Пушкин сразу же отдавал себе отчет в подробностях и в целом самой короткой из отдельных пьес. Лермонтов же набрасывал на бумагу один или два стиха, какие ему приходили в голову, не зная, какое сделать из них употребление, и помещал их потом в сочинение, которому они, по его мнению, более соответствовали. Всего более он любил описание пейзажей; будучи сам хорошим пейзажистом, он дополнял живопись поэзией, но долгое время обилие предметов, производивших брожение в его мыслях, мешало ему привести их в порядок; только свободное время, и то урывками, на Кавказе доставило ему возможность совершенно владеть самим собой, а также - знание своих сил и стратегическую, так сказать, разработку своих разнообразных способностей; каждый раз как только он оканчивал, пересматривал и исправлял тетрадь своих стихотворений, он посылал ее к своим друзьям в Санкт-Петербург. Эта пересылка была причиной того, что мы должны оплакивать потерю некоторых из его лучших сочинений. Тифлисский курьер, часто преследуемый чеченцами или кабардинцами, подвергаясь опасности упасть в поток или в пропасть, переправляясь вброд, где иногда для спасения самого себя он бросает вверенные ему пакеты, утратил две или три таких тетради Лермонтова. В частности, это случилось с последней, которую Лермонтов послал было к своему издателю, но она затерялась, и у нас остались только наброски стихотворений, содержащихся в этой тетради.
На Кавказе юношеская веселость Лермонтова сменилась признаками мрачной меланхолии, которые, еще глубже тревожа его мысль, отметили все его стихотворения печатью еще более задушевной.
В 1838 году ему было дозволено возвратиться в Санкт-Петербург, и так как его талант уже соорудил ему пьедестал, то все поспешили оказать ему радушный прием. Несколько побед над женщинами, несколько салонных флиртов накликали на него вражду мужчин; спор о смерти Пушкина поссорил его с г-ном Барантом, сыном французского посла. Назначена была дуэль, вторая между французом и русским за столь непродолжительное время; вследствие болтливости женщин, узнали о дуэли прежде ее осуществления, и чтобы прекратить эту международную вражду, Лермонтов был снова отправлен на Кавказ.
Самые лучшие и самые зрелые произведения нашего поэта начинаются со времени его второго пребывания в этой стране, воинственной и исполненной величественных красок. Непостижимым образом он вдруг превзошел самого себя и его великолепные версификации, его глубокие, великие мысли 1840 года, по-видимому, не принадлежат более молодому человеку, который еще только испытывал себя в предшествующем году. В нем он показывается всем более истинным и куда более уверенным в самом себе. Он знает себя и понимает лучше, чем прежде; мелочное тщеславие исчезает, и если поэт сожалеет о большом свете, то только потому, что оставил в нем друзей.
В начале 1841 года его бабушка г-жа Арсеньева исходатайствовала ему дозволение приехать в Санкт-Петербург для свидания с ней и принятия благословения, коим она, по причине своих престарелых лет и недугов, спешила наделить своего возлюбленного внука. Лермонтов прибыл в Санкт-Петербург 7 или 8 февраля, но по горькой иронии судьбы родственница его г-жа Арсеньева, жившая в отдаленной губернии, не могла встретиться с ним вследствие дурного состояния дорог, испортившихся от внезапной оттепели.
В это время я познакомилась с Лермонтовым, и в течение двух дней мы успели подружиться. Я имела одним другом больше, любезнейший Дюма; однако не будьте ревнивы: мы принадлежали к одной и той же партии, а потому встречались беспрестанно, с утра до вечера; это крайне сблизило нас, и я открыла ему все, что знала о шалостях его юности, и поэтому, вдоволь насмеявшись этому вместе, мы вдруг сделались такими друзьями, как будто были знакомы с самых молодых лет.
Три месяца, проведенные на этот раз Лермонтовым в столице, были, мне кажется, самыми счастливыми и блистательными в его жизни. В высшем обществе его принимали радушно, в кругу коротких знакомых любили его и лелеяли, утром он писал какие-нибудь прекрасные стихи, а вечером приходил к нам их читать. Его веселый характер пробуждался в этой дружеской сфере, каждый день он изобретал какие-нибудь проказы или какую-нибудь шутку, и мы проводили целые часы, помирая со смеху, благодаря его неиссякаемой живости.
Однажды он объявил нам, что прочтет нам новый роман, под названием "Штос". Лермонтов предполагал, что на это потребуется по крайней мере четыре часа. Он просит, чтобы все собрались пораньше вечером и чтобы дверь была заперта - прежде всего для чужих. Все поспешили повиноваться его желанию; избранных было тридцать человек. Лермонтов входит с огромной тетрадью под мышкой, лампа поставлена, дверь заперта, чтение начинается; через четверть часа оно было кончено. Неисправимый мистификатор завлек нас первой главой какой-то страшной истории, начатой им накануне и написанной на двадцати страницах. Остальная часть тетради состояла из белой бумаги. Роман на этом и остановился и никогда не был окончен.
Между тем срок его отпуска приближался к концу, а бабушка не приезжала. За него ходатайствовали об отсрочке, в которой сначала ему было отказано, но потом взято приступом высокими лицами. Лермонтову крайне не хотелось ехать; он испытывал дурные предчувствия.
Наконец, в конце апреля или в начале мая, мы собрались на прощальный ужин, чтобы пожелать ему благополучного путешествия. Я была одна из последних, которые пожали ему руку.
Мы ужинали втроем за маленьким столом, с ним и с другим близким знакомым, который также погиб жестокой смертью в последней войне. На протяжении всего ужина и при расставании с нами Лермонтов только и твердил о своем близком конце. Я заставляла его молчать, стараясь смеяться над его необоснованными предчувствиями, но они против моей воли овладели мной и тяготили мое сердце.
Два месяца спустя они осуществились, и пистолетный выстрел похитил у России - во второй раз - одну из самых дорогих ее национальных знаменитостей. Всего прискорбнее было то, что смертельный удар был нанесен на этот раз дружеской рукой.
По прибытии на Кавказ, в ожидании экспедиции, он отправился на воды в Пятигорск и встретился там с одним из друзей, которого он уже давно сделал жертвою своих насмешек и мистификаций. Он возобновил их, и в течение нескольких недель Мартынов был мишенью всех сумасбродных выдумок поэта. Однажды, в присутствии дам, увидав Мартынова вооруженным по черкесскому обычаю двумя кинжалами, что не шло к кавалергардскому мундиру, Лермонтов подошел к нему и вскричал со смехом: "Ах, Мартынов, как вы хороши в таком виде! Вы похожи на двух горцев".
Слова эти послужили каплей, которая переполнила чашу терпения; последовал вызов на дуэль, и на другой день оба друга были уже к ней готовы.
Напрасно свидетели пытались уладить дело; в него вмешалось предопределение.
Лермонтов не хотел верить что сражается с Мартыновым. "Неужели, - сказал он свидетелям, когда они передавали ему заряженный пистолет, - я должен целиться в этого молодого человека"?
Целился ли он или нет, но последовало два выстрела, и пуля противника смертельно поразила Лермонтова. Так кончил в возрасте 28 лет, и одинаковой смертью, поэт, который один мог вознаградить нас за безмерную потерю, понесенную нами в Пушкине. Странная вещь! Дантес и Мартынов, оба служили в кавалергардском полку… Евдокия Ростопчина ."
Я окончил чтение, когда за мной пришел Фино.
Было шесть часов. Мы сели на дрожки и отправились к князю. Общество наше было небольшое.
- Князь, - сказал я, вытаскивая письмо графини Ростопчиной из своего кармана, - прошу вас помочь мне прочитать название деревни нашего друга.
- Для чего? - спросил меня князь.
- Для того, чтобы ответить ей, князь; она написала мне премилое письмо.
- Как, вы не знаете?.. - удивился царский наместник.
- Что?
- Ведь она же умерла.
Глава XL
Цитаты
Теперь дадим читателю представление об одаренности человека, физический и нравственный портрет которого начертало живописное перо бедной графини Ростопчиной. Мужчины могут быть оценяемы и передаваемы мужчинами же, но они должны быть всегда рассказываемы женщинами.
Мы не будем долго выбирать, а просто возьмем наудачу из стихотворений Лермонтова некоторые, сожалея, что не можем познакомить наших читателей с его крупной поэмой "Демон", как познакомили их с его лучшим романом "Печорин", но гений его проявляется везде, и он может быть оценен лучше, благодаря переменчивости; которой он может подвергнуться, и формам, которые он может принять.
Вот стихотворение "Дума": "Печально я гляжу на наше поколенье!.." Это плач, где, может быть, Лермонтов весьма мизантропически оценивает поколение, к которому принадлежал он сам .
Оставьте в стороне слабость перевода и увидите, что Байрон и де Мюссе не написали ничего более горького.
А вот стихотворение совершенно иного содержания: это разговор двух гор: Шат-Эльбруса и Казбека - двух самых высоких вершин Кавказа после Эльбруса, если не ошибаюсь.
Шат-Эльбрус, расположенный в самой неприступной части Дагестана, уклонялся до сих пор от владычества России. Казбек, напротив, покорен ей с самого начала. Он ворота Дарьяла.
Владетели его в течение семисот лет брали дань с разных держав, последовательно владевших Кавказом, открывали и запирали им проход, смотря по тому, исправно или неисправно платили им дань. Отсюда начинается спор Шат-Эльбруса с Казбеком, спор, который без этого объяснения был бы, может быть, непонятен большинству наших читателей .
Здесь поэт находит способ быть в одно и то же время насмешливым и величавым, что чрезвычайно трудно, так как насмешливость и величие - качества, почти всегда взаимоисключающие одно другое.
В стихотворениях, которые мы сейчас приведем, бросается в глаза одна только меланхолия. Все эти стихотворения написаны им незадолго до смерти. Графиня Ростопчина обратила наше внимание на то, что Лермонтов предчувствовал свою скорую смерть; этим предчувствием проникнуто почти каждое его стихотворение .
Мы выписали из одного альбома стихотворение, которого нет в собрании сочинений Лермонтова, возможно, оно составляло часть той, последней посылки, которую потерял курьер:
LE BLESSE
Voyez-vous се blesse qul se tord sur la terre?
Il va movrir ici? pres du bois solitaire?
Sans que de sa souffrance in seal coeur ait pitie?
Mais ce qui doublement fait saigner sa blessure?
Ce qui lui fait au coeur la plus apre morsure?
S’ est qu’en se souvenant? il se sent oublie .
В том альбоме хранится стихотворение "Моя мольба", которое мы цитируем по памяти .
Многие стихотворения Лермонтова пользуются такой популярностью в России, что их можно увидеть на каждом рояле, и не найдется, быть может, ни одной девицы, ни одного молодого человека в России, который не знал бы их наизусть. Они написаны в подражание Гете или Гейне. Одно называется "Горные вершины". Его завершают такие строки:
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
Действительно, поэт скоро заснул, но поскольку желанная смерть довольно долго не являлась за ним, он искал ее, подобно древним рыцарям, которые, истосковавшись по родному делу, трубили в рог, чтобы вызвать противника. Один из этих вызовов именуется "Благодарность" , но его скорее можно называть "Благоговением" .
Мольба поэта была, наконец, услышана: через восемь дней его убили, эти стихи, в числе других бумаг, были найдены у него в столе после смерти.
Глава XLI
Бани
Целый день Фино твердил, что готовит к вечеру сюрприз. Только что полученное известие о смерти графини Ростопчиной не очень располагало меня к сюрпризам, и я желал бы иметь их в другое время. Но я был не один и предоставил Фино располагать остатком вечера. Мы сели на дрожки.
- В баню! - сказал он по-русски.
Я уже настолько знал по-русски, что понял Фино.
- В баню? - удивился я. - Мы едем в баню?
- Да, - отвечал он, - однако разве вы против этого?
- Против бани? За кого вы меня принимаете? Но вы говорили мне о сюрпризе, и я нахожу довольно дерзким, что, по вашему мнению, для меня будет сюрпризом - побывать в бане.
- Знакомы ли вы с персидскими банями?
- Только по слухам.
- Бывали когда-нибудь в них?
- Нет.
- Вот в этом-то и кроется сюрприз.
…Как ветер, мы неслись по ухабистым улицам. Они освещались ровно настолько, чтобы не дать рассеянным полуночникам свалиться в лужу.
На протяжении шестинедельного пребывания моего в Тифлисе случилось видеть не менее пятнадцати человек или хромых, или с перебинтованными руками, которых я встречал накануне с совершенно здоровыми ногами и руками.
- Что приключилось с вами? - спрашивал я.
- Представьте, вчера вечером, возвращаясь домой, мне пришлось ехать по мостовой, и я был выброшен из дрожек.
Таков неизменный ответ. Под конец я уже спрашивал об этом только из учтивости, и когда вопрошаемая особа отвечала: "Представьте, вчера вечером, возвращаясь домой…" - я прерывал ее:
- Вы ехали по мостовой?
- Да.
- И были выброшены из дрожек.
- Совершенно верно! Откуда вы знаете об этом?
- Догадываюсь…
И все поражались моей прозорливости…
Мы неслись как ветер, тоже рискуя подвергнуться позже роковому вопросу.
К счастью, перед тем местом, где крутой спуск больше всего беспокоил меня, мы обнаружили, что оно загромождено верблюдами, и поэтому извозчик поневоле должен был ехать шагом. Такая быстрота езды ночью по тифлисским улицам имеет неудобство для тех, кто на дрожках; но она имеет другое, большее неудобство для тех, кто идет пешком. Так как ни улицы, ни дрожки не освещены, и мостовая летом покрывается слоем пыли, а зимой слоем более или менее густой грязи, то пешеход, если он не снабжен фонарем, попадает под дрожки прежде, чем заподозрит это, а так как дрожки запряжены парой, то если он избавится от толчка одной лошади, так уж наверняка никак не избавится от толчка другой.
Мы потратили целую четверть часа, чтобы пробраться между верблюдами, которые имели ночью фантастический вид, свойственный только им одним.
Потом, минут через пять, мы прибыли к воротам бани. Нас ожидали: Фино еще с утра дал знать, чтобы нам приготовили номер.
Перс в остроконечной шапке повел по галерее, висевшей над пропастью, и потом через комнату, наполненную моющимися мужчинами. По крайней мере мне показалось так с первого раза, но, вглядевшись в них хорошенько, я заметил свою ошибку. Эта комната была полна моющимися женщинами.
- Я выбрал вторник - женский день, - сказал Фино: - Если готовить сюрприз друзьям, то надо сделать его в полном смысле слова.
В самом деле, сюрприз был не для этих дам, которые, казалось, вовсе не удивлялись, но для нас. Я с некоторой горечью заметил, что наше шествие посреди их решительно их не встревожило; две или три, к несчастью, старые и отвратительные, схватили простыню, получаемую каждым моющимся при входе в баню, и закрыли ею свое лицо. Я должен сказать, что они произвели на меня впечатление жутких ведьм.
В этой общей комнате было около пятидесяти женщин в рубашках и без рубашек, стоявших и сидевших, одевавшихся и раздевавшихся; все это исчезало в парах, подобных тому облаку, которое мешало Энею узнать свою мать. Неблагоразумно было бы остановиться, и притом я вовсе не желал этого.
Дверь в нашу комнату была отворена, и человек в остроконечной шапке просил нас войти.
Мы вошли.
Наша баня состояла из двух комнат: первая с тремя ложами, довольно большими, чтобы было можно лечь на них вшестером; вторая…
Но мы сейчас войдем во вторую.
Первая комната это предбанник, где раздеваются прежде, чем входить в баню, где ложатся, выход я из нее, и где снова одеваются, когда должны уходить отсюда.
Наш номер был великолепно освещен шестью свечами, вставленными в большой деревянный канделябр, стоявший на полу. Мы разделились и, взяв покрывала (конечно для того, чтобы закрыть ими свое лицо в случае, если бы пришлось проходить мимо женщин), вошли в баню.
Признаюсь, я вынужден был немедленно выйти оттуда; мои легкие были не в состоянии вдыхать эти пары. Я должен был привыкать к ним постепенно, притворив дверь предбанника и создав себе таким образом смешанную атмосферу.
Внутренность бани отличалась библейской простотой; она вся каменная, безо всякой выкладки с тремя квадратными каменными ваннами, различно нагретыми или, лучше сказать, получающими природно-горячие воды трех разных температур. Для моющихся устроены три деревянных ложа. В эту минуту я вообразил себя приехавшим на почтовую станцию.
Отчаянные любители прямо бросаются в ванну, нагретую до сорока градусов и храбро погружаются в нее. Умеренные любители идут в ванну, нагретую до тридцати пяти градусов. Наконец новички боязливо и стыдливо погружаются в ванну, нагретую до тридцати градусов. Потом последовательно переходят от тридцати градусов к тридцати пяти, от тридцати пяти градусов до сорока. Таким образом, они едва замечают постепенное повышение температуры.
На Кавказе есть минеральные воды, температура которых доходит до шестидесяти пяти градусов; они полезны от ревматизма и употребляются только в виде паров. Моющийся лежит над ванной на простыне, четыре угла которой поддерживаются таким же числом людей. Мытье продолжается от шести до восьми-десяти минут; десять минут может выдержать только самый здоровый любитель бани.