Часть седьмая
ПРЕВРАТНОСТИ ПРАВОСУДИЯ
1
Когда Том проснулся на следующее утро, ему показалось, что его за ночь перенесли в другой мир. Его тёмная и прохладная каморка была залита светом. Он обычно оставлял ставни открытыми, потому что солнце благоразумно обходило это крыло "Золотого якоря".
– Это явно не лондонское небо, – пробормотал Том, протирая глаза.
Золото и лазурь – не английские цвета. Куда девался туман? Что за звук раздавался из-под крыши? То ли журчание воды, то ли чириканье воробьёв. Странно, что ни солнце, ни птицы не раздражали Тома в это утро. Он не спешил закрыть ставни, чтобы отделиться от чуждых ему красок и звуков.
Удивительнее всего, он совершенно не стыдился того, что позволил себе фамильярность прошлым вечером. С чего ему вздумалось обсуждать свою забытую семью с двумя сиротами? Пятнадцать лет эти двое болтались у него в ногах, и ему не приходило в голову с ними откровенничать. Он бы вполне мог отчитать детей за то, что устроили свалку на улице, но вместо этого он забрался на возведённую ими баррикаду и спел. Чисто научное любопытство толкнуло его на этот невинный эксперимент. Интересно, что бы случилось, если бы он на минуту принял участие в детской игре? Неужели луна раскололась бы на две части? Ничего подобного не случилось.
На протяжении пятнадцати лет он всё не мог привыкнуть к детям, а теперь не мог на них рассердиться. Их выходки уже не раздражали его. Что случилось? Неужели дети выросли или он сам постарел?
Тут он вспомнил, что ему скоро должно было исполниться пятьдесят лет. Столь солидный юбилей сопровождают некоторые привилегии.
"Я стар, и мне сам Бог велел чудить, – думал Том, вспоминая изумление на лицах детей. – Можно слегка изменить правила игры".
А что, если бы он повторил эксперимент? Что если бы он сделал следующий шаг и шутливо толкнул Уина локтем, как это делали Тоби и Ян? Что, если бы он потрепал Диану по волосам? Жаль, что он не знал их дни рождения. Было бы неплохо их чем-то угостить. Для начала он бы мог налить им приличного спиртного. Бедолаги привыкли пить всякую дрянь. Нет, это было бы слишком большим потрясением для них.
"Должен признаться, мне интересно наблюдать за вознёй этих созданий, – продолжал он. – Они по-своему забавны и занимают мало места. У меня бесплатный цирк под крышей. А смех помогает от мигрени не хуже опиума".
В эту минуту за дверью послышался шорох, и в круглом окне показался шлем полицейского.
Это был офицер Криппен, занявший пост покойного МакЛейна. Новый констебль был крупнее, моложе и энергичнее, чем его предшественник-шотландец. Он обожал свою работу и восхищался королевой. За эти качества Криппена и перевели на освободившуюся должность.
Криппен в какой-то мере сожалел о смерти МакЛейна, под руководством которого он как-никак прослужил три года, но радость от повышения затмевала грусть. Золотой дождь пролился в самый подходящий момент. Жена Криппена ждала четвёртого ребёнка, и гордому отцу хотелось поскорее вывезти семью из трущоб. Он знал, что если зарекомендует себя, то его переведут в Вестминстер, а это мечта каждого пилера. Кто по доброй воле останется в Бермондси, где зарплата смешная, a взяток не дождёшься? Бедняга МакЛейн погиб, так и не повидав столицу во всей красе, всё из-за своего шотландского акцента и неприкрытой неприязни к королеве. Да, он неплохо разбивал уличные драки. Этого у него не отнимешь. Вот шериф и держал его в Бермондси. Вестминстер слишком прекрасен для шотландских пьяниц. Он принадлежит настоящим лондонцам, как Криппен.
Появление полицейских не столько встревожило, сколько раздосадовало Тома. Несомненно, они ошиблись адресом.
– Извините, господа, но у нас рабочий день ещё не начался, – сказал он, слегка приоткрыв дверь. – Приходите через час.
Криппен усмехнулся, но его лицо тут же приняло более суровое выражение.
– Ишь, какой шутник. А что, покойный МакЛейн напивался в рабочее время?
Опустив глаза, Том впустил полицию. Новый констебль царственно перешагнул через порог.
– Мне нравится оленья голова у входа, – отметил он и повернулся к своим спутникам. – Что скажете, господа?
Пилеры замычали, соглашаясь.
Том завернул руки в полотенце, чтобы скрыть их дрожь.
– Сэр, – заговорил он, не поднимая глаз, – мне лестно, что вы одобряете мой вкус, но сердце подсказывает мне, что вы пришли сюда не для того, чтобы обсуждать интерьер.
– Не бойтесь, мы не будем вам мешать, – успокоил его Криппен. – Заберём Гранта-младшего и тут же уйдём.
– Не понимаю. Зачем вам понадобился мой напарник?
– Мы пришли его арестовать, – ответил констебль невозмутимо и пригладил усы. – За государственную измену.
Том облокотился на стойку бара.
– Ну и шутки у вас, офицер Криппен. Не спорю, мой напарник курит, пьёт, играет в карты, изрекает непристойности. Однако это не запрещено законом, насколько я знаю. Если бы всех арестовывали за такие погрешности, то весь Саутворк сидел бы в тюрьме. Уинфилд не преступник, а уж тем более не предатель.
Констебль презрительно рассмеялся.
– Меня умиляет ваша доверчивость! Может, ваш напарник что-то скажет в своё оправдание?
Том оглянулся и увидел Уинфилда, застывшего на лестнице. Его рука сжимала перила с такой силой, что вены вздулись.
– Уин, объясни господам, что ты ни в чём не виновен, – сказал Том чуть слышно, – и тебя оставят в покое. Это всего лишь недоразумение.
Криппен скрестил руки на груди и взглянул на Уинфилда.
– Ну что, расскажешь старику-Гранту про своё ремесло? Расскажешь, чем ты занимался на пристани по ночам? В чём дело, язык проглотил? Что же, придётся мне самому просветить старика. Пусть знает, кто виноват в смерти МакЛейна. Добрый доктор, вам наверняка интересно, как револьверы попали на улицу. Полюбуйтесь! Вот он, виновник торжества. Он всё это время жил у вас на чердаке.
Том взлетел по ступенькам и обхватил Уинфилда за плечи.
– Всё это клевета! Мой напарник не преступник. Я его знаю пятнадцать лет. Он честная душа. МакЛейн бы подтвердил мои слова.
– Вот почему МакЛейна и нет в живых, – ответил констебль. – Ему надо было быть духовником, а не полицейским. Он всегда искал в других добро, а на остальное закрывал глаза. И ваш напарник не преминул этим воспользоваться. Я видел, как они вдвоём гуляли по причалу. Я слышал их шутки про Её Величество. Мальчишка хорош, ничего не скажешь. Умеет лить мёд в уши. И вы попались на его крючок. Небось не знали, что творилось у вас под носом. Я бы на вашем месте собрал пожитки и отчалил на первой шхуне из Лондона. Ваши родственные связи с преступником не пойдут вам на пользу. Его повесят, как пить дать. Это не рядовое воровство. У него был военный контракт. В суде с такими не канителятся.
Том шепнул Уинфилду:
– Не бойся, я всё улажу. К вечеру всё встанет на свои места.
Не говоря ни слова, Уинфилд выскользнул из-под руки Тома и начал безропотно спускаться по ступенькам навстречу полиции.
– Вот вам ответ на ваши вопросы, доктор, – сказал констебль самодовольно. – Ему легче сунуть голову в петлю, чем взглянуть вам в глаза.
Пилеры поспешно связали руки осуждённому, хотя в этом не было никакой необходимости, так как он не проявлял сопротивления.
Перед уходом Криппен обернулся и ещё раз взглянул на Тома.
– Вы уж простите, что мы испортили вам утро. Если в будущем вы откажетесь подавать нам пиво, мы не будем в обиде. И обдумайте мой совет, добрый доктор. Пожитки в охапку и бежать. Будет жаль, если вас вздёрнут рядом с вашим мальчишкой.
Криппен ещё раз пригладил усы, хотя они и без того уже лоснились, и толкнул Уинфилда в спину.
Глядя на захлопнувшуюся дверь, Том почувствовал странную тяжесть под ребром и слегка нажал на грудь, точно загоняя сердце обратно внутрь.
"Вот моё наказание, – думал Том. – Я отрёкся от собственной философии. Вот что получается, когда надежда берёт верх над разумом. Конечно, мой главный грех – это гордыня. Я поверил, что смогу без Божьей помощи оторвать Уина от его корней".
Глухое рычание Нерона прервало монолог Тома. Псу было не до человеческих трагедий. Он требовал еды, настойчиво и в то же время вежливо. Прыгать на хозяина и пронзительно скулить было запрещено, и Нерон просто положил лапу в пустую миску.
Обычно собачьи трапезы состояли из костей и ошмётков куриной кожи. На этот раз Том решил накормить Нерона колбасой.
– Возможно, это твоя последняя кормёжка из моих рук, – сказал он. – Боюсь, что собак не пускают в тюрьму для должников. Впрочем, я и не рассчитываю на твоё общество. Ты охраняешь мой дом, пока я тебя кормлю. Каждый верен своему брюху. Всё по-честному.
Нерон слушал голос хозяина, склонив голову на бок. Том достал кольцо копчёной колбасы и повесил на шею собаке. Озадаченный такой непривычной щедростью, Нерон сперва отпрянул, но потом голод восторжествовал над подозрительностью.
Наверху скрипнула дверь. Том поднял голову и увидел Диану. На ней не было ничего, кроме рубашки Уинфилда, которая едва прикрывала ей бёдра.
С полминуты Том смотрел на неё в недоумении, точно забыв, кто она такая.
– Ну, чего встала? – спросил он наконец. – У тебя же сегодня выходной.
– Это не значит, что я буду валяться весь день в постели, – ответила она и спустилась на несколько ступенек. – Кажется, я проспала представление?
– О чём ты?
Диана запустила пальцы в волосы, пытаясь их распутать.
– Я слышала голоса внизу.
– Тебе послышалось. Никто не приходил.
– А запах мокрой шерсти? Пилерские шинели… Ей-богу, я слышала топот сапог. Что им было надо? Мне под утро приснилась какая-то чертовщина, будто три гончие растерзали волка.
Она закинула руки над головой и потянулась, отчего край рубашки приподнялся.
При виде этого бесстыдства Том временно потерял дар речи. Он молча указал пальцем на дверь спальни, зная, что у него полыхают щёки. У Тома не было сил ругаться с девчонкой.
Диана прищурилась и свистнула.
– Ух, какие мы сегодня нервные.
– Я не нервный! – воскликнул Том. – Просто не хочу любоваться на то, что не предназначено для моих глаз.
Диана не спешила повиноваться. Она продолжала стоять на лестнице, выгнув спину, и мусолила волосы. Том знал, что она прекратит свою игру, как только он отвернётся. Стиснув зубы, он вернулся к стойке бара и принялся вытирать совершенно чистые стаканы.
2
Когда его вывели под конвоем на Стоун-Стрит, Уинфилд почувствовал, как им овладело злорадное, пьянящее веселье, желание отпускать самые непристойные шутки. Он не думал ни о семье, ни о товарищах, ни о ком другом, перед кем провинился. Эти мгновения были даны не для раскаяния – все свои грехи он уже замолил в церкви Святой Магдалены прошлым вечером, – а для последнего представления. Он превратился в прежнего Уина-Зубоскала, любимца саутворкской толпы.
При виде этой процессии прохожие замедляли шаг и качали головами. Их не слишком удивляло то, что Уинфилд наконец попал в лапы полиции. Удивительно, что он так долго продержался на троне. Можно было лишь догадываться о том, что он натворил, но все тайно надеялись, что его преступление было воистину ужасно. В глазах поклонников Уин-Зубоскал с его непревзойдённой дерзостью и изобретательностью стоял выше рядового воровства.
Пилеры кусали губы, чтобы не смеяться. Не каждый день им попадались такие остроумные арестанты. Констебль, однако, жалел, что не заткнул рот Уинфилду. У Криппена руки чесались прогуляться жезлом по спине осуждённого. Эти острые мальчишеские лопатки так и напрашивались на побои. Однако разум подсказал Криппену, что лучше отложить трёпку на тот момент, когда не будет столько свидетелей. Констебль не должен наживать слишком много врагов в первый день на службе. Как Криппен ни смаковал своё повышение, он знал, что жители Бермондси не простят ему того, что он отнял у них кумира. МакЛейнa уже успели позабыть, но Уинфилда было бы забыть труднее.
Это сознание опасности сопровождалось сладостным сознанием мученичества. Криппен был готов терпеть ненависть толпы во имя Закона. По дороге в тюрьму он перебирал в голове всяческие пытки, которым собирался подвергнуть свою новую жертву.
Уинфилд не знал точно, в какую тюрьму его вели. Их было две на Ньюингтонской дороге. В одну из них, именуемую Королевской, обычно свозили должников. Там ничего интересного не происходило, кроме вспышек тифа.
Неподалёку располагалась Хорсмонгерская тюрьма, самая большая в Серрейском графстве, также служившая местом для казни. Она вмещала триста с лишним заключённых, среди которых были и должники, и настоящие преступники. Именно там Диккенс наблюдал за публичным повешением супругов Маннинг, убивших своего богатого соседа и спрятавших его останки под половицы дома. Их преступление, названное "бермондсийским кошмаром", стало своего рода готической иконой в викторианской прессе.
Можно только вообразить, какое вдохновение испытывал Уинфилд, когда его вели через двор казни, по которому когда-то ступали самые романтические преступники Англии. Наконец-то он оказался в достойной компании.
– Знаете, господа, я проходил мимо этого здания сотни раз, – рассказывал он пилерам. – И каждый раз пытался представить себе, как оно выглядит внутри. Стало быть, сегодня я узнаю.
Его подвели к полуоткрытой двери, у которой даже не было охраны. Он почувствовал толчок в спину и через секунду оказался в тёмном коридоре наедине с Криппеном. Пилеры остались во дворе. Дверь захлопнулась, отрезав источник света. Уинфилд не удивился, когда на него посыпались побои, но его поразила их вялость. У констебля, при всём его грозном телосложении, оказались слабые кулаки.
Почувствовав, что жертву не впечатлила его сила, констебль быстро прекратил побои. Он схватил Уинфилда за воротник и потащил его по коридору, пока они не добрались до винтовой лестницы, ведущей вниз.
Ступеньки были неровные и скользкие от влаги. Вспомнив своё детство на цирковом канате, Уинфилд без труда сохранял равновесие, но для Криппена этот крутой спуск в узком пространстве оказался настоящим испытанием. В одной руке он нёс фонарь, от которого почти не было света, а другой – сжимал затылок осуждённого.
Уинфилд почувствовал панику констебля и решил поддразнить его.
– Сколько здесь ступенек? Я уже насчитал триста сорок семь. Если мы будем продолжать идти вниз, то скоро выйдем на обратной стороне земного шара. Мне всегда хотелось повидать Австралию. Рай для преступников!
– Будешь болтать – просчитаешь все ступеньки подбородком.
Криппен тут же понял, что если осуществит эту угрозу, то подвергнет свою собственную шею опасности.
– Впрочем, я на тебя не сержусь, – продолжал он. – Паясничай себе на здоровье. Не буду наступать тебе на горло, скоморох. Посмотрим, как ты будешь зубоскалить на виселице.
Когда лестница закончилась, Криппен вздохнул с облегчением. Они вышли в узкий коридор, по обе стороны которого были камеры, казавшиеся на первый взгляд пустыми. Констебль долго не мог решить, которую из них открыть. Минут пять он перебирал ключи, озадаченно мыча под нос.
– Хочу вон ту угловую камеру справа, – сказал Уинфилд, стараясь облегчить работу констебля. – Она меня будто зовёт. Скажу вам по секрету: любой замок можно открыть с помощью проволоки. Я знаю кучу полезных приёмов, которым бы с удовольствием научил вас, чтобы в следующий раз вы не бренчали ключами попусту и не позорились.
Наконец, ключ и замок отыскали друг друга. Если бы Криппену было знакомо слово "эврика", он бы его к месту употребил. Однако на этом его трудности не завершились. Дверь не хотела открываться, так как петли и прутья были слегка искажены. Похоже, кто-то уже пытался выломать дверь изнутри.
В конце концов, Уинфилду надоело наблюдать за чужими страданиями. Он слегка надавил плечом на дверь – и она тут же поддалась.
Криппену стало жутко. Дело пахло нечистой силой. Ещё минуту назад ему хотелось подольше поиздеваться над мальчишкой, а теперь ему не терпелось от него избавиться.
– Устраивайся поудобнее, – буркнул констебль Криппен, пытаясь скрыть страх. – Как тебе новое жильё?
– Так вы не развяжете мне руки? – спросил Уинфилд. – Я бы вам показал картёжный фокус. У меня целая колода в кармане.
– Какой смысл развязывать? Ведь завтра опять придётся связывать. Ладно, хватит ныть. Одну ночь худо-бедно перетерпишь.
Уинфилд бросил на него исполненный разочарования взгляд.
– Как, мы уже расстаёмся? Жаль. Не успели толком подружиться. А я вижу, что вам очень нужен друг.
Чтобы последний толчок был памятным, Криппен вложил в него всю тяжесть своего тела. На этот раз Уинфилд потерял равновесие и упал на локоть. Первая боль быстро сменилась онемением, которое растеклось по всей руке: от плеча до пальцев.
Лёжа на боку, он с трудом приподнял голову и рассмеялся.
– Наслаждайтесь этим мгновением, офицер Криппен. Вот вершина вашей карьеры. Лучше уже не будет. Остальные воры не будут вас так развлекать, как я. Вы ещё надеетесь, что вам удастся выбраться из Бермондси? Не удастся. Никто не выбирается из Бермодси живым.
Криппен дотронулся носком сапога до подбородка Уинфилда.
– Молчи, фигляр!
– А если не заткнусь, тогда что? Вы меня убьёте? Ни судья, ни палач вас за это по головке не погладит. Они не любят, когда у них крадут хлеб.
3
К десяти утра Том уже был в Ротергайте, на пороге таверны "Голубиное гнездо". Глядя на закрытые ставни и запертую на замок дверь, Том сделал вывод, что Тоби тоже арестовали. Только один день в своей жизни мистер Лангсдейл не работал – когда получил известия о том, что его старшие сыновья утонули. Даже смерть жены не мешала трактирщику разливать пиво постояльцам.
Том знал, что хозяин дома. За закрытыми дверями слышались глухие рыдания и звон стаканов.
Не обращая внимания на прохожих, Том дёрнул ручку двери и крикнул:
– Эй, Джим, открой!
Стоны и бренчание затихли, но ответа не последовало. Том продолжал дёргать ручку.
– Впусти меня! Я знаю, что случилось.
Он не успел договорить. Мистер Лангсдейл появился на пороге, пошатываясь, с пустой бутылкой в руке. На его мятой рубашке было несколько кровяных пятен, помимо обычных масляных. Том окинул взглядом пустующую столовую и заметил следы борьбы – несколько перевёрнутых стульев и разбитых стаканов.
– Я в том же положении, что и ты, – сказал Том, поспешно закрыв за собой дверь. – У меня было предчувствие. Что делать будем?
Мистер Лангсдейл испустил звериный вопль из самых недр пивного брюха и бросился на гостя, раскинув руки. Не поняв, что обезумевшему трактирщику было надо – утешения или возмездия, – Том отпрянул, пока эта горячая потная масса его не поглотила. Мистер Лангсдейл врезался в стойку бара, сметая на своём пути ещё один ряд стаканов, и неожиданно обмяк. Какое-то время он лежал ничком на стойке. Дикий рёв перешёл в тихое хныканье.
С трудом преодолевая брезгливость, Том взял трактирщика за плечи и перевернул его на спину.
– Джим, ты ещё успеешь разнести остатки имущества. У тебя целый день в запасе. А сейчас нам надо кое-что обсудить. Когда приходила полиция?
Тяжело дыша, Мистер Лангсдейл провёл грязными пальцами по распухшему лицу.
– Будь ты проклят, Том – пробормотал он. – А я, дурак, разрешил своему сыну дружить с этим исчадием ада.