* * *
Зорится…
На горизонте появляется белая полоса, затем к ней присоединяются красные полоски, которые постепенно растут, ширятся, и вскоре весь восточный небосвод становится багряным, отчего кажется, что кто-то там, далеко, зажёг на большом пространстве сухие камыши, и теперь всё небо отражает большое зарево пожара.
Ночь постепенно исчезает, и вот уже становятся видны прибрежные камышовые заросли, а дальше - широкая полоса воды, от которой поднимается предрассветный молочно-белый туман. В воздухе, насыщенном тишиной, раздаётся первый гулкий выстрел, через небольшой промежуток времени где-то дальше ему глухо вторит другой, затем ещё и ещё. Это рабочие паровозного депо, приехавшие сюда провести свой день отдыха, открывали счёт охотничьим трофеям.
Зорька!.. Встречал ли ты когда-нибудь её без трепета охотник? Лишь только на востоке появлялась первая золотисто-красная полоска, как кто-нибудь из наиболее нетерпеливых восклицал: "Братцы, наступает!" И ты, и твои товарищи начинали торопиться: собирать чучела, ловить подсадных уток, натягивать на себя охотничье снаряжение и порой, доедая на ходу почти всегда скудный завтрак, быстро шагали к заранее подготовленным скрадкам у излюбленных плёсов. А в голове одна дума: "Как-то оно сегодня, будет ли удача?" И лишь когда мимо проносится первая пара кряковых, ты вскидываешь к плечу ружьё, и выстрел разрезает ещё никем не нарушенную тишину, а селезень, словно споткнувшись, задерживается на миг в воздухе и затем камнем падает в воду. Не трепетало ли у тебя сердце от радости, понятной только настоящему охотнику?
Благинин всегда поднимался первым, когда ещё другие охотники спали, не торопясь выходил из избушки, делал несколько вольных движений и подбегал к турнику, который он сам устроил в прошлом году. Иван крепко хватался за перекладину, раскачивался полусогнувшись и затем быстрым взмахом выкидывал кверху своё мускулистое тело, задерживал его несколько секунд в вертикальном положении и начинал крутить "солнце". Раскрасневшийся, соскакивал на мягкую траву и растирал тело холодной водой.
Тимофей Шнурков, наблюдая, как Благинин выделывает "всякие штуки" на турнике, первое время ворчал:
- И охота тебе, Иван, такими пустяками заниматься. За день-то намаешься и так.
Иван улыбался.
- Это не пустяки, Тимофей Никанорыч. Ты попробуй позаниматься несколько дней, бодрее себя почувствуешь. Охотники должны быть крепкими, здоровыми… Вот обожди, я вас скоро всех приучу к физзарядке. И тебя на турник затащу, - пообещал Благинин.
Тимофей отходил от Ивана в сторону, боясь, как бы в самом деле он его не потащил на турник.
Слова Благинина сбылись. Охотники, наблюдая, как искусно работает на турнике Иван, сами стали пробовать делать то же самое, перенимая его сноровку. И теперь многие начинали свой трудовой день с турника.
После завтрака охотники спешили на промысел. Благинин делал всё спокойно и уверенно, по-хозяйски, и лишь когда убеждался, что всё у него ладно пригнано, ничто не забыто, взваливал на плечо тяжёлую ношу капканов, на другое закидывал ружьё и так же неторопливо шагал к пристани, где стояла у него небольшая, но устойчивая на воде ходкая лодка - долблёнка.
На этот раз он изменил своим привычкам. Поднялся раньше других охотников, но не пошёл, как всегда, к турнику - чувствовал ещё слабость после перенесённой болезни, а быстро собрал ловушки и, торопясь, направился к пристани. Нетерпеливо оттолкнул лодку от берега, прыгнул на корму, чуть не свалившись в воду, - и зорьку встречал уже в районе закреплённых за ним водоёмов.
Загнав лодку в рогозовый валежник, Иван положил весло на дно долблёнки, раздвинул перед собой ещё зелёные ветви камыша и начал пристально всматриваться в прибрежные заводи. Тишина… Ветер утих, и вода, окрашенная восходящим солнцем в пурпурооранжевый цвет, неподвижно застыла в берегах.
Рассеивается предутренний туман. Благинин отыскивает взглядом установленные им ещё весной кормовые столики: один, другой, ещё и ещё. Вокруг них разбросаны остатки болотной калужницы, трилистной вахты, земноводной гречихи, телореза и других растений, которыми лакомились зверьки. К столикам на воде в ряске проделаны дорожки - это следы проплывших ондатр. С ближнего камышового щитика спрыгнул в воду бурый зверёк и поплыл, на поверхности видны лишь голова да хвост, да небольшие морщинки волн раздвигаются в разные стороны.
Сердце забилось чаще и, как показалось Ивану, громче. Охотничий азарт у него возникал всегда, когда он видел этих небольших зверьков, которых ему предстояло отловить.
- Ну, длиннохвостые, вот и опять встретились, - вслух проговорил Благинин и, упираясь веслом в валежник, направил лодку к ближайшей кормовой площадке. Здесь он сделал небольшое углубление, установил в нём насторожённый капкан, привязав цепочку к стеблю рогоза.
Охотник объехал все кормовые площадки, на каждой устанавливал капкан, а на больших - два, три. Когда работа была окончена, он удовлетворённо закурил папироску, глубоко затянулся дымом и, не торопясь, направил лодку в камышовую просеку, ведущую на другой плёс.
Над камышами пролетали кряковые утки, в одиночку проносились всегда торопящиеся беспокойные чирки, в вышине два коршуна, что-то не поделив между собой, со стоном налетали друг на друга. Издалека доносились глухие выстрелы. На востоке, чуть выше линии горизонта, повис в небе большой раскалённый диск солнца. Иван смотрел на окружающую природу, которая после появления солнца оживала, окрашивалась в новые, более богатые краски, и ему хотелось петь, петь песню задорную и весёлую.
Закончив установку капканов на старых водоёмах, Благинин проговорил: "Ну, теперь можно и на Епифановское", - и направился на мелководную отногу, уходящую на север от озера Карагол. Прежде, чем начать отлов в "питомнике", он решил посмотреть, как чувствуют себя переселённые им на новый водоём длиннохвостые зверушки. Оставив лодку на лабзе, Иван пешком направился к затерявшейся в камышах широкой заводи. Оттуда доносились частые выстрелы.
"Эх, кого-то нелёгкая занесла?" - подумал неприязненно Благинин.
Раздвинув зелёную стену камыша, он увидел на противоположной стороне озера Фильку Гахова, пятнадцатилетнего подростка, впервые в этом году появившегося в охотничьей избушке у Лопушного. Из осоки торчала его голова. Одно ухо шапки, сдвинутой на затылок, поднято кверху, другое опущено вниз. Над ним часто проносились шилохвости, кряковые, чирки, то стайкой, то в одиночку. Филька поднимался на ноги, вскидывал ружьё и стрелял. Утки ускоряли полёт, то набирая высоту, то сделав крутой разворот, уходили назад.
- Мазила!.. Воробьёв бы тебе на заборе стрелять, - проговорил Иван и, не обращая внимания на громкий шум валежника под ногами, стал пробираться к подростку. Увидя охотника, Филька поднялся из осоки.
Они стояли друг против друга. Благинин невысокий, плечистый, с обветренным лицом и выбившимся из-под фуражки смоляным чубом, - искусный и опытный промысловик, и ниже его на голову, разрумянившийся Филька, - только что начинающий познавать охотничьи секреты подросток.
- Ну, что? - спросил Благинин. - Почему мажешь?
Филька потупил серые, чуть в раскосинку глаза.
- Ружьё, видно, фальшивит или заряды слабые…
- Сам-то ты фальшивишь. А ну-ка дай сюда, - Иван взял у Фильки двустволку и перекинул её с руки на руку, - Прикладистое. Купил, что ли?
- Не-е, брат подарил.
- То-то!.. Брат подарил, чтоб польза от этого семейству была. А ты пуляешь в белый свет, как в копеечку.
Над закрайкой камыша показалась пара уток, направляясь прямо на охотников.
- Садись!.. - крикнул вполголоса Иван, скрываясь в осоке. Филька последовал за ним.
Когда утки дотянули до охотников, Благинин чуть приподнялся, привычно вскинул ружьё к плечу - два выстрела почти слились в один. Одна шилохвость, перевернувшись несколько раз в воздухе, упала чуть ближе, другая, подвернув под себя голову, - немного дальше.
- Вот так надо стрелять, - улыбнулся Иван, передавая ружьё подростку. - Доставай, мазила! - и пошёл прочь, громко хлюпая водой. На противоположном берегу он остановился, внимательным взглядом ещё раз окинул озеро и скрылся в камышах. А Филька, растерявшись, долго стоял в осоке, смотря вслед удаляющемуся охотнику, а в ушах звенело обидное слово: "Мазила!"
Затем он залез в воду, достал убитых Благининым уток и, не оглядываясь на озеро, пошёл к избушке.
- Что, Филипп, случилось? - поинтересовался, видя расстроенного паренька, дед Нестер.
Филька ничего не ответил, торопливо собрал свои вещи в мешок и, не попрощавшись, вышел на просёлочную дорогу, ведущую в село.
* * *
Благинин переночевал в лодке на лабзе (не хотелось терять времени на переезд), и лишь только на востоке появилась первая румяная полоска - он был уже на Епифановском. Поставив лодку в густом курене, он обломал вокруг камыш, чтобы лучше было наблюдать за озером.
Стояла предутренняя тишина. Нигде ни звука, точно всё здесь вымерло за время, его недолгого отсутствия. Но вот ухо уловило характерный звук, - где-то рядом ондатра лакомилась рогозом, который похрустывал на её острых зубках. Иван сделал движение, и вдруг у самой лодки всплеснула вода, будто кто-то ударил по ней веслом. Охотник вздрогнул от неожиданности.
- Вот чёрт, напугала! - сказал вслух Благинин и подумал: "Значит, прижилась. А ведь немало труда стоило переселить её сюда".
- Ох, и понятие же у тебя, Нестер Наумыч. Если стоящему человеку досталось носить наши меха, так и нам оттого гордость большая.
- А-а… - понимающе тянет дед Нестер.
- Догнал, значит, я гражданина и говорю этак ему вежливенько: извиняйте, мол, мил человек, как ваша фамилия, чем занимаетесь? "Зачем это вам?" - спрашивает. Рассказал я ему. А он улыбается такой понимающей улыбкой и говорит: "Путешественник я, а фамилие мое Челюскин". И такая меня гордость взяла.
Последние слова Тимофея покрывает дружный хохот. Борис Клушин, держась за живот, гудит басом, Салим Зайнутдинов вторит ему тоненьким дискантом. Илья Андронников - каким-то кудахтающим голосом, будто наседка над цыплятами, - хохотали все, даже Прокопьев не смог удержать широкой улыбки.
- Вот учудил, так учудил, - говорил, захлёбываясь, Ермолаич.
- Ну и чёртушка!..
- Тебе бы, Никанорыч, в американские дипломаты. Те врать тоже горазды.
Только сам Тимофей принял серьёзный вид и удивлённо спросил у заведующего участком:
- Это они отчего смеются, Сергей Селивёрстыч, - разве не так чего?
- Почему же, может быть и так, - отвечает Прокопьев, и лицо его делается серьёзным. - Пушнину-то вы сдаёте на государственный склад. Одна часть её идёт на экспорт. Другая - доставляется в скорняжни, на пушно-меховые фабрики, где из неё шьют тёплую и красивую одежду. А потом в магазины… И не исключена возможность, что доху, которую сшили из шкурок, добытых Тимофеем Никанорычем, приобрёл не кто-нибудь иной, а путешественник…
- То-то же, - не утерпел Тимофей, - а то раскудахтались. Понятия не имеете, а я вам всё правильно разъяснил, как по писаному.
Прокопьев улыбнулся. Ему не хотелось огорчать Шнуркова, но делать было нечего. Он доброжелательно похлопал Тимофея по плечу и заметил:
- А всё-таки ты, Тимофей Никанорыч, насчёт Челюскина-то напутал. Что он путешественником был, это верно. А вот, что ты его видел, так это немножко того…
Штурман Семён Челюскин достиг северной точки азиатского материка в 1742 году. Тогда ещё твой прапрадед, наверное, не думал, что у него потомком будет известный охотник Тимофей Шнурков.
Промысловики снова засмеялись, кое-кто не преминул уколоть Шнуркова едким словцом. Но тот спокойно заметил:
- Так я же для авторитетности о Челюскине. Может то и не он был. А что путешественник, это верно.
Когда шум, вызванный рассказом Тимофея Шнуркова, смолк и охотники, успокоились, Ермолаич, заметил Благинина, воскликнул:
- Вернулся, Иван Петрович! Ну, как успехи? - Неплохие, - ответил Благинин и поднял с земли большую связку добытых им зверьков. - Вот, посмотрите.
Охотники окружили Благинина, поздравляя его с удачей.
- За всё отквитал?
- Не иначе наплодились за эти дни, пока болел.
- Да смотри, вроде и ондатра покрупнее. Из нагульного стада, что ли?
Благинин улыбался, слушая товарищей.
- Иначе и нельзя, - сказал он, - а то на доске показателей я всё первым шёл, а теперь Тимофей с Салимом далеко меня обогнали. Вот и надо поджимать. А отлов сегодня потому большой, что в своём "питомнике" пробу делал. Здорово получается…
- Знаем мы, какой это питомник, - с ехидцей заметил Ефим Мищенко, блеснув красивыми зубами. - На Кругленьком ондатру отлавливаешь. Прокопьев в прошлом году запретил там промышлять, а ты этим воспользовался.
Благинин бросил быстрый взгляд на Ефима, думая, что тот шутит, но лицо молодого охотника, озарённое светом костра, было непроницаемо строго.
- Что, думаешь не знаем? - теперь уже вызывающе проговорил Мищенко. - Знаем, будь уверен! Шила в мешке не утаишь. Не-ет!..
Охотники зашумели. Ермолаич подошёл к Ефиму, тряхнул его за воротник и со злобой бросил:
- Ты почему, Ефим, честного охотника порочишь?
- Кто порочит? Ефи-и-м? - визгливо выкрикнул Мищенко. - Ну, нет! Вы вон Бориса Клушина спросите: он тоже знает.
Вмиг установилась тишина. Охотники, как по команде, повернулись к Клушину.
Тот опустил голову и, внимательно рассматривая носок сапога, будто вдруг что-то обнаружил там интересное, негромко, но твёрдо сказал:
- Так! Ефим правильно сказал.
Промысловики возмущённо загудели, кидая недружелюбные взгляды на Благинина. Иван же, растерявшись, стоял у костра, держа в руках связку темнобурых зверьков, и непонимающе посматривал то на Бориса Клушина, то на Мищенко: на пунцовом лице выступили капельки пота. Наконец, он собрался с силами и выдохнул:
- Да как вы смеете?..
Глава шестая
Филька Гахов вернулся в избушку на Лопушное. Бывает так: один несколько дней походит по болотам, расстреляет по уткам сотню зарядов и, не найдя удовлетворения, оставляет ружьё навсегда; другой с первых же выстрелов случайно выбьет из пролётного табунка маленького чирка, из которого и похлёбку-то не сваришь, а затем месяц будет бродить по плёсам, возвращаясь с охоты мокрым и усталым, с пустым рюкзаком, и однако на всю жизнь останется охотником.
Так случилось и с Филькой. Сначала он смотрел на ружьё, как на интересную забаву, затем охота у него превратилась в привычку, а уж потом появилась охотничья страсть.
После "большой обиды", которую, как казалось Фильке, нанёс ему Благинин, назвав "мазилой", он пришёл домой и поставил нечищенным ружьё в кладовку за ларь..
- Всё. Больше не охочусь, надоело! - бросил он матери. - Подамся в город, в ремесленное…
- Правильно, Филя. Не твоё, видно, это дело за утками ходить. Природой не положено. А вот отец-покойничек, так тот всю свою жизнь на озере прожил, - и мать вздохнула, вспомнив умершего два года назад мужа, первейшего охотника в районе.
Попутной подводы в город не было, а пешком Фильке итти не хотелось - далеко. Днём он бесцельно бродил по улицам села или приходил к озеру, что начиналось прямо за огородами, садился на высокий берег и часами наблюдал, как пролетают по закрайке камыша утки или как деловито копаются в грязи маленькие длинноносые кулички. Вечером уходил на площадь, где собирались парни, девчата в ярких сарафанах и пели под голосистую двухрядную гармонь песни.
Скоро желание пойти в ремесленное училище пропало. А однажды, когда Филька лежал на берегу озера и бездумно смотрел в небо, по которому ползли редкие белые облака, его кто-то толкнул в бок носком сапога. Филька от неожиданности вскочил на ноги. Перед ним стоял его сверстник Андрейка Икорушкин. На голове его лихо заломлена побуревшая от грязи фуражка, на ногах большие отцовские сапоги, за плечом централка, а сбоку, на патронташе, привешено на удавках с десяток уток.
- Что разлёгся, охотник?.. Надо уток бить, а ты в небе галок считаешь.
Филька недоверчиво посмотрел на дружка.
- Андрейка, это ты сам… настрелял?
Икорушкин самодовольно шмыгнул носом.
- А то кто же, сам. За одну зорьку.
- Вот это да! - восхищённо воскликнул Филька, перебирая руками уток, подвешенных у дружка на патронташе.
- Ну, ладно, я пошёл. Мать, наверное, заждалась с дичью-то, - совсем по-взрослому, баском, проговорил Андрейка и пошёл вдоль берега, шлёпая по песку большими сапогами.
"Во как бьёт! - думал Филька, с завистью глядя вслед удаляющемуся товарищу. - А я чем хуже его?.. У меня и ружьё, почитай, получше".
К вечеру Филька Гахов был в охотничьей избушке, где его радушно встретили промысловики.
- Не вытерпел, Филя? - улыбаясь проговорил дед Нестор. - Давай раздевайся, будь как дома.
- Где же утерпишь, - подтвердил Ермолаич, - озеро к себе манит.
- Верно! По себе знаю. Это, как бы сказать? э-э… Есть такое хорошее слово… - запнулся Тимофей, стараясь вспомнить вылетевшее вдруг из памяти слово.
- Призвание, что ли? - спросил Ермолаич.
- Во-во, это самое. Я вон своего Петьку хотел охотником сделать, сколько по болотам таскал, а у него никакого к тому интереса. "Нет, говорит, это не моё призвание. На трактор пойду учиться". И пошёл. Сейчас заправским трактористом стал. Передовик!.. К машинам народ потянулся, понял в них большую силу.
- Но и наша работа - не фунт изюма, - заметил дед Нестер. - Я вот всю жизнь промышлял и помирать здесь собираюсь. Бывало, в деревне скука тебя заедает, а как придёшь в степь или выедешь на озеро, да как обдаст тебя свежим ветерком, да как запоют вокруг тебя птицы на разные голоса, и думаешь, что счастливей тебя и человека нет. Вот она, охотничья-то жизнь! А другие, верно, страсть по другой части имеют…
Слушая разговор охотников, Филька чувствовал себя именинником. Ему вдруг показалось, что он уже стал заправским охотником и его после долгой разлуки встречают старые, опалённые летним зноем, задублённые осенними ветрами друзья-промысловики.