы частично, восстановить историю исчезнувшего вида.
Первые европейские торговцы обнаружили в Новом Свете многих уже известных им животных, а одно из тех, которых они не знали, казалось, сочетало в себе признаки нескольких знакомых им видов. Формой тела и походкой оно напоминало борзую, в то время как своими повадками и проворством походило скорее на кошку. Рыжий, как у лисицы, мех был короче и гуще лисьего, напоминая скорее куний, а формой головы он был похож на выдру. Зверек вел водный образ жизни, охотясь за рыбой вдоль скалистого морского побережья и у отдаленных от берега островов.
Этот прибрежный житель, вероятно, одним из первых пушных зверей привлёк внимание европейцев. Его шкурка была, видимо, в хорошей цене, поскольку превосходное сочетание свойств меха выдры и куницы дополнялось уникальным рыжеватым оттенком. Нам неизвестно, как европейские первопроходцы называли это необычное создание. Похоже, что некоторые первые путешественники действительно затруднялись сказать, что это за зверь.
Возможно, самая ранняя ссылка на него имеется в датированном концом XVI века предложении сэра Хамфри Гильберта о создании колонии в Новом Свете. Известно, что в своем предложении он перечислял таких доступных для промысла животных западных морей, как тюлени, киты и "водяные лошади" (под ними он подразумевал серых тюленей). Он также включил в этот список "рыбу, похожую на борзую". Не сумев отыскать среди рыб вида, хотя бы отдаленно напоминающего борзую, и позабыв, что для человека XVI века все, что обитало в морской воде, включая млекопитающих, было "рыбой", ученые отмахнулись от загадочного существа, посчитав его плодом авторского воображения. Однако не кто иной, как известный английский авторитет - натуралист Джозеф Бэнкс сделал следующее наблюдение в проливе Белл-Айл во время своего путешествия в 1766 году на остров Ньюфаундленд с целью изучения местной фауны:
"Примерно в середине [сентября] месяца Фиппс заметил необычное животное… размером, хотя и ненамного, побольше лисы, образом и подобием напоминавшее итальянскую борзую, с длинными лапами и длинным, сужающимся к концу хвостом… [оно] возникло из моря".
Ни Фиппс, ни Бэнкс не смогли определить, что это было за животное, хотя оба были образованными зоологами, знакомыми с фауной умеренной зоны северного полушария. Сходство с джильбертовской "рыбой, похожей на борзую", представляется слишком разительным для простого совпадения.
Возможно, что именно это животное было известно в Новой Англии в начале XVII века под названием "водяной куницы". Уильям Вуд, описывая местную фауну, называет среди "живущих в воде зверей" выдру, ондатру и разновидность "куницы", обладающую "хорошим мехом для своей величины", очевидно имея в виду ценность шкуры животного, превосходящего размером обыкновенную куницу. Что это было за животное? Им не могла быть известная нам сегодня куница - помимо того, что она мала ростом, она еще и избегает всякой воды. Непохоже, чтобы это была и норка, - она ведь меньше любой куницы и весит не больше килограмма.
По-видимому, знали о нем и первые французы, но они путали его с выдрами. В своем описании пушных зверей Акадии Лахонтан говорит о "зимней и коричневой выдрах" стоимостью "4 ливра 10 су" и "рыжей и гладкой выдрах" стоимостью "2 ливра". Из других источников известно, что черноватая морская выдра иногда шла за "зимнюю" выдру, поэтому похоже, что Лахонтен, говоря о "зимней и коричневой выдрах", имел в виду морскую и пресноводную формы. Что же в таком случае означали "рыжие и гладкие выдры", ценившиеся вдвое дешевле предположительно из-за меньшей величины? Может быть, под этим названием кроется подлинный рыболов?
Это создание, по-видимому, сохраняло тождество с рыболовом, или "котом-рыболовом", в Новой Англии, пока основной центр торговли пушниной не сместился с опустошенного промыслом побережья на запад в глубь континента, где эти животные пока еще водились в изобилии. Возможно, что еще в 1800 году торговцы-трапперы перенесли название "рыболов" на пекана, обитавшего в глубине суши, поскольку пекан напоминал им полузабытый образ обитателя побережья, которому вскоре предстояло вовсе изгладиться из людской памяти. Видимо, именно на этом временном рубеже подлинного рыболова, популяция которого сократилась до минимума по сравнению с его первоначальной численностью, стали называть "морской норкой", и это название сохранилось за ним до конца его существования.
"Рыба, похожая на борзую", "водяная куница", "рыжая выдра", "кот-рыболов", "морская норка". Все это разнообразие наименований настолько стерло индивидуальность животного, что, может, и не стоит удивляться тому, что наука не хотела признавать его существования, пока находка его костей не оставила ей другой альтернативы. И все же трудно понять, как естествоиспытатели и этнографы могли столь долгое время игнорировать сам факт его существования. Ведь так легко было установить, что когда-то он обитал на более чем 16 000 - километровой прибрежной полосе Атлантики - от полуострова Кейп-Код до центрального Лабрадора. О прежней жизнеспособности его популяции можно судить хотя бы по тому факту, что, несмотря на интенсивный промысел европейцев с начала их вторжения на континент, остаточная популяция рыболова сумела продержаться до второй половины XIX века.
Мы располагаем данными о том, что в конце 1700-х годов белые жители Новой Шотландии и индейцы племени микмак регулярно промышляли морскую норку на островах от залива Мэн на юге до Галифакса на севере, куда ее шкурки доставлялись на продажу. Известен случай, когда у одной индианки из племени микмак там выменяли несколько шкурок морской норки и одну медвежью шкуру на одну кварту вина.
Меньше известно о ее существовании в северной части ареала, но в 1766 году французские поселенцы на северной оконечности острова Ньюфаундленд говорили Джозефу Бэнксу, что "время от времени они видят этих животных в заливе Хэр, а один старый торговец пушниной вспомнил про шкурку, проданную им за пять гиней".
Побережье залива Мэн было, по-видимому, излюбленным местом обитания этих животных. На тамошние острова, часто посещаемые морской норкой, люди со специально обученными собаками время от времени совершали регулярные вылазки. Они появлялись там днем, возможно, потому, что многолетнее преследование животных вынудило их вести преимущественно ночной образ жизни. Они искали пищу по ночам, а днем прятались в пещерах, расселинах скал и других укрытиях. Собаки быстро брали след будущей своей жертвы, пользуясь оставленным ею сильным, но не противным мускусным запахом, и вели за собой охотников к ее убежищу. Если убежище не удавалось вскрыть с помощью кирки, лопаты или лома, охотники могли выкурить зверька из укрытия горящей серой или смолой, а если расселина была неглубока - выпустить в нее заряд черного перца из шомпольного ружья. Если эти или другие подручные средства не срабатывали, охотники без колебаний закладывали в убежище пороховой заряд и взрывали его, хотя при этом в большинстве случаев животное было так искалечено, что его шкурка уже не могла иметь большой ценности.
Несколько шкурок морской норки ежегодно поступали на продажу в Бостон вплоть до 1860 года, однако после этой даты живая морская норка или ее шкурка встречались исключительно редко. В заливе Мэн последний случай добычи морской норки был отмечен на острове около Джонспорта в 1880 году. Известно, что самый последний из выживших представителей данного вида был убит на острове Кампобелло в провинции Нью-Брансуик в 1894 году.
Так погибло уникальное и, как отмечал Джозеф Бэнкс, удивительное животное, подобного которому уже больше не увидишь. Впрочем, на время какое-то воспоминание о нем останется. По всему скалистому побережью Атлантики от залива Мэн до Ньюфаундленда разбросаны островки, когда-то служившие желанным приютом как птицам, так и млекопитающим.
Каждый из них носит название в честь того или другого представителя животных, которое… теперь ничего не говорит нашим современникам.
Как, например, остров Норки.
Глава 9
Смертный час бизона
Первым большим источником наживы, которым воспользовались европейцы на северо-востоке Нового Света, была ворвань. Следующим - рыба. Третьим по счету был не мех, как мы привыкли думать, а всего-навсего шкуры крупных млекопитающих, пригодные для выделки кожи.
Жители века пластиков, мы уже позабыли об универсальном и первостепенном значении кожи в жизни наших предков. Древние моряки использовали кожу для изготовления бегучего такелажа, а иногда обшивали кожей борта своих лодок. С глубокой древности кожа так или иначе обувала человечество. В течение тысячелетий она служила одеждой как аристократам, так и крестьянам. Она была необходима для тысячи кустарных и сельскохозяйственных ремесел и служила неоценимым материалом в быту, где ей находили самое разнообразное применение, начиная от мехов для раздувания огня в очаге и кончая узорчатыми сафьяновыми переплетами на редкостных книгах.
До XV века в походы выходили армии обутых в кожу пехотинцев и конников, восседавших на кожаных седлах с кожаными поводьями в руках; отдельные солдаты были снабжены кожаными щитами или одеты в доспехи из толстой кожи. За прочность и долговечность кожа оставалась в почете у воинов даже после того, как огнестрельное оружие свело на нет ее защитную функцию. В XIX веке кожа еще долго. и широко использовалась в вещевом снабжении армии.
Еще до открытия обеих Америк кожа для военной амуниции была известна в разных местах Западной Европы как особый товар под названием "bufle", "buffle" или просто "buff". Это была очень прочная, хотя и мягкая кожа светло-желтого цвета. Название ее происходит от греческого слова, означающего "дикий бык", отражая предпочтение, которое древние отдавали шкурам туров - диким предкам крупного рогатого скота.
К середине XV века как тура, так и единственного другого европейского представителя дикого быка - зубра (а позднее - бизона) - охотники уже уничтожили, и за неимением другого сырья кожа выделывалась из шкур домашних быков гораздо худшего качества. Так было повсюду, за исключением Португалии, где продолжали выпускать продукцию не хуже прежней из ввозимых извне шкур загадочного животного, которого португальцы называли "bufalo". Его происхождение и местообитание они держали в строжайшей коммерческой тайне.
Португальцы обнаружили его, когда в 1415 году направили свои корабли к берегам Западной Африки. Этим таинственным животным был в действительности африканский дикий буйвол. Португальские охотники привозили буйволовые шкуры домой, где из них выделывали отличную кожу, продававшуюся по повышенной цене по всей Европе.
Этому первому буйволу предстояло разделить свое название с другим видом после того, как Васко да Гама, обогнув в 1498 году мыс Доброй Надежды, взял курс на восток и приплыл к Малабарскому побережью Индии. Там он обнаружил азиатского дикого буйвола, чья шкура обладала желанными качествами, присущими африканской разновидности. Шкуры азиатских буйволов, которых для отличия от первого вида называли "водяными буйволами", закрепили монополию португальцев на выделку буйволовых кож.
Третий вид дикого быка также был открыт португальцами - возможно, в то же время, что и второй, - на западном побережье Атлантического океана.
Этим третьим был североамериканский бизон. Огромное животное - взрослый бык весил больше тонны и достигал четырехметровой длины и двухметровой высоты в холке - беспрепятственно кочевало по континенту, чувствуя себя как дома от Северного полярного круга до берегов Мексиканского залива.
Американский бизон приспособился к существованию в самых разнообразных условиях природной среды. Границы района его обитания включали и субарктические болота с порослью черной ели, альпийские луга, Великие равнины, массивы густых лиственных лесов на востоке и субтропических - на юге. Здесь были бизоны по крайней мере четырех различных разновидностей: степной бизон; лесной бизон - более крупный и более темный, обитавший в лесах Северо-Запада; орегонский бизон - горная разновидность степного, и, наконец, восточный бизон - самый крупный и самый темный из всех, родной обителью которого была покрытая лесами восточная половина континента.