Жизнь захотел повидать, заморские страны, край света? Любуйся! Одного Северного полюса тебе мало - подыхай на Южном!
Никогда ещё Филатову не было так плохо. Голова раскалывалась от боли, которую не могли унять никакие таблетки, дрожащие ноги не держали свинцовое тело, и вопила, стонала униженная, оплёванная душа.
Сколько лет характер свой, гордость свою берёг, а тут за два дня всё растерял! Кто струсил? Филатов. Кому за истерику морду били? Филатову. Из-за кого аккумулятор потёк и товарищи кровью харкают? Из-за Филатова.
В два дня опозорили, растоптали, оплевали…
Замер от нехорошей мысли. Саша на Льдине рассказывал про одного чудака, тоже за честью и славой на Восток рвался, добился - взяли, а в полярную ночь перестал с людьми разговаривать и однажды выскочил, раздетый, на мороз - хлебнуть ртом воздуха. Догнали, скрутили, спасли слабака… Не очень тогда верил Саше, думал - цену себе и своему Востоку набивает… А что, если вот так?
Скрипнул зубами, застонал и прильнул к столбу - снова спазмы… Подлая мыслишка! По-всякому люди относились к Филатову: и в отпетые его записывали и в передовики выдвигали, гнали в шею и зазывали, носом вертели и в объятия бросались, но подонком не считал никто. А друзьям-товарищам, Саше Бармину свой труп подкинуть - на такое только подонок и способен. Так и скажут: трус был, истерик и лгун!
Представил себе убитое лицо Бармина, услышал наяву: "Прости, Николаич, это мы с Андреем Иванычем договорились - Филатова тебе подсунуть… Ошибся я в нём, Николаич…"
От злости на самого себя, придумавшего ту подлую мыслишку, кровь вскипела, в голову хлынула, заполнила изголодавшиеся сосуды. Расхныкался… тряпка!
И вдруг с огромной, нежданно пришедшей ясностью понял, что никак не раньше, а именно сейчас жизнь устроила для него главную проверку. И от её результатов будет зависеть всё: и Сашина дружба, и улыбка Гаранина, и взгляд Семёнова. И вот этот жидкий воздух, которым не надышишься, и чужое свинцовое тело, и кровь изо всех пор, и дизель - всё это специально подстроено, чтобы он, Филатов, встал перед людьми как голенький, а уж люди посмотрят и решат, какой он есть. И Дугина специально подсунули: знаем сами, что он, подлец, разбил аккумулятор, а сумеешь ли ответить за чужую вину? И на улицу за ним никто не вышел - тоже специально: как трус умирать будешь - с открытым ртом или как человек - у дизеля?
Филатов даже засмеялся облегчённо: дудки! Такую щуку, как он, на пустую мормышку?
С радостным удивлением почувствовал, что ноги перестали дрожать, и мускулы их наливаются силой, и голова уже не раскалывается, а просто болит. И спазмы в желудке кончились, и в воздухе - вот что удивительнее всего! - кислорода вроде прибавилось.
Теперь он точно знал, что родился, жил, радовался и страдал, одним словом, существовал на свете только для того, чтобы доказать четверым людям… троим: Дугина больше нет, - что они очень правильно поступили, выбрав себе такого кореша, как Веня Филатов. Оч-чень правильно!
И, окрылённый таким замечательным открытием, пошёл в дизельную.
Дугин
В отличие от первачка Филатова, который в первый день хорохорился и строил из себя рубаху-парня, Дугин доподлинно знал, что обязательно сорвётся, морально готовился к этому, но никак не ожидал, что это окажется горше смерти. За свою трудовую жизнь он привык к тому, что тело - руки, ноги, сердце и лёгкие - было ему всегда послушным и безотказным, и понимал, что ценность его как работника именно в этом, а не в каких-то других расплывчатых качествах. Семёнов потому так охотно и приглашал его на зимовки, что он безропотно выполнял больший объём физической работы, чем другие, не жалуясь на перегрузки и не "качая права". Безропотно и безотказно - в этом всё дело. Здоровьем бог его не обидел, специальность он выбрал себе дефицитную и руками зарабатывал куда больше, чем иные набитой премудростями головой. В глубине души к этим иным Дугин относился с иронией, сознавая своё превосходство, которое выражалось в том, что если он без них легко может обойтись, то они без него никак не могут. Это, конечно, не относилось к Семёнову, не только потому, что он был работодатель, но и потому, что Дугин чувствовал к нему своего рода привязанность. Семёнов, на его взгляд, был из тех, кто зарабатывает себе на жизнь и головой и руками, а такие редкие люди были в глазах Дугина существами высшего порядка, единственными достойными зависти. Кроме того, Дугин очень гордился тем, что Семёнов относился к нему с симпатией и дружбой, видя в нём не только механика, но и близкого к себе человека, которому можно доверять даже кое-какие служебные секреты. Заполучить такого благожелательного начальника - большая удача для человека.
И теперь Дугин страдал от сознания своей ненужности: сорвался он напрочь, надолго. Его замучили нескончаемые позывы на рвоту, изводили носовые кровотечения, сотрясал кашель. Обузой он не стал, никто им не занимался, но и помощи от него не было никакой. Вроде Волосана: лежи себе в мешке и жди, пока кто-то к тебе подойдёт и погладит по головке. Даже Гаранин и тот через раз подключается к очереди, крутит рукоятку, не говоря уже о Филатове, который ожил и будто наскипидарился…
Дугин тихо застонал - голову пронзила резкая боль, такая, что глаза полезли из орбит. В такой момент сорваться! Запустят дизель - вроде бы и без него сработали, а не запустят - старший механик будет виноват, провалялся трупом в мешке, главная надежда и опора, когда другие выкладывались. То, что он за двоих работал, никто не вспомнит, работа славна концовкой: разве новосёлы думают о тех, кто рыл под их домом котлован и клал стены? Маляры, паркетчики - вот перед кем лебезят и угодничают: они кончают…
Самому себе Дугин мог смело признаться в том, что высокие соображения, которые излагал Семёнов, его не очень взволновали. Ну, не удастся расконсервировать Восток - перезимуем на другой станции. А что касается лётчиков, то не такие они дураки, чтобы лезть в пургу. Это всё одни слова. По опыту своему Дугин знал - мало, чтобы человек просто красиво работал, нужно, чтобы он ещё красиво говорил и сливался с коллективом. Раз нужно - пожалуйста, нам не жалко. Но для себя Дугин давным-давно установил, что главное - доброе расположение начальства. Будет он в глазах Семёнова своим человеком - всё в порядке, не будет - никакие слова не помогут. Поэтому и нужно держать себя так, чтобы Семёнов любил и ценил. А любит или ценит Филатов - плевать. Да и кто такой Филатов для Семёнова? Ноль без палочки, рядовой механик, взятый исключительно как докторский дружок. Есть на станции Филатов, нет Филатова - Семёнову ни холодно, ни жарко, всё равно выпроводит обратно в Мирный, если станция заработает; всего лишь за два дня показал дружок своё неприглядное лицо. Ненадёжный - худшего греха у человека для Семёнова нет. Только такой человек и мог уронить аккумулятор, это Семёнов решил справедливо. На самом деле случайно произошло так, что уронил аккумулятор он, Дугин, но по логике это должен был сделать Филатов, а раз так, пусть на нём аккумулятор и висит. Филатову теперь разницы нет, он для Семёнова человек конченый, а ему, Дугину, далеко не безразлично, на ком из них висит, такую оплошность начальство никогда не прощает, через десять лет помнить будет…
Дугин перестал думать о Филатове и стал горячо мечтать о том, чтобы свершилось чудо и пришло второе дыхание, возродилась сила в руках. Не было в его жизни такого, чтобы его работу делали другие! Он за других - сколько хочешь, за него - никогда. Один пыжится своим образованием, другой песни мурлычет под гитару, третий острит направо и налево, а Дугин если чем и гордился, так это тем, что работал за двоих, а получал за одного. Справедливости ради, получал он много (Семёнов выхлопотал инженерную должность), столько же, сколько Гаранин или Бармин, но и отдача его была двойная. Кто в ту зимовку на Востоке по своей охоте полы мыл в кают-компании и туалет прибирал? Кто первым вызывался самолёты разгружать, на камбузе дежурить и заболевших подменять? А кто на Льдине в пургу сутками авралил и без сна-отдыха взлётно-посадочную полосу расчищал, киркой ропаки долбал и взорванные торосы трактором оттаскивал? Женька Дугин!
Кто его не любил - молчали, сказать-то было нечего. Андрей Иваныч, например. С виду уважительный, а не любит. Ну, не то что не любит, а слишком вежливый, на "вы", а Филатова знает без году неделя, но "тыкает". Или доктор: как затевал на Льдине "междусобойчик", ни разу не приглашал, тоже с Филатовым обнимался. Ваше дело, в друзья не набиваюсь; хорошего слова про Дугина не скажете, но и на худое совести не хватит: не заслужил.
Почувствовал омерзительный запах нашатыря и высунулся из мешка: Бармин склонился над Гараниным, совал ему под нос бутылочку.
- Жив, курилка? - подмигнул Бармин. - Поваляйся ещё минуток десять, будешь свеженький, как огурчик с бабушкиной грядки!
Дугин благодарно улыбнулся и стал чутко прислушиваться к себе. Рези в животе приутихли, от горла уходила тошнота, и он замер, весь отдавшись той мечте: обрести второе дыхание. "Не торопись, дыши ровнее, ровнее… Кончатся боли, успокоятся потроха, задышит грудь - и ты станешь человеком", - уговаривал себя он.
Так полежал ещё немного, решил, что уговорил, и стал вылезать из мешка - дрожащий от холода, слабый, как муха, упрямый. Никто ничего не сказал, и Дугин, изо всех сил стараясь удержаться на ногах, стал ждать своей очереди.
Кто кого?
Масло уже разогрелось и не оказывало такого сопротивления, как раньше. Семёнов лежал в спальном мешке и смотрел на Филатова, который с бешеной скоростью раскрутил рукоятку так, что не мог её удержать. Коленчатый вал наверняка набрал необходимые 120–130 оборотов в минуту, и по всем правилам дизель должен был запуститься. Ну, хотя бы чихнуть, намекнуть на то, что он оживает. Должен бы… Где-то в его стальном теле хранится секрет, какая-то деталь знает, что нужно сделать, чтобы вдохнуть в него жизнь…
Семёнов провёл рукой по лицу. Кровь запеклась, стянула щетину, но вроде бы остановилась. Жалкая бренная плоть, усмехнулся он. Вылез из спального мешка, в глазах мелькали радужные пятна. Кивнул Гаранину и Дугину - полежите пока что; на неверных ногах подошёл к дизелю, подождал, пока Филатов отпустил рукоятку. Она покрутилась по инерции и замерла.
- Что думаешь, Веня?
- Ещё бы разок проверить.
- Давай, мы поможем.
Снова проверили топливную систему, распылители форсунок, прогрели масляный поддон паяльной лампой.
Ещё раз десять раскручивали рукоятку, сначала по очереди, а потом Бармин и Филатов.
Вхолостую - дизель молчал. Может, секрет был в том, что температура наружного воздуха сковала цилиндры, топливо не самовоспламенялось. При таком морозе нужен стартёрный запуск, электричество сильнее даже самых могучих рук человека. Плетью обуха не перешибёшь. Все физические силы пятерых людей бесследно исчезли в дизеле, как в болоте.
Все знали и думали про себя, но никто не решался сказать вслух: "Что могли - сделали. Хватит гробиться с этим дизелем, подумаем о том, как бы самим выжить".
Причина, по которой никто не решался сказать вслух, была такая.
Полчаса назад Семёнов переводил морзянку из Мирного: Белов пытался вывести самолёт на полосу, но потерпел неудачу. При этой попытке, как узнали из другой радиограммы на материк, получил тяжёлую травму и надолго выбыл из строя Крутилин. Лётчики ждут ослабления ветра хотя бы до двадцати метров, чтобы предпринять вторую попытку.
В экипаже Белова тоже пять человек. Если пятёрка на Востоке уляжется в спальные мешки, пятёрка Белова может погибнуть. Кругом одни пятёрки, как пошутил Бармин, будто в дневнике у примерного школьника.
Быть Востоку или не быть - это теперь ушло на второй план. Тот, кто не разберётся, посмотрит косо, но бог с ним. А погубленных жизней не простит никто - ни люди, ни собственная совесть. Значит, был и останется только один выход: запустить дизель и подать о себе весточку.
"Помни о повозке", - подумал Семёнов. Было у него с Гараниным такое магическое слово, вроде шифра, - "повозка". А за ним скрывалась притча, которую давно рассказал Семёнову Андрей. На фронт он попал семнадцатилетним подростком, худым и долговязым, физических сил после запасного полка с его тыловым пайком было немного, да и опыта солдатского никакого. А случилось так, что пришлось чуть не сутки без отдыха шагать по разбитой дороге, потому что нужно было закрыть собою прорыв. Андрей с непривычки разбил ноги, стесал со ступней кожу и молча, сжав зубы, криком кричал на каждом шагу. А были в их роте две повозки, которые везли станковые пулемёты и нескольких пожилых солдат, совсем выбившихся из сил. И Андрей стал мечтать о том, чтобы попасть на повозку. Он плёлся, нагруженный тяжёлой скаткой, винтовкой и лопаткой, и мечтал, что комвзвода увидит его муки и отправит на повозку. Эта мечта настолько овладела им, что и в самом деле лишила его всяких сил, и он уже даже не шёл, а слепо передвигался, не сводя с повозки мучительно-красноречивого взгляда. И тогда к нему подошёл комвзвода, тащивший на себе, кроме скатки, ещё и ручной пулемет, и сказал: "Хочешь на повозку?.. Это можно. Только на ней места нет, так что скажи, кого ссадить… Ну, кого?.. Так иди и не оглядывайся… сачок!" И когда сгорающий от стыда Андрей понял, что на повозку у него нет шансов, появилось второе дыхание. Долго он смывал с себя тот позор…
Этого урока Гаранин не забывал всю жизнь. Нет сил - помни о повозке. Пал духом, ищешь жалости - помни о повозке!
Гаранина сменил Семёнов. Дугин, Филатов и Бармин один за другим крутили рукоятку. Тот, кто освобождался, подогревал воду для охлаждения дизеля: если он вдруг заработает, вода потребуется сразу.
Не было дыхания, сдавило сердце. Кислород! Заменить кислород не могло ничто.
Снова слегли Гаранин и Дугин. Резкий запах нашатыря вызывал тошноту, мучительно хотелось пить. Семёнов лечь отказался и, прислонившись к верстаку, смотрел, как Бармин и Филатов из последних сил крутят рукоятку. Их лица двоились, на них наплывала розовая дымка, и Семёнов знал, что на ногах он останется недолго.
А тут ещё впервые сдал Бармин: хлынула носом кровь.
И тогда Семёнов понял, что игра проиграна. Если всё бросить и лечь отдыхать, масло в дизеле застынет, а вода превратится в лёд и разорвёт ёмкость. Сил начинать сначала больше не будет.
Слёзы бессилия выступили на его глазах. Увидев их, зашевелился и хотел встать Гаранин, поднялся Дугин, непривычными для него словами выругался Бармин.
- Веня, - сказав Семёнов, - моя очередь.
Филатов бросил рукоятку и замер. Семёнов подошёл к нему, взял за руку. Филатов не шелохнулся.
- Отойди, сменю.
Филатов обернулся - и подмигнул.
- Идея, отец-командир!
"Опять не выдержал парень, - с жалостью подумал Семёнов. - Год с ним Саша прожил, а не увидел, что кореш его - с приветом".
- Ничего, дружочек, отдохни, - с лаской проговорил он. - Переведи дух.
- Но-но, только не вздумай бить по морде! - засмеялся Филатов.
И таким диким и ненужным показался этот смех, что все с тревогой посмотрели на глубоко запавшие и будто налитые кровью Венины глаза.
- Чего уставились? - поразился Филатов. - Саша, будь другом, зажги лампу.
- Зажги, - повелительно сказал Семёнов, видя, что Бармин колеблется. - А что дальше, Веня?
- Я вот что подумал, отец-командир… А что, если дадим дизелю прикурить?
Семёнов вздрогнул.
- Воздушный фильтр? - крикнул он. - Всасывающий патрубок?
Его волнение передалось всем.
- В самом деле, - ошеломлённо пробормотал Дугин. - Шанс!
- Что с лампой делать? - Бармин отвёл в сторону синее пламя.
Семёнов открыл на верхней части дизеля всасывающий патрубок и выхватил из рук Бармина лампу.
- Давай!
Филатов рванул рукоятку запуска, и Семёнов поднёс пламя лампы к патрубку.
Дизель чихнул.
- Схватывает! - Семёнов ударил Филатова кулаком по плечу. - Крути!
Дизель чуть-чуть застучал… притих - страшное мгновение! - и снова застучал, всё сильнее и сильнее.
Семёнов погасил лампу.
- Чего стоите? - заорал он. - Грейте воду!
Мощное пламя авиационной подогревальной лампы охватило ёмкость. Филатов бросил рукоятку, с трудом выпрямился.
- А-а-а, сволочь! - задыхаясь, бормотал он. - Вот как мы тебя, сволочь ленивую…
Дизель ревел, набирая обороты.
Филатов, шатаясь, подошёл к Семёнову, взял его за грудь.
- Ну, кто кого? - будто в беспамятстве кричал он. - Кто?
- А ты говорил - помирать. - Семёнов обнял Филатова. - Дурак ты, Веня.
- Пусть дурак! - огрызнулся Филатов и яростно погрозил дизелю кулаком:
- Я тебе покажу! Сволочь ленивая! Я тебе покажу!
Ноги его подогнулись.
Когда поднимают флаг
От четырёх электрокаминов волнами шёл горячий воздух. Блоки радиоаппаратуры, вытащенные из спальных мешков, погрузились в живительное тепло. Иней на потолке и стенах растаял, по обоям сползали тяжёлые капли.
- Плачут стены от счастья, и потолок рыдает! - декламировал Бармин. - Плюс десять!
- Это мы поплачем, когда будем их переклеивать. - Семёнов с неудовольствием ковырнул пальцем обои. - Покоробились, чёрт бы их побрал.
- Пустяки, - беспечно отозвался Бармин, не отрывая глаз от термометра. - Плюс одиннадцать! Брысь!
Последнее относилось к Волосану, который выполз из мешка и норовил улечься перед каминами.
- В первую очередь нужно прогреть не твою шкуру, а рацию, - вежливо разъяснил Бармин обиженному псу. - Плюс двенадцать! Раздевайся, Волосан, скоро будем загорать!
- Ай да молодец! - похвалил самого себя Семёнов, поглаживая блоки. - Хорошо, что догадался с самого начала упрятать вас в мешки.
- Отошли? - спросил Гаранин.
- Пожалуй, да. Можно монтировать.
- Плюс тринадцать! - дикторским голосом возвестил Бармин. - Граждане отдыхающие, если вы не успели приобрести плавки, снимайте кальсоны и прикрывайте срам рукой!
- Сейчас я тебе найду занятие, - пригрозил Семёнов.
- По специальности, разумеется? - Бармин элегантно шаркнул унтом.
- По физиотерапии, - подтвердил Семёнов. - Берись-ка за блок, с той стороны. Мы сами, Андрей.
- А у тебя, Саша, появился конкурент, - заметил Гаранин. - Этак ты своё место потеряешь.
Волосан прилёг рядом со спящим в мешке Филатовым и зализывал царапину на его лице. Филатов беспокойно всхрапнул.
- Так бы я не сумел, - позавидовал Бармин. - Придётся оформить его на полставки фельдшера. Да ещё полярная надбавка плюс суточные - ого! Волосану от невест отбоя не будет!
- Осторожнее! - прикрикнул Семёнов. - Не мешок с картошкой перетаскиваем.
Поставив на место очередной блок, присели, отдышались. Семёнов взглянул на термометр, отключил два камина и распустил молнию каэшки. Его охватила истома, неодолимо клонило в сон, так бы и улёгся на полу где угодно, лишь бы на часок отдаться блаженному забытью. Встряхнулся, открыв воспалённые глаза.
- Чуть было не заснул.