Закончив за две недели ремонтные работы, 10 (22) мая 1841 г. транспорт отправился от Никобарских островов далее на восток. На островах более 20 моряков экипажа заболели тропической лихорадкой и пятеро из больных скончались во время перехода Малаккским проливом до Сингапура. Бутаков вспоминал об этом тяжелом этапе кругосветного плавания: "Если в аду есть наказание особенного рода для осужденных на вечную муку моряков, то вряд ли найдется что-нибудь тягостнее скуки и утомления, от которых мы страдали во время плавания в Малаккском проливе и в Тихом океане, от Манилы до 25° с. ш. Паруса хлопали о рангоут и рвались; снасти перетирались и лопались; огромная зыбь не дозволяла судну слушать руля, так что невозможно было править ни на том, ни на другом галсе, а беспрестанный однообразный скрип блоков, рангоута и переборок наводил тоску неописанную" [34, с. 112]. По приходе 2 (14) июня в Сингапур больные моряки были перевезены на берег, но после месяца стоянки окончательно поправилась только половина.
Выйдя из Сингапура 6 (18 июля), "Або" зашел в Манилу, а оттуда поплыл в Петропавловск-Камчатский. На последнем переходе до Петропавловска скончалось еще 13 моряков.
20 сентября (2 октября) 1841 г. транспорт стал на якорь в Петропавловске-Камчатском. Бутаков в своих записках дал живое описание природы Камчатки и быта местных жителей. Вот как он изобразил Петропавловск 40‑х гг. ХIХ в.: "Население Петропавловского порта, полагаемое до 500 человек обоего пола, состоит исключительно из служащих". Он описал небольшие деревянные домики местных жителей, изготовленные из тополевого или березового леса, не обшитые тесом и крытые по большей части шеламайником (это, по словам Л.С. Берга, камчатская таволга, высокая трава, вырастающая за один месяц до 2 м, очень характерная для Камчатки). Каменных строений в то время там не было, во-первых, из-за недостатка в кирпиче, а также из-за землетрясений.
Бутаков описал одно из них: "6 (18) мая 1841 г. землетрясение было здесь так сильно, что самые древние старожилы не запомнят на своем веку подобного. Колокола собора звонили сами собою; трубы и печи в большей части домов развалились; вода несколько раз быстро уходила из Малой губы и потом вторгалась туда снова с такой силою, что угрожала затопить порт; со стороны устья реки Калахтырки прилив возвысился футов на 50 [15 м], причем утонула одна женщина и множество собак, бывших там на привязи. Наконец недалеко от Орловки земля дала трещину, из которой била ключом горячая вода. Все жители Петропавловска в неописанном ужасе ждали своего последнего часа. Странно, что в Камчатке жители не выходят из своих домов во время "трясения", полагая, что опасность вне их больше" [34, с. 112].
Он анализирует цены на продовольственные и промышленные товары, доставляемые из Охотска в Петропавловск, и устанавливает, что они непомерно высоки, в два и больше раз выше, чем цены на эти товары в Петербурге и на продовольствие в Маниле.
"Живность является здесь в большом количестве против прежнего с тех пор, как нынешний начальник Камчатки принял строгие меры, чтоб собаки жителей были на привязи круглый год. Прежде они гуляли на свободе и питались, как могли, выбрасываемою на берег рыбою; тогда нельзя было оставлять без самого бдительного надзора кур, свиней и даже коров; собаки бросались на них и загрызали их. Страннее всего, что собаки не съедают своих жертв, а преспокойно оставляют их на земле…
Камчатские собаки похожи видом на волков и не имеют многих врожденных собакам качеств, между прочим главного – бдительности: дюжина собак, лежащих перед домом на привязи, вовсе не сторожит его, и ни одна не тронется при виде чужого человека. К счастию, воровство здесь неизвестно, а потому всякий хозяин дома смело может быть уверен, что у него никогда ничего не украдут. Камчатские собаки не лают, а воют, что с непривычки производит самое неприятное впечатление…
Рыбы здесь несметное множество. Кроме больших рыб, сюда приходят летом в огромном количестве сельди и вахня, или навага. Вахня чрезвычайно нежная и вкусная рыба. Чтобы составить себе понятие о количествах, в которых она ходит, скажу только, что закинув судовой невод, мы однажды вытащили зараз столько вахни, что она не уместилась в двух шлюпках, из которых одна была десятивесельный катер" [34, с. 113].
Видимо, Алексей Иванович был не удовлетворен своей деятельностью во время кругосветного плавания. Он писал своему брату Григорию Ивановичу: "Если бы я имел независимый кусок хлеба, я занялся бы только естественными науками. Для меня наука никогда не будет дойною коровой, я ценю ее слишком высоко. Если бы мне пришлось идти вокруг света еще раз, я пошел бы не таким олухом". Что касается научных наблюдений, которые Бутаков собирался производить в море, то ему не удалось в полной мере использовать свои знания и опыт, приобретенный при занятиях в обсерватории Академии наук. Этому помешали, как он писал, "обязанности службы и личность командира".
Выгрузка привезенных грузов задержала транспорт в Петропавловске-Камчатском, откуда он вышел в обратный путь лишь 24 ноября (6 декабря) 1841 г. Морякам транспорта из-за этого пришлось при выходе из Петропавловска прорубаться сквозь лед.
Направив курс к мысу Горн, судно вновь попало в зону жестоких штормов и находилось в штормовых условиях свыше 20 суток. А.И. Бутаков живо описал это штормовое плавание в Тихом океане: "Редко удавалось нести два марселя в три рифа [т. е. сильно подобранные . – Авт. ], а в два рифа могли их держать только два раза, да и то не долее нескольких часов… Иногда по ночам штормы сопровождались пургами [метелью . – Авт. ]; огромные хлопья мокрого снега крутились в воздухе, приставали к рангоуту и снастям, а потом глыбами падали вниз на палубу… 11 декабря, рано утром, закатился к нам с кормы огромный вал. Сперва он ударил снизу висевшую за кормой четырехвесельную гичку и переломил ее пополам об гик; кормовая половина повисла на талях, а носовая, вместе с переломанною правою шлюпбалкою, обошла спереди бизань мачты и очутилась на левой стороне шканец. В то же время вал ударил в висевшие на боковых боканцах два 10‑весельные катера; один разломало так, что его уже нельзя было починить, а другой мы после кое-как исправили, т. е. наполовину выстроили вновь. Вахтенного лейтенанта, кондуктора и рулевых валом покрыло с ног до головы и смыло к грот-мачте. Сходный люк был накрыт чехлом: масса воды ударила в него, выворотила стойки медных поручней из карлинцев, переломила дуги и влилась вниз. Удар в дверь капитанского буфета был так силен, что дверь слетела с петлей и проломилась внутрь, хотя она и отворялась внаружу. Круглый люк капитанской каюты, накрытый чехлом, продавило; в кают-компанейском люке разбило стекла, и внизу сделалось настоящее наводнение; тогда же силою воды приподняло одну каронаду со станком [короткую гладкоствольную пушку на подвижном станке . – Авт. ], и под задние его колеса подбросило бухту грот-марса-браса" [1, с. 207]. Вода залила жилую палубу и каюты.
Такая погода продолжалась приблизительно до 20 декабря (1 января) 1842 г. Транспорт пропитался сыростью. 20 февраля (4 марта) под 35° ю. ш. некоторые матросы заболели цингой. Транспорт попытался подойти к о. Питкерн, но неблагоприятные переменные ветры не позволили это сделать. Решено было обогнуть мыс Горн. А число больных цингой увеличилось и дошло до 30 человек, т. е. до половины членов экипажа..
15 (27) марта 1842 г. транспорт достиг мыса Горн, а 10 (22) апреля он стал на якорь на рейде Рио-де-Жанейро. На переходе от мыса Горн до Рио-де-Жанейро скончались 4 моряка, а пятый умер в Рио.
Вскоре после прихода "Або" в Бразилию там обострилась политическая обстановка. 5 мая должно было произойти открытие палаты депутатов, но бразильский император распустил палату. Это вызвало волнения, подавленные властями. На рейде в Рио-де-Жанейро стояли английские крейсеры, которые должны были перехватывать суда, доставлявшие в страну негров-рабов. Но Бутаков отметил, что тем не менее постыдный торг продолжался. Он писал впоследствии, что "негров ввозят отчасти при содействии правительства, которое, невзирая на трактаты, смотрит на это сквозь пальцы" [34, с. 113]. Простояв в Рио-де-Жанейро два с половиной месяца, транспорт 26 июня (8 июля) вышел в Атлантику и взял курс на Кронштадт.
Зайдя по пути в Портсмут и Копенгаген, 13 (25) октября 1842 г. транспорт стал на якорь в Кронштадте. В кругосветное плавание на нем ушли 82 моряка, а возвратились лишь 59, 23 моряка погибли. Историк контр-адмирал Н.А. Ивашинцев отметил, что ни одно из русских кругосветных плаваний не сопровождалось столькими бедствиями. В Индийском и Тихом океанах судно много раз подвергалось воздействиям штормов. Экипаж сильно страдал от тропической малярии и цинги. Для команды не хватало воды и пищи, и офицеры передавали свои продукты больным морякам. Когда судно пришло в Рио-де-Жанейро, то из матросов всего пятеро было здоровых, а на работы выходило еще десятеро, серьезно больных.
В письме к брату из Кронштадта от 12 декабря 1842 г. Алексей Иванович обвинял командира транспорта "Або" Юнкера в аморальных поступках и хищениях, а об офицерах транспорта отзывается очень сочувственно. В Петербурге офицеры "Або" были "обвинены в заговоре против капитана только потому, что Константину [великий князь Константин Николаевич, второй сын императора Николая I, родившийся в 1827 г. и уже в четырехлетнем возрасте поставленный отцом на должность генерал-адмирала, руководителя Российского военного флота . – Авт. ] неудобно признаться в неудачности своего выбора" [34, с. 114]. Из следующего письма брату ясно, что дело с хищениями командира было замято. Вместе с тем отпали и обвинения офицеров в "заговоре" против командира транспорта "Або" Юнкера.
В начале 1848 г. А.И. Бутаков был назначен для съемки и описи Аральского моря. Для выполнения этой особо важной в тот момент гидрографической работы (в связи с намерениями российских властных структур по продвижению российского влияния в среднеазиатские ханства) он был рекомендован начальнику Морского штаба адмиралу А.С. Меншикову знаменитым флотоводцем Ф.Ф. Беллинсгаузеном. В Оренбурге под наблюдением А.С. Бутакова весной 1848 г. была построена двухпушечная шхуна "Константин" длиною 16 м. 20 июля (1 августа) она была доставлена на Сырдарью, в укрепление Раим, в 64 км от устья реки и там спущена на воду. 30 июля (11 августа) шхуна вышла в море для описи. На ней находились начальник экспедиции лейтенант А.И. Бутаков, офицер генерального штаба (впоследствии генерал-лейтенант, известный исследователь Средней Азии) штабс-капитан Алексей Иванович Макшеев, прапорщик К.Е. Поспелов и другие. Всего экипаж шхуны состоял из 27 человек.
В его составе был и рядовой Тарас Григорьевич Шевченко, бывший в ссылке замечательный украинский поэт и художник. Чтобы лучше познакомить читателя со взглядами А.И. Бутакова на людей и общество, расскажем о его взаимоотношениях с Т.Г. Шевченко. Нужно помнить, что описываемые нами события проходили в довольно суровые времена последних лет царствования императора Николая I. За участие в деятельности Кирилло-Мефодиевского общества в Киеве (члены общества проповедовали братство славянских народов на основе идей православия и своеобразной демократии при ликвидации крепостного права и сословных привилегий) Тарас Григорьевич Шевченко был сослан рядовым в Орскую крепость с запрещением что-либо писать и рисовать. В приговоре от 30 мая 1847 г. было сказано: "Художника Шевченку за сочинение возмутительных и в высшей степени дерзких стихотворений определить рядовым в Оренбургский отдельный корпус, поручив начальству иметь строжайшее наблюдение, дабы от него ни под каким видом не могло выходить возмутительных и пасквильных сочинений, с запрещением писать и рисовать" [34, с. 120].
Находясь в 1848 г. в Оренбурге, где строилась шхуна "Константин", А.И. Бутаков узнал, что Шевченко служит рядовым в Орске. Он обратился к начальнику Оренбургского края генералу Владимиру Афанасьевичу Обручеву с просьбой откомандировать рядового Шевченко в распоряжение аральской описной экспедиции для зарисовки береговых видов Аральского моря. И Обручев, в нарушение приговора по делу Шевченко, согласился.
Путь от Орска до низовьев Сырдарьи Шевченко проделал вместе со штабс-капитаном А.И. Макшеевым, который также отправлялся на Аральское море для участия в описной экспедиции. "Я предложил несчастному художнику и поэту, – вспоминал позже А.И. Макшеев, – пристанище, на время похода, в своей джуламейке [небольшая юрта . – Авт. ], и он принял мое предложение. Весь поход Шевченко сделал пешком, отдельно от роты, в штатском плохеньком пальто, так как в степи ни от кого, и от него в особенности, не требовалось соблюдения формы" [34, с. 120].
Во время плавания по морю в 1848 и 1849 гг. Шевченко жил в маленькой офицерской каюте вместе с тремя офицерами. В течение двух сезонов он сделал много акварельных рисунков. Сам Бутаков относился к Шевченко весьма благожелательно. 14 ноября 1849 г. Шевченко в письме так отозвался о Бутакове: "…он был мне друг, товарищ и командир". Осенью 1849 г. Шевченко вместе с Бутаковым выехал из Раимского укрепления (низовье Сырдарьи) в Оренбург и поселился в доме капитана Герна.
Генерал Обручев остался очень доволен видами Аральского моря, сделанными Шевченко. А Бутаков стал хлопотать о производстве Тараса Григорьевича в унтер-офицеры, чтобы облегчить его существование. А находясь в Петербурге, Бутаков, по его словам, "двинул всех знакомых дам, чтобы они просили о Шевченко всех, кого надо".
В это время в Петербург поступил донос о том, что ссыльному Шевченко вопреки приговору разрешили рисовать. В апреле 1850 г. у поэта был произведен обыск. В результате всего Шевченко по распоряжению Обручева (видимо, в результате давления из столицы) был арестован и по этапу отправлен в Орск, ему было запрещено даже иметь при себе чернила, перья, карандаши, бумагу. В октябре 1850 г. Шевченко был сослан в Александровский форт (ныне Форт-Шевченко) на восточном каспийском побережье полуострова Мангышлак.
А А.И. Бутакова из-за всего этого ждали большие неприятности. Об этом свидетельствует секретное письмо военного министра князя А. Чернышева от 4 декабря 1850 г. начальнику Морского штаба князю А.С. Меншикову о взыскании с капитан-лейтенанта Бутакова за упущение по наблюдению за рядовым Шевченко. А в результате князь Меншиков уведомил военного министра о том, что Бутакову "за упущение по наблюдению за рядовым Шевченко сделан строжайший выговор" [34, с. 120, 121].
Теперь расскажем об описных работах А.И. Бутакова на Арале. Описные работы в 1848 г. продолжались почти два месяца – август и сентябрь. Бутаков провел общую рекогносцировку всего моря, промер глубин, определение широт приметных точек побережья и островов. Была открыта группа островов Николая (затем названных островами Возрождения).
А.Н. Бутаков писал родителям 13 августа 1848 г. с о. Барса-Кельмес (по-казахски "пойдешь – не вернешься"), расположенного в северной части моря: "20 июля я спустил свою посудину, а 25‑го отправился от Раима [в низовьях Сырдарьи . – Авт. ], подняв свой брейд-вымпел на шхуне "Константин", вниз по матушке Сыру-реке. Команды у меня 24 человека. Кроме меня и моего помощника Поспелова, у меня один офицер генерального штаба Макшеев, движимый любознательностью, которого укачивает насмерть, и офицер-топограф для съемки…
Питаемся мы морскою провизией, особенно ревностно кушаем горох и гречневую кашу. Теперь пойдет со мной в море приказчик рыбопромышленной компании со шхуны "Михаил" и берет с собою перетяг; следственно осетрины будет вволю. Компания добыла в нынешнем году, не устроившись еще, 3000 осетров [собственно шипов. – Примеч. Л.С. Берга ]. Рыбы этой здесь тьма: она плавала спокойно от сотворения, и теперь судьба назначила ей могилою российские желудки. Жителей мы не видели нигде, хотя во многих местах находили свежие следы пребывания киргизов [так в то время называли казахов . – Авт. ]": Бутаков высказал мнение, что местное население боится русских. "Им хивинцы [Хива-независимое тогда ханство на территории Узбекистана и Южного Казахстана, отряды которого часто совершали нападения на вошедшие в состав Российской империи районы Средней Азии . – Авт. ] всячески внушают эти опасения, а сами грабят их без зазрения совести"" [34, с. 116].
Алексей Николаевич прекрасно разобрался в местной обстановке и всячески пытался помочь казахам в их взаимоотношениях с ханом-властителем Хивинского ханства и его подручными. О действиях последнего Бутаков в одном из писем выразился так: "Он разоряет вконец своих собственных подданных. В особенности ужасна нищета несчастных киргизов [казахов . – Авт. ], о которой, не видавши, нельзя составить себе даже понятия; глядя на них, удивляешься живучести человеческой: они едва одеты, живут в прозрачных кибитках, продуваемых насквозь морозными ветрами, и едва не умирают с голода. Довольно сказать, что кочующие по Сырдарье киргизы были ограблены четыре раза в течение каких-нибудь восьми месяцев! И как ограблены! Хивинец жжет и уничтожает все, что не хочет или не может забрать с собою. Варварство этих подлых разбойников превосходит всякое описание, и завоевание Хивы нами было бы величайшим благополучием для всех подданных хивинского хана", что и произошло в последующие годы [34, с. 123].
23 сентября шхуна "Константин" возвратилась в устье Сырдарьи. Оттуда Бутаков писал родителям 3 октября 1848 г.: "Ура! Милые родители, первое плавание великого главнокомандующего всеми морскими силами Российской империи на здешних водах кончено благополучно и не без пользы: я обрыскал все Аральское море, нашел богатейший пласт каменного угля, нашел в середине целую группу островов (состоящую из трех), из которых наибольший [о. Николая, затем назван о. Возрождения . – Авт. ] занимает пространство около 200 квадратных верст, если не больше, – словом, он более многих лилипутов государств Германии [в то время Германия состояла из множества независимых государств больших и малых. – Авт. ]. На острове никогда еще не бывала человеческая нога, и он представляет все элементы блаженства киргизов: покрыт лесом и имеет свежую воду в копанях. А для нас, славян, питавшихся солониной… он имеет еще прелесть: тьма сайгаков, рода диких коз, которых мясо чрезвычайно вкусно. Да навалилась же на этих зверьков моя команда! Двадцать братий поглощало ежедневно по два сайгака, а иногда и больше, а в звере, без головы, ног и шкуры, весу около пуда [16 кг], а иногда и 1 пуд 10 фунтов [20 кг]. Дров бездна, а потому я дал им свободу отъедаться вволю. И с утра до вечера камбуз на судне и котлы на земле были беспрестанно в деле. Кроме сайгаков, там было множество диких гусей, уток, бакланов, куликов; но мы на эту мелочь и не смотрели".
Когда Бутаков и его команда впервые высадились на острове, то сайгаки с удивлением смотрели на людей, подпускали к себе очень близко и не разбегались даже после выстрела. В начале ХХ в. сайгаки на этом острове были окончательно выбиты. Да и сплошные заросли саксаула, которыми был покрыт остров, были полностью вырублены.