Воцарилось молчание, пока длилось их безмолвное противостояние. Мне был слышен разговор за соседним столиком - тараторящая болтовня на мексиканском, а за спиной раздавался пронзительный голос какой-то американки.
- Ладно, я скажу вам, почему меня интересует этот человек.
Уорд жестом призвал его сесть и заказал официанту кофе.
- Y tres más tequilas, - прибавил он и, обращаясь к Родригесу: - Ну давайте, присядьте, бога ради. Я не собираюсь на вас стучать!
- Что значит "стучать"?
Шотландец нахмурился. Он употребил это слово не задумываясь. Оно точно выражало его мысль, но вот объяснить…
- Скажем так, я не собираюсь идти в полицию или к другим властям. Это исключительно личный разговор. Теперь садитесь, и я объясню вам, почему меня интересует Марио Ангел Гомес.
Родригес некоторое время пребывал в замешательстве, затем, внезапно приняв решение, слегка кивнул головой и вернулся на свое место.
- О’кей, señor. Так почему же он вас так интересует?
Уорд принялся рассказывать про Айрис Сандерби и корабль, ожидающий нас в Пунта-Аренас, принесли кофе и еще три бокала текилы.
- Сеньора Сандерби должна была лететь сразу в Пунта-Аренас, но вместо того сошла в Лиме. До того как она вышла замуж за Чарльза Сандерби, гляциолога-англичанина, ее звали Айрис Мадалена Коннор-Гомес. По имеющимся у меня сведениям, Марио Ангел Гомес иногда также называет себя двойной фамилией - Коннор-Гомес, и известно, что они родственники. И вообще, у них один отец. Это так?
Родригес покачал головой.
- Я никогда не встречался с женщиной, о которой вы говорите.
Пару секунд они молча глядели друг на друга, затем Уорд сказал:
- Ладно. А как тогда насчет Карлоса? Она сказала моему другу, что он ей какая-то дальняя родня. Вы не знаете, кто его мать?
Писатель снова помотал головой.
- Парень жил в Лондоне, учился в университете, и, по данным, полученным в нашей миграционной службе, он назвался Боргалини, а своим адресом указал банк в Лиме. Почему в Лиме?
- Я не знаю.
- Не потому ли, что Ангел Коннор-Гомес в Лиме?
Родригес энергично замотал головой.
- Говорю же вам, он собирал вещи, чтобы уезжать из Буэнос-Айреса, когда я видел его в последний раз. Он не сказал, куда собирается.
- А вы спрашивали его об этом?
- Нет.
Пока подошедший официант наполнял наши чашки кофе, все молчали.
- Вы же понимаете, иногда задавать вопросы довольно опасно, - сказал Родригес, склонившись над столом.
- Так вы полагаете, что он опасен?
- Нет, этого я не говорил. Только то, что человек мало-помалу учится быть осторожным. Особенно если он писатель. Вспомните, что стало с тем вашим парнем-индийцем, который писал о Коране.
- В вашей книге нет ничего богохульного. Никто не проклинал вас и не заказывал. Чем же вы так напуганы?
Последовала напряженная пауза, пока они молча смотрели друг на друга.
- Тем, за что ему дали прозвище Ángel de Muerte?
- Нет, нет, - решительно замотал головой Родригес. - Это, скорее, связано с его разведкой в Гус-Грин. Она обернулась очень тяжелым боем. Его морские пехотинцы неожиданно напоролись на английских десантников и, обороняясь, засели в заброшенных окопах. Под командованием Гомеса они отважно сражались до последнего и почти все погибли. Видимо, тогда он и получил такое прозвище - Ангел смерти.
Он говорил по-английски, медленно произнося каждое слово, как будто наслаждаясь их звучанием.
- Это случилось как раз перед тем, как он был отозван самим Лами Дозо. Его штурманские навыки понадобились в Рио-Гранде, и именно тогда он с обеих сторон своего самолета написал "Ángel de Muerte", чтобы на транслируемой для англичан частоте говорить, что "Ангел смерти" летит со своими французскими ракетами убивать.
- Значит, это его прозвище никак не связано с "исчезнувшими"?
Немного помолчав, Родригес неуверенно пожал плечами.
- Кто знает? Как я уже говорил, слухи кое-какие ходили. Это все, что мне известно.
- Вы его об этом спрашивали?
- Прямо не спрашивал. Говорю же вам, опасно задавать такие вопросы. Но я наводил справки. Никто ничего не смог сказать мне наверняка. Никаких фактов не зафиксировано.
- Но он учился в Escuela Mecánica de la Armada?
- Si.
Тогда Уорд спросил его, что случилось с отцом Айрис Сандерби, Хуаном Коннор-Гомесом.
- Он покончил жизнь самоубийством. Об этом я писал в книге. Он был председателем совета директоров и финансовым директором "Гомес Эмпориум" - большого магазина в центре Буэнос-Айреса. Когда магазин сгорел, он лишился всего, так что…
Он пожал плечами.
- Вы писали, что его арестовывали.
- Да. У компании возникли проблемы. Это было в начале Мальвинского инцидента. Возникли подозрения, что он сам поджег свой магазин. Вы понимаете, для получения страховки. Но ничего доказать не смогли, и его освободили. Это было примерно за год до его самоубийства. Страховое агентство до сих пор оспаривает это дело в суде.
- А его второй сын? Что стало с Эдуардо? Вы ничего не пишете о нем, кроме того, что он был биологом и что на два года уезжал работать над созданием химического оружия в научно-исследовательском учреждении в Портон-Даун, в Англии. Вы не сообщаете, что с ним стало.
Принесли еще текилы, и Родригес сидел, молча глядя на желтовато-зеленую жидкость в своем бокале.
- Так что же?
- Я не знаю, - сказал он, пожимая плечами. - Не знаю, что с ним стало.
- Он один из Desaparecidos?
- Возможно. Я не знаю. Через несколько месяцев после того, как он вернулся из Англии, он купил билет на самолет в Монтевидео, в Уругвай. После этого никто ничего о нем не слышал.
Тогда Уорд перевел разговор на прошлое семьи Гомес. Они снова стали говорить по-испански, поэтому я не знал, о чем конкретно шла речь, а только в общих чертах благодаря именам, которые они упоминали: Айрис Сандерби, конечно же, также ее деда, Конноров, в частности Шейлы Коннор. Помимо этого постоянно повторялось имя Розали Габриэлли. Вдруг глаза Родригеса округлились.
- Me acusás a mi? Por que me acusás? No escondo nada.
Его взгляд метнулся к двери.
- Ладно, успокойтесь. Я ни в чем вас не обвиняю.
Уорд подался вперед, пристально глядя в лицо аргентинцу.
- Все, что я хочу у вас узнать, - это нынешнее местонахождение этого человека.
- Говорю вам, не знаю.
Шотландец ударил левой рукой по столу, разливая кофе из чашки, которую он только что вновь наполнил.
- Вы врете. Скажите мне его адрес…
Родригес вскочил на ноги.
- Не нужно со мной так разговаривать! Вы не имеете права. Если я говорю, что не знаю, значит, так оно и есть.
- Чушь!
Он снова шарахнул по столу и прибавил тихим зловещим голосом:
- Он в Перу. Вы должны сказать мне, где именно…
- Нет, я ухожу прямо сейчас.
В мгновение ока Уорд оказался на ногах, хватая писателя за запястье своей правой, одетой в перчатку, рукой.
- Сядьте! Вы еще не допили.
- Нет-нет, я ухожу.
Лицо Родригеса перекосилось от боли, когда искусственные пальцы стиснули его руку, заставляя его медленно пятиться к своему стулу.
- Dejame ir! - буквально завопил он.
- Я отпущу вас, когда вы мне дадите его адрес. Сядьте!
Уорд толкнул писателя на стул.
- У вас есть ручка? - спросил он меня, продолжая сжимать запястье Родригеса, не давая ему сбежать.
Я кивнул, и он сказал:
- Дайте ему еще вон ту бумажную салфетку, пусть на ней напишет адрес.
Родригес продолжал сопротивляться, и краем глаза я увидел, что на нас обеспокоенно смотрит хозяин. Я подумал, что он может в любую минуту позвонить в полицию. Уорд снова наклонился, давя своей массой на руку писателя, которую он по-прежнему удерживал. Родригес пребывал в замешательстве, переводя взгляд с Уорда на остальных посетителей ресторана, молча за нами наблюдающих. Потом он вдруг осел на свой стул, медленно потянувшись за ручкой, которую я ему протягивал. Она слегка подрагивала, пока он писал, затем он пихнул салфетку через стол, и напряжение покинуло его тело, когда Уорд отпустил его и подхватил бумажку.
- Кахамарка?
Он передал салфетку мне.
- Почему Кахамарка?
- Там он живет.
- Да, но почему? Почему там, а не в Лиме, не в Трухильо или в Куско?
Аргентинец покачал головой, пожимая ссутуленными плечами.
- У него там гасиенда. Гасиенда "Лусинда".
- В Кахамарке. Где это?
Лицо Родригеса не выражало ничего.
- Ладно, вы там не были, вы говорили. Но вы ведь достаточно любопытны, чтобы найти город на карте? Так где это?
Немного помолчав, Родригес сказал:
- Кахамарка на севере Перу. Вдали от побережья, за Андами.
Уорд кивнул:
- Теперь вспомнил. Это там, где Писарро заманил в засаду вождя армии инков, верно?
Он неожиданно улыбнулся.
- Очень характерно.
Помолчав, как будто для того, чтобы его слова получше дошли, он продолжил, медленно и назидательно:
- Писарро был головорезом. Жадным жестоким мерзавцем.
- Он был храбрецом, - проворчал Родригес.
Они словно говорили о ком-то, с кем были знакомы.
- О да, он был тем еще храбрецом.
Уорд обернулся ко мне:
- Если вы почитаете Прескотта, то у вас сложится представление, что Писарро перешел Анды и уничтожил Великую империю инков, имея в своем распоряжении всего сорок кавалеристов и шестьдесят пехотинцев. Но это не совсем так, не правда ли?
Он снова обернулся к Родригесу.
- У него было огнестрельное оружие и доспехи, и Бог всех католиков за спиной, и поддержка целой армии союзников среди индейцев. И все же, согласен с вами, то был невероятный успех. Храбрый, очень решительный, очень стойкий человек, - продолжил он негромким, но выразительным голосом. - Не джентльмен, как Кортес, но крестьянин, с присущей крестьянам хитростью и жадностью. В мафии он бы пришелся ко двору.
Родригес снова поднялся на ноги, на его лицо вернулось выражение тревоги. Ему, видимо, не все нравилось из того, что говорил Уорд.
- Сядьте. Есть еще один небольшой вопрос, которого мы пока не коснулись.
Он указал на стул.
- Сядьте, ради бога, - сказал он, откидываясь на спинку. - Здесь, в Мексике, испанцы на каждом храме Уицилопочтли, на каждой пирамиде построили церковь или воздвигли статую Девы Марии. Вы католик, как я понимаю?
Родригес медленно кивнул, подтверждая.
- Весьма прагматичная Церковь. Много блеска.
Он, казалось, говорил сам с собой.
- Интересно, что бы сказал Христос обо всех тех ужасах, что совершались именем его. А теперь еще по всему Ближнему Востоку появились разновидности ислама, полные фанатичной злобы и ненависти.
Я не уловил смысла его отступления в религиозную тему. Думаю, и Родригес, который снова опустился на свой стул с оцепенело-печальным выражением лица, тоже не понял.
- Salud! - поднял свой бокал Уорд.
- Salud!
- Скажите мне, - начал он спокойным, почти легкомысленным тоном, - сколько он вам заплатил?
Писатель скосил глаза на входную дверь.
- No comprendo.
Дверь была открыта, и он начал потихоньку подниматься со стула.
- Вы все прекрасно поняли.
В Уорде сейчас говорил старый итонец, он по-прежнему был спокоен, но в его голосе прозвучало нечто такое, что пригвоздило положившего обе руки на стол и наполовину уже сползшего со стула Родригеса.
- Вы ездили в Перу.
- Нет.
- Вы ездили в Перу, - повторил он, - и встречались с Гомесом. Он все еще использует свое армейское звание, так ведь?
- Да, сейчас он капитан.
- Итак, вы с ним встречались.
Аргентинец ничего не ответил.
- Сколько?
Голос Уорда стал тверже.
- Я не езжу в Перу. Я приезжаю сюда, в Мехико, отсюда недалеко лететь на самолете в Сан-Франциско, к моим издателям.
- Вы ездили в Перу.
На этот раз Уорд повторил свои слова совсем тихо, но с таким выражением, что они прозвучали угрозой.
- У вас нет никаких доказательств.
- Нет?
Вопрос спокойно улыбающегося Уорда повис в воздухе. Затем он продолжил:
- Мне нужно узнать не столько то, что он вам заплатил, сколько почему он это сделал. Вы ездили в Перу… - он вынул из нагрудного кармана ежедневник и сверился с записями в его конце, - пятого марта этого года. Всего за два месяца до выхода вашей книги. Что вы собирались написать, если бы он вам не заплатил?
- Ничего. Ничего, говорю вам. Он ничего мне не платил.
Уорд снова заглянул в свой блокнот.
- По имеющейся у меня информации, ваша книга разошлась тиражом около восьми тысяч в английском переводе и двадцать пять тысяч экземпляров на испанском. Вы содержите две жены. С одной из них, в действительности любовницей, вы живете здесь, и, я уверен, она вам обходится достаточно дорого, тем более что у нее уже есть дочь. И ваша настоящая жена, которая не желает разводиться, живет в Аргентине с двумя вашими детьми, мальчиком и девочкой. Вы ездите на мощном "крайслере", у вас две квартиры - одна здесь, в Мехико, вторая в Куэрнаваке. Иными словами, вы ведете весьма затратный образ жизни, более затратный, чем вы могли бы себе позволить на гонорары от двух ваших книг и статей, которые вы время от времени пишете для газет и журналов в Штатах. Итак, что вы мне не рассказали об этом человеке?
Родригес не ответил. Он сидел, уставившись на свой бокал, пока Уорд, глядя на него, ждал. Подняв глаза на Уорда, Родригес снова перевел взгляд на дверь, будто в поисках возможности побега, но сейчас она была закрыта. Он быстро окинул взглядом зал ресторана. Некоторые посетители все еще наблюдали за нами, оставив свои разговоры.
- Ну?
Покачав головой, он взял свою текилу и залпом ее проглотил. Секунду он смотрел в пустой бокал. Думаю, он хотел бы повторить, но медленно поднялся на ноги.
Уорд тоже встал. Они стояли, глядя друг на друга.
- В вашей книге вы писали, что через какое-то время после капитуляции в Порт-Стэнли Гомес получил работу пилота и занимался испытаниями самолета на дальность полета. Точкой вылета была аргентинская база на юге Огненной Земли. Вы намекали, что он тайно летал на юг, над паковыми льдами Антарктиды. Насколько далеко на юг? Вы знаете, куда он долетал?
- No.
- До шельфового ледника?
- No sáé.
- Поскольку вы писали, что об этом сообщали газеты, это не было такой уж тайной. Вы даже сфотографировали его после возвращения. То был "Фоккер", если я не ошибаюсь?
- Si.
Повисло молчание. Они стояли друг против друга в наступившей в зале тишине.
- Мы сойдем в Лиме, - сказал Уорд. - Если Гомеса нет по тому адресу, что вы мне дали, я буду считать, что вы с ним связались, так что не звоните ему. О’кей? Разумеется, - прибавил он, - я не стану упоминать о нашей встрече здесь, в Мехико.
Писатель кивнул и повернулся к двери, но вдруг задержался, глядя едва ли не злобно.
- Если вы собираетесь в Кахамарку, то знайте, идет el Niño.
- И что?
- El Niño - это теплое экваториальное течение.
- Это я знаю.
- Каждые шесть-семь лет оно обращает вспять Перуанское течение.
- И что тогда?
- А тогда… возможно, вы увидите сами, - улыбнулся он и прибавил: - Когда приходит el Niño, рыбаки остаются без заработка, потому что рыба любит холодную воду, которую Перуанское течение несет с юга, а не теплую экваториальную. А когда нет рыбы, гибнут птицы.
- Откуда вы знаете, что там, в Перу, происходит? Вы опять туда ездили?
- Нет, об этом пишут в газетах. Птицы гибнут.
- И какое это имеет отношение к нам?
- Я никогда не бывал на тихоокеанском побережье в годы, когда приходит el Niño, - сказал Родригес, продолжая улыбаться. - Но если дожди с Амазонки придут через горы, ваша поездка в Кахамарку, возможно, вас не порадует. Buen viaje! - прибавил он, теперь уже не утруждая себя, чтобы скрыть злобу.
Быстро повернувшись, он выскочил из ресторана. Уорд опрокинул в себя остатки своей текилы и попросил cuenta.
- Пора нам пойти поспать. Следующие несколько дней, возможно, будут слегка беспокойными.
Всю обратную дорогу в отель он молча сидел, ссутулившись и закрыв глаза, на заднем сиденье такси. Заговорил он только раз, но то были лишь его мысли вслух.
- Тот самолет был оборудован топливными баками повышенной емкости. Он мог долететь до Южного полюса и обратно. Или мог облететь на нем ледяные пустыни, где затонул "Эндьюранс" Шеклтона. Никто бы его там не увидел. Интересно, что известно Айрис? - прибавил он.
Я не уловил ход его мысли, все еще размышляя о встрече с Родригесом.
- Вы действительно полагаете, что он шантажировал Гомеса?
Он бросил на меня быстрый взгляд.
- Безусловно. И не только Гомеса. Такая книга - это большое искушение для журналиста, которому известно столько, что он боится жить в своей стране.
Я заговорил об изменившемся после Фолклендской войны политическом климате в Аргентине. Я полагал, что это уж мне об этой стране известно. Видимо, где-то об этом читал. Но он расхохотался, качая головой.
- Это очень наивное мнение. Ничего не изменилось. По-настоящему ничего. Аргентинцы остались теми же, что и были. Этнически они преимущественно итальянцы, большинство имеет корни на юге Италии и на Сицилии. Каморра и мафия - органическая часть их прошлого, тяга к насилию у них в крови.
Я принялся с ним спорить, но он лишь сказал: