Олексич вышел. Но не минуло и получаса, как он снова вернулся в горницу. Александр в домашнем кафтане, с непокрытою головой, распахнув створку окошка, смотрел на густую зелень кленов и лип, ограждающих княжий терем. На скрип двери он круто повернулся и, увидев Олексича, нетерпеливо спросил:
- Говорил с ордынянином?
- Говорил, княже. Хочет он видеть тебя.
- Уж не выйти ли мне навстречу? - усмехнулся Александр. - Сказал ты, что он не в Орде, а в хоромах князя новгородского?
- Не слушает он слов, грозит волей хана.
- А нам ли слушать ханскую волю! - потемнев лицом и с трудом сдерживая гнев, произнес Александр. - Новгород Великий и князь новгородский не просили милости хана, и страха у нас нет. Буду говорить с ханским послом, как сказал, после обеден. А пока пусть отдыхают ордыняне. Укажи им место на нашем дворе, где жить, и дай корм!
Как ни кричал и ни сердился посланец хана, Александр сдержал слово, не принял ордынянина. Разгневало его упрямство ханского посла, то, что грозил ордынянин ему, князю новгородскому, волей хана. Разве не слыхал он о битве на Неве? Был в Новгороде посол Биргера, грозил полоном и смертью. Правитель шведов поплатился гибелью своего войска…
Все утро Александр не притронулся к еде. Собрался было в терем к княгине, но на полпути передумал, не пошел. Даже там, в тереме у княгини, спроси она об ордынянине, Александр не смог бы сдержать себя, выдал бы свой гнев и свою тревогу.
Готовясь к встрече с послом, Александр от души пожалел, что отпустил во Владимир ближнего боярина. Федор Данилович нашел бы, чем образумить ордынянина и принять его так, чтобы не пострадали ни слава, ни честь князя. Посоветоваться с Олексичем? Но он, как и все дворские, хорош дома, в домашних делах, но нет у него того спокойствия и рассудительности, которыми отличается Данилович. Среди бояр-вотчинников в совете господ и на владычном дворе есть умные головы, но не рано ли советоваться с ними, не узнав, какую весть шлет хан? Дадут совет, а после не стали б кичиться тем, что без них не смог князь говорить с ханским послом. Посоветоваться с гостиными людьми и с ремесленными, вече созвать, но и времени нет на то, и нечего пока сказать вечу. В конце концов Александр решил: "Послушаю, что молвит ордынянин, а сам молвлю, что молвится".
После обеден Александр вышел в гридню. Княжая круглая шапка покрывает его голову, синий кафтан туго перетянут княжим золотым поясом.
Окинув взглядом ближних дружинников, Александр прошел на свое высокое место и велел Олексичу ввести посла.
В парчовом распахнутом халате, из-под полы которого виднелась рукоять кривой сабли, в островерхой, жесткой, как луб, бараньей шапке, мягко ступая по ковру неподкованными, без каблуков, тонкими зелеными сапожками, посол приблизился к месту Александра. Он передал князю ханскую грамоту, потом, приняв от оруженосца саблю со сверкающей золотом и самоцветными каменьями рукоятью, поднял ее обеими руками и положил перед князем.
- Могущественный хан Вату, повелитель многих земель и многих народов, - начал он, - велел передать дар свой тебе, князь. Могущественный хан, покорив Русь, вступил ныне в землю угров; он послал меня в улус свой Новгород и к тебе, князь, чтобы сказать: почему Новгород не шлет своих послов к хану, не согревает сердца светом очей могущественного повелителя? Не поклонится новгородский улус миром, пошлет хан войско, разорит непокорный улус, не оставит камня на камне от жилищ ваших. Решай, князь, быть ли улусу новгородскому и тебе покорными повелителю мира или положишь меч и огонь на город свой?
Пока говорил ханский посол, лицо Александра то бледнело, то яркая краска заливала щеки. Казалось, вот-вот вскочит он, гневным словом остановит посла, велит или бросить его в поруб или гнать из города. Но Александр молчал. Уже посол давно кончил говорить, Александр все еще сидел неподвижно, точно скованный словами ордынянина. Но вот он поднялся, наступил ногою на саблю, положенную перед ним ханским послом.
- Спасибо хану за то, что не забыл он землю нашу, - сказал. - Жаль, неведомо, с какой поры величается ханским улусом Великий Новгород? Не ослышался ли я или не ошибся ли ты словами, посол хана?
- Не свои слова, а повеление могущественного повелителя передал я тебе, князь.
- Известно ли хану, что недавно полки новгородские поразили и иссекли в битве сильное войско короля свейского? В той битве не просили мы у хана ни помощи, ни совета. О том, как быть, после скажем и ответ свой дадим хану. А тебе, послу ханскому, рад Новгород. Гости вольно!
Глава 5
Тучи над Новгородом
Весть о приезде ханского посла разнеслась по городским концам. На торгу и в хоромах передают из уст в уста:
- Ханским улусом назвал ордынянин Великий Новгород, требовал дани.
- Ой, да как же? Кому дань-то?
- Им, улусникам… Орде окаянной.
- Врут. Статочное ли дело кланяться Орде?
- Истинную правду сказываю.
- Правда-то с кривдой - родные сестреницы. Молвишь правду, а ей тесно. Обежит все избы да снова к тебе в дверь… Такая-то разукрашенная, что не признаешь.
- Побожился бы, да ведь душу на ладошку не выложишь.
- А улусом почто звал? Не улус Новгород - Господин Великий.
- То ханское слово.
- Неужто Ярославич без гнева слушал, как ордынянин поносил перед ним Новгород?
- Слушал.
- Не велел схватить ордынянина, не выгнал из города?
- Нет. Живет ханский посол на Новгороде без обиды.
Не знали новгородцы злее вести, чем эта. Боярин Стефан Твердиславич долго ломал голову над тем, что велел хан своему послу сказать Великому Новгороду. И обида тяжко давила и сомнения тревожили. Не легко подняться из дому, но все же собрался боярин к куму Лизуте. Хитер и умен боярин Якун, уж он-то рассудит; коротка ли, длинна ли речь - Якун Лизута каждое слово добела обсосет.
Тоньше думы и мысли яснее, когда на столе ендова с медом, когда первые чаши опрокинуты, первым заедкам оказана честь.
Начал речь Твердиславич издалека, посетовал, что на старости остался он в одиночестве. Знал бы о скором походе, не послал Андрейку на Ладогу.
- За грехи, знать, покарал меня бог, Якуне, - вытерев рушником сухие глаза, сказал Стефан Твердиславич. - Как услышал весть, что сгиб Ондрей в битве, чую, ноги подсекло. Один у меня был Ондрей, кому оставлю вотчины? Кому хоромы и все добро, кому имя свое передам?
- Почто о худом думать, Стефане? - Лизута привстал и, выражая сочувствие горю кума, придвинул ближе к нему ендову. - Пережил я, Стефане, эти горя: дочь свою, по грехам моим, схоронил в черный год и болярыня моя тоже вот… Страдает.
- Годов своих страшусь, Якуне. Не спохватился вовремя, как схоронил покойную болярыню… На Ондрия была надёжа.
- Годы не укор, Стефане. У старого дуба корни крепче, так сказывают.
- Куда уж! Корни в земле, Якуне. Сломит буря вершину, и корни сгинут.
- А ты не поддавайся. И я жалею Ондрия… Крестник мой. Да ведь из жалости кафтан не сошьешь… У кого коротка жизнь, у того и грехов меньше. Чист Ондрий предстанет, как голубь…
- Род, род мой угас, - продолжал сетовать Стефан Твердиславич. - Последний я Осмомыслович. Копил и приумножал добро в поте лица, а тут - все прахом! Горько думать о том, Якуне!
- Испей-ка меду!.. Хорош мед, крепок. Намедни с Мологи, из моей вотчины тамошней, привезли… Ты о житейском тревожься, Стефане, оно ближе. За житейскими тревогами отойдет горе.
- Тревожусь, зело тревожусь… К слову бы молвить: ордынского хана послишко нынче на Новгороде… Не пойму, почто терпим?
- Истину молвил, терпим, - Лизута, прищурясь, поднял глаза на кума. - Прежде иноземные послы Великому Новгороду били челом, а хан забыл о Новгороде, князю писал грамоту, и слово посла было князю.
- Ну-ну, как же так, Якуне? - притворно изумился Твердиславич, будто впервые услышал о грамоте.
- Не видел хан Новгорода, неведомы ему и обычаи новгородские, - ответил Лизута. Потом, склонясь вперед, точно из боязни, что кто-то может услышать его, зашептал - Суздальские князья, Стефане, не ищут ли покрыть протори свои за счет Великого Новгорода?
- Можно ли так-то?
- Почему не можно? Почему бы иначе-то хану писать грамоту не Новгороду Великому, а князю?
- Растревожил ты меня, Якуне, своими речами, - Стефан Твердиславич неловко заерзал на лавке и, словно вдруг стало душно ему, расстегнул шубу. - Небось князь-то Александр не встанет супротив отца?
- Не жду того и не льщусь, - уклонился от прямого ответа Лизута. - Александр высоко голову держит. Которую неделю в городовых концах слышно его имя. Мыслю, Стефане: послишко-то ханский не на руку ли Новгороду?
- Не домекаю.
- А ты домекни! Александр молод. После битвы со свеями да как Невским всенародно назван, гордость его стала превыше разума. Хан в грамоте своей, слышно, извеличал Александра своим улусником. Любо ли этакое величание?!
- Не любо. Доведись меня…
- Сказывают, Александр то и сделал, - не слушая Гвердиславича, продолжал Лизута. - Напомнил послу, как новгородские полки иссекли свейских крестоносцев. Вот и суди, Стефане: по гордости-то по своей примет ли Александр покорность хану?
- Не знаю. Не молвлю наперед.
- Не примет, - отвалясь на лавке, усмехнулся Лизута. - И на пользу это нам, Стефане.
- Чем?
- Кинь-ко умом! Не покорится Александр хану - от хана зло примет; окажет покорность - Великий Новгород не возьмет улусье. Вече созвоним, пусть Александр скажет, как он волю новгородскую за ханские посулы отдал. Не близко ли, Стефане, времечко, когда увидит Новгород княжий поезд за городским острогом?!
- Такое-то сталось бы!..
Неделя прошла, как живет в Новгороде ханский посол. Все эти дни Александр не видел его. Олексич передавал: сердится ордынянин, ждет ответной грамоты. Александр велел дать в подарок послу меха куниц и черных лис, не жалеть меду и мальвазеи… Пусть ждет.
Послание хана больно уязвило самолюбие Александра. Ему ли, гордому князю, признать себя улусником? При одной мысли об этом охватывал гнев. Но Александр помнил развалины городов русских, знал силу Орды и потому сдержал себя, не посмеялся в лицо ордынянину, не изгнал его и его конников из города.
Не из страха перед ханом поступил он так, не себя жалел. "Погибну, кто рад будет гибели моей? - спрашивал Александр себя. - Вотчинники да об руку с ними лыцари ливонские. Тем, что ляжет костьми, не отвратим бед. Жесток и силен хан. Вернется на Русь войско ордынское - разрушит оно Новгород. Кровью людской потечет Волхов, пепел и камни останутся на месте славного города".
Душен и тяжел спертый воздух в горнице. Неподвижно стоят за окном клены и липы. Тронутая кое-где желтизной зеленая листва их бессильно поникла, словно увядшая. Доносится шум торга, и как будто вместе с этим шумом струятся в горницу запахи избяного дыма, перегретого дегтя, стоялых вод, - запахи изнывающего от жары города.
В переходе скрипят под ногами рассохшиеся половицы. В светлице княгини, куда вошел Александр, полумрак. Теплится огонек лампады перед темным киотом.
- Параша!
Княгиня поднялась навстречу. Просторный летник скрывает ее полноту. Жемчужные рясы ярко оттеняют вспыхнувший румянец щек.
- К тебе, Параша, спросить хочу…
- Что я молвлю, - улыбнулась княгиня.
- Ты сядь! Почто стоишь, - Александр осторожно обнял и усадил на мягкую лавку Прасковью Брячиславовну. - О большом деле хочу сказать, - продолжал он. - Трудно мне. Как вернулось из похода войско - весел я был, радовался и гордился тем, что от моих полков приняли поражение крестоносцы, что сам я поразил в битве правителя свейского. Думалось, ничто не в силах омрачить радость. Не верил я болярину Федору, когда, собираясь к батюшке, говорил он мне о новых вражеских кознях… И вдруг… Не стало у меня радости. Ордынский хан улусом своим назвал Новгород, покорности хочет. Скажи, Параша, улус ли Новгород?
- Ах, Сашенька, скажи тому послу, что ты князь… Ехал бы он прочь. И мне ли думать о хане? Видишь я какая… Скоро уж…
- Да, скоро, - как бы не поняв того, что сказала княгиня, хмуро повторил Александр.
- Не сердись, Сашенька! Не могу я о чужом думать. Не знаю, что будет со мной… И рада я и боюсь.
Александр молча обнял княгиню. Хотелось успокоить ее, сказать, что напрасно она тревожит себя, но как сказать об этом?.. Пришел, напугал речами…
Встревоженный вернулся Александр к себе. Как быть? Надо решить и сказать свое решение ханскому послу. В открытую оконницу откуда-то издалека, будто с Волхова, доносится песня, где-то кричат лоточники; на дворе, у княжей вежи, играют в рюхи дружинники.
Александр постоял у окна, послушал. Город живет, как и жил. Александр развернул плечи и потянулся с такой силой, будто тяжел и тесен вдруг стал ему легкий домашний кафтан.
В горницу неслышно вошел отрок. Он помялся у двери, видя нахмуренное чело князя, и молвил:
- Болярин Федор Данилович возвернулся, княже.
- Данилович? Где он? - Александр поднял голову.
- Возок его на дворе… Видел болярина и голос его слышал.
- Иди к нему и скажи: как отдохнет, шел бы не в гридню, а, по-домашнему, в горницу.
Глава 6
Решение
Ближе к сумеркам, когда пора было зажигать свечи, в горницу вошел Федор Данилович. Истово перекрестясь в передний угол, поклонился князю.
- Поклон тебе, княже, от батюшки, князя Ярослава Всеволодовича, и от матушки-княгини, - сказал он. - Доволен батюшка победой твоей над свеями, вечную память молвил он воеводе Ратмиру. Прозвище Невский, нареченное тебе Великим Новгородом, великий князь принимает. Велел он так писать тебя в грамотах.
- Спасибо за поклон, болярин. Не ждал тебя скоро из Владимира.
- Путина была не гладка, Александр Ярославич, помаялся, - ответил Федор Данилович. - Тряско в возке, а я спешил, чтобы ордынского посланца застать в Новгороде. Великий князь Ярослав дал тебе грамоту.
Боярин достал из-за пазухи свиток с княжей вислой печатью и передал Александру.
- Здоровы ли батюшка с матушкой? Как живут люди на Владимире? - спросил Александр, принимая свиток.
- И батюшка, князь Ярослав, и матушка-княгиня, как уезжал я, пребывали в добром здравии. Матушка наказывала, впредь, как случится тебе быть в битве, берег бы себя… Обстраивается стольный Владимир: ограду поставили в кремнике, избы - в городе и на посадах рубят, торг стал людный, и обозы идут по дорогам. На пути видел много селений и займищ… Крепкие избы ставят жители, из кремневого лесу. Новые места обживают. Едучи, смотрел я, Александр Ярославич, и душа играла. Живет Русь! Не погибла. Страшное ордынское нашествие претерпела, а живет.
Александр развернул свиток. Медленно, останавливаясь и повторяя слова, чтобы лучше уяснить себе смысл их, читал он послание отца. Федор Данилович сидел молча. Глаза его внимательно следили за выражением лица князя. По тому, как легкая улыбка трогала губы Александра или вдруг сухо сдвигались брови, боярин видел - не всем доволен Александр в послании. Наконец он оторвался от грамоты, поднял взгляд на ближнего боярина и молвил:
- Пишет батюшка - не искать распри с ханом. Говорил ли о том он с тобою, болярин? Так ли, как надо, я понимаю послание?
- Так, княже, истинно.
- Хан - враг Руси! - сдвинув брови, глухо вымолвил Александр. - Грозит он гибелью Новгороду и людям новгородским… Легче мне поднять меч на хана, чем пить с ним чашу дружбы.
- Узнаю твой голос, Александр Ярославич, - с прежним спокойствием произнес Федор Данилович. - И я бы так молвил. Твое слово - слово витязя. Но слово витязя - не княжее слово, - боярин немного повысил голос, выдавая тем, что речь Александра его взволновала. - Честь и гордость князя в мудрости, в чести земли своей. То, что горько принять витязю, князю может стать нуждою неотъемлемой. Великий князь Ярослав не советует тебе искать распри с ордынянами, и дружба с ними не в пору. Но сильна Орда. Не настало время, не накоплены силы Руси, чтобы выступить противу.
- Не стать ли, болярин, нам улусниками ханскими? - нетерпеливо, с обидой в голосе, перебил Даниловича Александр. - Не пойму тебя нынче.
- А я ведь не загадку, простое слово молвил, Александр Ярославич, - сказал боярин. - Хан далеко. Слышно, переступил он рубежи угорские. Грозит нам? Да. Но не он поднял сегодня меч на Новгород, а латинские крестоносцы.
- В чем твой совет? - все еще недовольно, но без прежней горечи, спросил Александр. - Отпустим с добром и волей ордынянина, что молвят люди? Не по праву ли назовут нас улусниками?
На губах Федора Даниловича показалась усмешка.
- Долга беседа предстоит, Александр Ярославич. Вели принести меду чаши. И я краснее молвлю, и тебе легче слушать.
Александр хлопнул в ладоши и велел отроку, вбежавшему на зов, принести мед.
- С юных лет твоих знаю тебя, Александр Ярославин, - начал боярин, пригубив чашу. - Быстр ты в делах и умом зорок, ведаешь без моего совета: постоим перед латинскими крестоносцами - обережем веру, язык свой и обычаи, не постоим - хуже ордынской брани примем беды от латынян. Жесток хан, не жалеет он крови, но то, что приняли от немецкого лыцарства на Западе славянские племена куронов, лютичей и прусов, по лютости своей горше ордынского разорения. Захватывая чужие земли, лыцари истребляют мужей, жен, старцев и младенцев; никому нет пощады. А церковь римская благословляет страшные дела их как подвиг. Отцы и учители церкви латинской, вроде цистерианца Бернара и Клерво, призывают к истреблению племен славянских, не подчинившихся Риму. Того ли ждать? Не лучше ли нам не злом отвечать хану, а крепить силу, искать свои выгоды, чтобы одолеть врага, который стоит у рубежа?
Федор Данилович умолк. Александр поднял голову.
- Сказывай все, болярин! Будет ли мир на Новгороде?
- Не всякий мир хорош, княже, - помолчав, снова заговорил Федор Данилович. - Прими ряду вотчинников, княжи на всей воле их - люб станешь всем, кто кичлив богатством своим и родом древним. Но затем ли принял ты княжение новгородское, чтобы потворствовать хитростям вотчинников, у которых одна забота - не иметь головы над собой, жить в отколе, не держать ответа ни перед Русью, ни перед великим князем? Власть княжая выше власти боляр, Александр Ярославич. Князь ограждает вотчинные права от непокорных смердов и холопов, от тех, кто ищет греха против болярина своего, но суд судится княжей, а не болярской волей. Князю, а не болярам судить тяжбы и протори вотчинные, ведать кормление воеводское и блюсти войско. Не совету господ быть головою и владыкой на Новгороде, а князю. Но сильному князю не ведать мира с верхними. Опора ему не вотчинное болярство, а город, гостиные и ремесленные братчины. Опираясь на город, утверждали в Суздальской земле княжую власть противу старых боляр прадед твой князь Юрий Владимирович, и дед Всеволод Юрьевич; и тебе так жить, Александр Ярославич.
- А посол ордынский? Отпущу его с миром - не люб стану и городу, и гостиным и иным людям, - Александр повторил тревожившую его мысль.
- Может, и не люб, но тем ли решится спор? Встанет против тебя Новгород, будет искать брани, тогда не совет господ, а ты положишь гнев свой на Новгород. Года не минет - будут просить тебя новгородцы к себе на княжение, на твоей воле.
- Одумаются аль люб буду? - недоверчиво произнес Александр.
- Не одумаются и не люб, ливонские меченосцы тебя заступят.