- Иногда да, - промямлил Катон, ошеломленный ее горячностью и напором.
- Ладно, пусть так. Но ведь книги доступны одним только грамотеям. Сколько их наберется на тысячу римлян, не говоря уж о прочих народах? А слово сказителя доходит до каждого, кто не глух. Так что же лучше, звучно рассказанное предание или какая-то сухая запись? Подумай, Катон.
Катон нахмурился: разговор принимал странный оборот. Рассуждения собеседницы подкапывались под основу его убеждений, до сей поры совершенно незыблемых, не вызывавших в нем ни малейших сомнений. Разве не очевидно, что только книгам дано сберечь память о славных деяниях и свершениях любого разумного и уважающего себя народа, так как все в них запечатленное пройдет сквозь века и дойдет даже до отдаленных потомков в самом что ни на есть первозданном и нетронутом виде? Ладно, пусть оно так, однако и впрямь велика ли от этого польза великому множеству тупиц и невежд, не умеющих ни читать, ни писать? Таким ведь в империи просто нет счету. Они-то и пробавляются сказками о своем прошлом, забыв, что в них давно потеряны все концы и начала. То, что две столь разные традиции, как устная и письменная, могут сосуществовать в народном сознании параллельно, взаимно обогащая и дополняя одна другую, представлялось Катону немыслимым. Нет, только книги являются надежным источником знаний, только их чтение способствует умственному развитию и созреванию человека. А все легенды там и предания годятся единственно лишь на то, чтобы развлекать тупых олухов, сбивая их с истинного пути.
Последнее соображение заставило юношу призадуматься о Боадике, так как оно с ней не очень вязалось. Дикарка, столь пренебрежительно отзывавшаяся о книгах, явно гордилась своим народом, причем в ней также угадывалась некоторая образованность. Она смело мыслит, хорошо знает латынь…
- Боадика, как ты выучилась говорить по-латыни?
- А как, по-твоему, учат чужие наречия? Зубрежка, общение. Так вот и нахваталась.
- Но почему латынь?
- Я и греческий немного знаю.
Брови Катона полезли на лоб. Для девушки из дикого племени, всего лишь недавно соприкоснувшегося с цивилизованным миром, это было уже чересчур. Его охватило любопытство.
- А кто надоумил тебя учить эти языки?
- Мой отец. Он еще многие годы назад, когда наши берега только-только начали посещать купцы вашего мира, уразумел, что старый уклад доживает последние дни. Так и случилось, что греческий и латынь вошли в мою жизнь прямо с детства. Отец нисколько не сомневался, что однажды Рим не устоит перед искушением завладеть островом бриттов. А при новом порядке знание языка воинов, марширующих под орлами, несомненно, сулило ряд выгод. Правда, себя он считал слишком старым, чтобы постигать тонкости чужой речи, так что роль толмача в переговорах с купцами отведена была мне.
- А кто учил тебя?
- Один старый раб. Мой отец вывез его с континента. Раньше он был воспитателем сыновей прокуратора Нарбонны, но, когда те выросли, нужда в нем отпала, и его решили продать. Представляю, каково было бедняге после долгих лет жизни в богатом римском доме оказаться в нашем селении. Так или иначе, мой отец обращался с ним строго, а раб в свою очередь отыгрывался на мне. Поэтому к тому времени, когда наставник помер, я уже знала и греческий, и латынь достаточно хорошо, чтобы соответствовать целям родителя. И разумеется, вашим.
- Нашим?
- Ну, римским. Похоже, все икенские мудрецы полагают, что наш народ должен идти рука об руку с Римом и помогать ему вразумлять племена, предпочитающие противиться легионам.
От Катона не укрылась нотка возмущения в ее словах. Он потянулся к дровам и подбросил в костер одно маленькое поленце. Сухое дерево занялось мигом, с шипением, с треском, и в багровых отблесках пламени черты дикарки вдруг показались ему пугающе-притягательными, хотя до сих пор юноша с этой точки зрения не смотрел на нее, так как тосковал по Лавинии, а Боадику воспринимал лишь как подружку Макрона. Но сейчас украдкой брошенный взгляд внезапно пробудил в нем всплеск такого влечения, что Катон изумился и тут же укорил себя за него. Ну, можно ли так распускаться? Во-первых, это глупо, а во-вторых, несвоевременно. Не хватает еще, чтобы Празутаг что-нибудь заподозрил и приревновал его к своей будущей женушке. Нет, с Катона довольно и той неприятной истории. В кабаке, на задворках Камулодунума. Боадика - та женщина, которую лучше оставить в покое.
- Я так понимаю, ты не одобряешь политику старейшин вашего племени? - деревянным голосом спросил он.
- Я наслышана о том, как склонны обходиться римляне со своими союзниками, - промолвила Боадика, оторвав взгляд от костра. - Сдается мне, наши старейшины недооценивают серьезность происходящего. Вступить в сделку с Римом - это ведь совсем не то, что заключить договор с соседним племенем или торговое соглашение с греческими купцами. Тут их ждут сюрпризы.
- Рим всегда благожелателен к своим союзникам, - возразил Катон. - Я уверен, что Клавдий хотел бы видеть свою империю семьей всех народов.
- Да ну?
Наивность этого заявления вызвала у Боадики улыбку.
- Значит, ваш император является для всех как бы отцом, а ваши здоровенные легионеры - это всего лишь его испорченные детишки? Тогда провинции - это его наложницы, снабжающие империю весьма богатым приплодом.
Катон заморгал и едва не рассмеялся, дивясь абсурдности приведенной метафоры.
- Да ты хоть понимаешь, что происходит на деле? - продолжила Боадика. - Вы, суля всем свою дивную дружбу, под шумок оскопляете нас! И как, по-твоему, могут отнестись к этому гордецы вроде Празутага? Или ты и впрямь думаешь, что он согласится послушно исполнять отведенную ему вами роль? Да он лучше умрет, чем отложит оружие и примется возделывать землю.
- Значит, он глупец, - заявил Катон. - Мы предлагаем порядок и лучшую жизнь.
- По вашим представлениям.
- Это единственно верные представления.
Боадика бросила на него колкий взгляд, потом вздохнула:
- Катон, у тебя славное сердце. Я это вижу. Пойми, я не ключик к тебе ищу, а просто ставлю под сомнение чистоту помыслов тех, кто тебя направляет. Ты мог бы и своим умом жить, разве нет? Ты ведь не такой, как большинство твоих соотечественников, включая центуриона.
- Я думал, он тебе нравится.
- Он мне и нравится. Он замечательный человек. Честный, как Празутаг, храбрый, гордый. И очень привлекательный.
- Он?
Катон был искренне удивлен. При всем восторженном отношении к своему бравому командиру он бы не назвал его никогда привлекательным. Поначалу обветренное, покрытое шрамами лицо ветерана просто пугало зеленого новобранца, хотя с тех пор он успел привыкнуть к нему. Да, честность и справедливость Макрона снискали ему уважение и любовь подчиненных, но ведь женщины ценят мужчин за другое. По крайней мере, должны бы ценить.
Удивление и смущение юноши тронуло Боадику.
- Я имела в виду именно то, что сказала, - мягко проговорила она. - Но это еще не все. Макрон римлянин. А я икенка. Различия между нашими народами велики. Празутаг же - принц моего племени, рано или поздно он станет его царем. Он может предложить женщине гораздо больше, чем при всех его достоинствах твой командир. Учитывая все это, я, согласно нашим обычаям, должна буду исполнить волю своей семьи и выйти за Празутага. Хочу надеяться, что Рим также сдержит свое обещание и не попытается воспрепятствовать царям икенов свободно править в своих владениях. Мы гордое племя и будем мириться с союзом, заключенным нашими старейшинами с империей, лишь до тех пор, пока римляне смотрят на нас как на равных. Но как только, пусть даже в малости, наше достоинство будет задето, вы тут же узнаете, как ужасен наш гнев.
Катон взирал на собеседницу с нескрываемым восхищением. Да уж, конечно, солдатской женой ей не быть. Не про нее эта роль. Она рождена, чтобы царствовать. И все же то небрежение и даже цинизм, с какими Макрон был отвергнут, болезненно задевали его.
Боадика зевнула и потерла глаза:
- Хватит болтать, Катон. Пора спать.
Пока оптион возился с костром, девушка поплотнее закуталась в дорожный плащ, подсунула под голову торбу, поерзала, ища положение поудобнее, моргнула, повернулась спиной к огню, свернулась клубком и заснула.
На следующее утро все четверо наскоро подкрепились сухими галетами и, разминая затекшие мышцы, вскарабкались на лошадиные спины. В пони нужды больше не было, и потому низкорослых косматых четвероногих отпустили на волю. На юге в нескольких милях от маленького отряда к ясному небу лениво поднимались тонкие струйки дыма, ниже близ реки угадывались туманные очертания хижин. Празутаг сказал, что именно в этой деревне друиды провели ночь. За деревней была видна удаляющаяся группа всадников, сопровождавших крытую повозку.
Для Катона по-прежнему оставалось загадкой, как же они в столь малом количестве собираются одолеть куда более многочисленный отряд бриттов. Макрон, со своей стороны, злился на то, что они только следуют за врагом в пассивном ожидании удобного случая для атаки. А между тем время работало на друидов, неуклонно приближавшихся к своей "самой надежной" твердыне.
День напролет Празутаг вел своих спутников узкими тропами, не выпуская повозку из виду и сокращая дистанцию лишь тогда, когда не было риска попасться вражеским конникам на глаза. Это требовало постоянного, изматывающего напряжения. После полудня преследователи, все еще оставаясь вне поля зрения неприятельской кавалькады, приблизились к ней настолько, что сумели пересчитать сопровождавших фургон друидов, легко узнаваемых в своих черных плащах.
- Вот ведь хрень! - выругался в сердцах Макрон, щурясь. - Трое против двадцати - не самое лучшее соотношение сил.
Празутаг просто пожал плечами и направил коня к еле приметной тропке, вившейся вверх по склону холма. Друиды на миг показались за деревьями и пропали. Их преследователи поднялись выше и поскакали за ними, прячась под гребнем высотки. Макрон приотстал, он вел наблюдение. Враги по-прежнему двигались на юго-восток. Тут Катон внезапно осадил свою лошадь, и Макрон резко дернул поводья, чтобы не налететь на оптиона.
- Эй, ты что, сдурел?
Катон, однако, не обратил на сердитые слова командира никакого внимания.
- Вот это да! - изумленно пробормотал он, взирая на открывшуюся перед ним панораму.
Подъехав к нему, Макрон тоже приоткрыл рот, увидав впереди словно бы выраставшие из холмов многоярусные насыпные сооружения. Частично пересекавшиеся наклонные пандусы сбегали к воротам, защищаемым бастионом, грозившим обрушить на любую атакующую их силу смертоносный град стрел и камней. Внизу, под крепостью, расстилалась местами поросшая лесом равнина, разделенная безмятежно вьющейся речкой.
- Если друиды упрячут пленных за эти валы, до них никто не сможет добраться, - задумчиво произнес Макрон.
- Скорей всего, это так, - отозвался Катон. - Но чем протяженнее оборонные линии, тем тоньше ряды их защитников.
- О, как ты верно подметил! Сам-то я ни за что бы до этого не додумался. Так, что ли, умник?
Катон при этих словах вспыхнул и залился краской, а Макрон удовлетворенно кивнул. Время от времени надо сбивать с сопляков спесь. Нечего им раздуваться от самодовольства.
Между тем ехавший впереди Празутаг развернул коня и поднял руку, указывая на холмы. Небо над ними было ослепительно ясным, и щедро облитая яркими солнечными лучами варварская твердыня источала сияние, словно бы окруженная нимбом.
- Мэй Дун.
- Ну надо же, - буркнул Макрон. - Еще один умник. Спасибо, что объяснил.
Несмотря на весь свой сарказм, Макрон продолжал внимательно изучать крепость, размышляя, может ли она вообще быть взята одним лишь Вторым легионом. Хотя подступы к ней перекрывала продуманная система валов, по всем признакам выходило, что эти фортификации строили не в расчете на оборону от современного, хорошо оснащенного войска.
- Командир!
Катон прервал цепь размышлений центуриона, и Макрон сердито изогнул бровь.
- Командир, глянь туда.
Оптион указывал не на Мэй Дун, а на друидов и на повозку, которую они сопровождали. Точнее, уже не сопровождали, потому что, завидев твердыню, всадники подхлестнули коней и теперь намного опережали медленно движущийся фургончик. Они торопились скорей попасть в крепость, но несколько раньше дорога огибала лесок и лишь потом выводила к перекинутому через реку дощатому мосту.
Катон сравнил в уме скорости всадников и повозки, прикинул, насколько быстры их собственные лошади, и его охватило возбуждение. Он кивнул, утверждаясь в правоте своих мыслей.
- Это нам вроде под силу.
- Это наш шанс! - гаркнул Макрон. - Празутаг! Посмотри!
Икенский воин мгновенно все понял и энергично закивал.
- Да!
- А Боадика? - спросил Катон.
- А что Боадика? - буркнул Макрон. - Не пойму, чего мы тут топчемся? Ну-ка, все разом - за мной!
Центурион ударил коня каблуками и погнал его прямо к неспешно ползущему по равнине фургону.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Они вихрем неслись вниз по травянистому склону. Ветер свистел у Катона в ушах, сердце его бешено колотилось, грозя выскочить из груди. Еще какое-то время назад они крадучись пробирались кривыми дорожками к цели, казавшейся абсолютно недостижимой, и вдруг судьба подарила им шанс вызволить семью командующего из плена. Это было настолько невероятным, что Катон весь дрожал. И от нетерпения, и в ожидании неминуемой схватки. Глянув вверх, он увидел, что крепость уже скрылась за росшими вдоль дороги деревьями. Меньше чем в полумиле от маленького отряда на крепких деревянных колесах катился крытый возок, запряженный парой лохматых пони.
Двое друидов, сидевших на козлах, пока что не замечали погони. Вытягивая шеи, они смотрели только вперед, ожидая вскоре опять увидеть грозные валы Мэй Дун. За их спинами мирно трясся фургончик. Топот копыт собственного коня казался юноше столь оглушительным, что не расслышать его можно было лишь чудом, и он молился всем известным ему богам, чтобы это чудо длилось и длилось, иначе враги, заметив опасность, подхлестнут лошадей и, выиграв таким образом время, сумеют предупредить своих товарищей, ускакавших вперед.
Но боги то ли знать не знали об этой маленькой человеческой драме, то ли вступили с друидами в сговор. Сосед возницы неожиданно оглянулся и закричал, указывая на римлян. С громким щелчком, разнесшимся во все стороны, возница огрел кнутом своих пони, и повозка, возмущенно дребезжа, рванулась вперед. Второй друид вскинул голову и, сложив ладони у рта, принялся звать на помощь. Однако черные конники уже находились за придорожным леском, и зов его не был услышан.
Теперь Катон подскакал к повозке так близко, что мог разглядеть обоих друидов. Возница был седовласым и тучным, рядом с ним сидел желтолицый и худощавый юнец. Схватка обещала закончиться быстро, затруднений не ожидалось. Казалось, удача на стороне римлян, они получали возможность освободить заложников и убраться подальше от крепости прежде, чем конные друиды почуют неладное, развернутся и пустятся, спохватившись, обратно. Возница неистово щелкал кнутом, фургон, громыхая, раскачиваясь и подпрыгивая на ухабах, несся к повороту на мост, но погоня на взмыленных скакунах неумолимо его настигала.
Внезапно позади раздался панический вопль, и Катон, оглянувшись, увидел, что лошадь Боадики споткнулась и валится наземь. Перелетевшая через ее холку девушка инстинктивно втянула голову в плечи, сжалась в комок, а потом опять вскрикнула, кубарем покатившись по скрывавшимся в траве кочкам. Ее товарищи придержали коней. Лошадь Боадики била передними копытами землю, пытаясь подняться, но тщетно: круп ее был недвижен, как и задние ноги. Боадика, оправившись от удара, неуверенно встала.
- Оставайся тут! - крикнул Макрон, снова пуская своего коня вскачь. - Нам надо догнать проклятый возок, пока у нас есть еще время.
Воспользовавшиеся этой задержкой друиды основательно оторвались от преследователей. Пони мчались как бешеные, до леска оставалась какая-то сотня шагов. Очень скоро фургон увидят с моста и крепостных валов, тогда все пропало, так как навстречу ему понесется подмога. Катон неустанно погонял коня, стараясь не отставать от Макрона, Празутаг скакал рядом с ним. Они мчались чуть в стороне от тропы, исчерченной коварными колеями, кожаный задок крытой повозки был уже почти досягаем. Молодой друид то и дело оглядывался, в его глазах стоял страх.
За изгибом дороги показалось подножие огромной насыпи. Катон подбодрил свою лошадь каблуками. В последнем отчаянном рывке тому удалось настолько приблизиться к возку, что взметнувшиеся из-под тяжелых дубовых колес комья грязи осыпали всадника. Моргая, Катон ухватился за рукоять меча и с лязгом вытащил клинок из ножен. Макрон, скакавший впереди, обогнал вихляющую колымагу и, развернув свою лошадь, преградил пони дорогу. Те с испуганным ржанием вскинулись, пытаясь остановиться, фургон по инерции подкатился передком к их хвостам.
Катон держал свой меч у бедра, готовясь нанести удар снизу, но, когда он поравнялся с козлами, молодой друид, то ли сброшенный с них толчком, то ли подпрыгнувший сам, метнулся к нему и сшиб его с лошади. Они оба упали на землю. От столкновения у Катона перехватило дыхание, перед глазами расцвело что-то белое и совершенно ослепило его. Потом зрение юноши прояснилось, и он обнаружил, что молодой друид лежит прямо на нем. Искаженное яростью желтое лицо врага придвинулось к лицу Катона, затем вдруг изо рта жреца потекла слюна. Он охнул, глаза его изумленно расширились и закатились, руки обвисли.
Катон сбросил с себя обмякшее тело и увидел, что рукоять его меча глубоко вдавлена в черный плащ мертвеца. Самого клинка не было видно, только вокруг гарды расплывалось темное пятно крови. Косо вошедшее острие пронзило внутренности жреца и поразило что-то жизненно важное в грудной клетке. Скривившись, Катон перекатился на другой бок, вскочил на ноги, потянул рукоять, и с неприятным чмокающим звуком металл вышел из плоти. Юноша торопливо завертел головой, высматривая другого друида.
Тот, уже мертвый, сидел на козлах, привалившись к передней стенке фургона, являвшей собой накрепко зашнурованный кожаный полог. Из горла, рассеченного длинным кельтским мечом Празутага, потоком лилась кровь. Сам икен, спрыгнув с лошади и вынув кинжал, возился со шнуровкой заднего полога. Внутри послышались приглушенные детские возгласы. Наконец завязки распались, клапаны разошлись, и Празутаг просунул голову в щель, вызвав взрыв дикого визга.
- Все в порядке! - крикнула по-латыни подбежавшая Боадика, устремляясь к возку.
Празутага девушка обругала на родном языке и оттолкнула в сторону.
- Все хорошо! Мы пришли вам на выручку. Катон, сюда. Скорее! Им нужно увидеть кого-то из римлян.
Снова нырнув головой в темноту, Боадика, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно, сказала:
- С нами два римских командира. Вам ничто не грозит.
Катон через ее плечо заглянул в темное нутро повозки. Там, сгорбившись, сидела женщина, прижимавшая к себе двоих детей - маленького мальчика и девочку чуть постарше. Глазенки у малышей были расширены, а некогда дорогая одежда их, как и платье матери, превратилась в лохмотья. Сейчас все трое мало чем отличались от жалких и перепуганных уличных побирушек.