Нам с Рейнардом, в отличие от Робина, нечем было щегольнуть. Рей-то с Марией были одеты хоть как-то, а мне пришлось прикрыть драную нижнюю рубашку великоватой коттой с чужого плеча. И явно из награбленных вещей - в нескольких местах у котты виднелись аккуратно зашитые дырки от стрел. Ничего, зато она была красная, моего цвета. Если бы она еще не болталась на мне, как на пугале…
За старшего Робин оставлял разбойника по прозвищу Сокол. Ему приказали в отсутствие мастера никого не грабить и пробавляться охотой, бродя вокруг "Кельи святого Мартина"; а если от Робина не будет никаких слухов больше десяти дней, немедля уходить на север. Большинству разбойников он и словом не сказал, куда собирается ехать - по делам, и все тебе. Но по физиономии того же конопатого Рори было ясно, что десять дней свободы от сеньора им вряд ли пойдут на пользу.
Рей для важности взял с собой одного егеря - мол, мы хоть и изгнанные, но все-таки бароны! Робин ему ничего на это не сказал. Он заставил меня и Марию - наплевав на себя и Рея - поесть перед дорогой холодного мяса и выпить воды. Правда, когда брат возмутился и тоже потребовал завтрака, Робин не отказал и ему. Мне же, наоборот, кусок в горло не лез - как будто еда вся состояла из сухого дерева. Всего дня через четыре я увижу Город… Все улочки, где я был так счастлив, кабачки и здания школ, и прекрасный Остров посреди синей реки, и королевский двор! И дом, где мы жили с Роландом… И королевских рыцарей, своих друзей… И может быть, может быть… На это, конечно, мало надежды, но вдруг я увижу Роланда? Ведь на Пятидесятницу рыцари съезжаются со всех сторон, может быть, Этельред, чтобы не вызывать подозрений, отпустит моего бедного друга ко двору? А если он и сам с ним приедет? При этой мысли меня как будто начинал кто-то душить. Но все равно возвращение в Город, где я не был столько лет, казалось возвращением к жизни.
О дороге нашей совсем нечего рассказывать. Дни стояли сияющие, только один раз побрызгал быстрый дождик - это оказалось даже приятно. А потом в небе поднялась радуга - как раз такая, какой я давно не видел, дугой через весь лес, двойная, и видно оба ее конца! Мы ехали по дороге среди мокрых сверкающих деревьев, прямо под радужную арку. И я, вспомнив примету, зажмурился и загадал желание - спасти Роланда. Даже Бог с ними, с землями… И Бог с ней, с честью… Только пускай колдун будет побежден, и Роланд спасется.
Рядом ехал Рей, и я заметил, что он тоже держит пальцы скрещенными и шевелит губами. Даже не спрашивая, я знал, что он загадал. Вернуться домой. И чтобы вместе с Марией. Подходила Пятидесятница, назначенный день их свадьбы, и я повернулся посмотреть на Марию - она тоже загадывала желание, даже глаза зажмурила, и крутила женихово колечко на пальце. Я понял, о чем она просит - выйти замуж за моего брата. Мне стало очень хорошо и одновременно очень страшно. Робин ехал впереди, я не видел его лица. А если бы и видел - не угадал бы его желания. А может, он и вовсе не верил в глупую примету.
Вот, наверное, единственно важное, что случилось с нами по дороге. Произошло это на третий день пути, а на четвертый - поутру - измельчавший лес уступил место пологим холмам и светлой равнине, и перед нами явился Город. Наш Город!
Всякий раз, когда я его видел, выезжая из леса - а это случалось четыре года подряд, после вакаций - меня охватывала такая радость, что я готов был, как счастливый паломник при виде Святого Града, вопить "Радость моя!" и гордиться званием "короля пилигримов". Вот он, радость моя… Такой же белый, с высоким шпилями - дворец, собор и ратуша, и над башенками ворот - королевские стяги. Увидеть его после того, как успел похоронить сам себя - я не удивился, что плачу, и на этот раз себя простил. Мы протрубили королевский сигнал у ворот - трубил Рей - и въехали с почетом.
Въезжали мы не через наши, западные Школярские ворота, а через восточные, Торговые. Но и здесь у меня жило полно воспоминаний - на это самое место, в перелесок, мы некогда явились большой компанией вызволять от цыган девушку Уну. Тут я впервые вспомнил об Уне, и сердце у меня стало неспокойное. Интересно, где она сейчас? Ведь Роланд отвез ее к себе, в Замок Орла. А там поблизости этот колдун, которому не нравится, когда Роланд любит кого-нибудь, кроме него… Не мог ли он чем-нибудь навредить Уне?
Ничего, утешил я себя, у Этельреда есть заботы и поважнее. Например, управлять своим новым феодом Пламенеющего Сердца. С чего бы ему преследовать бедную девушку? Скорее всего, он ее просто не заметил, и она сейчас живет себе тихонько в северном замке, волнуется о Роланде. Хотелось бы все же знать - женился на ней мой друг или нет? Он ведь собирался… Вдруг ему стало все безразлично с тех пор, как его заколдовали? А я, как-никак, за Уну малость отвечаю. Это ведь я ее нашел, она мне стала почти что как сестра.
Впрочем, судьба Уны, признаться, была наименьшей из моих забот. Я и думать про нее забыл, прости меня, прости, едва мы оказались за воротами.
Я ехал молча - слишком хотелось спрыгнуть с коня и расцеловать каждый камень. Залитые солнцем каменные стены, снаружи - ящики с цветами, блестящие стекла окон, распахнутые ставни. Узкие наши улочки, все в фонарях и ярких вывесках, где пару лет назад бродила компания счастливых дураков! И стыдно притом сделалось, и страшно, и так хорошо… Рей вряд ли чувствовал то же самое - для него Город куда меньше значил - и то лицо у него сияло, а губы были закушены. А вот Робин казался мрачным. По его непроницаемому виду я не мог распознать, видел он до этого наш Город или нет.
Я знал здешние улицы лучше всех, и кратчайшим путем вел наш отряд к центру, к реке, к Старому Мосту. Мостов, ведущих на остров, у нас два - Старый, он же Королевский, и Новый, он же Рыцарский. Старый - он на каменной основе, выгнутый; а Новый - подъемный, на цепях. Я всегда больше любил Старый. Там, правда, всегда толпа - чем-то попутно торгуют, и повозки теснятся, и у перил захожие жонглеры пляшут… Я смотрел на это все и почти ничего не видел из-за слез. Пару раз примерещились знакомые лица - флейтистка Полли, сын кабатчика из Красного Льва… Но меня никто не узнал не окликнул. И не удивительно. Я бы сам себя, раздолбая Эрика, тоже не узнал.
Во дворе замка уже вовсю шел турнир, и потому на мосту толпились одни простолюдины. Рыцари все сейчас сражались, и во мне проснулась старая жажда - узнать, кто победит, посмотреть турнир, даже поучаствовать - хоть недолго… А ведь старина сэр Райнер, наверное, все еще чемпион! Старый добрый Райнер. Как я мог его не любить? Вот он сейчас удивится! Он ведь ездил меня искать, узнавать, жив ли я, даже заказывал заупокойную службу. Вместе с Алисой… Алисой! Вот бы она тоже оказалась тут! Пускай даже в цветах сэра Райнера, хоть его невестой - но как здорово было бы ее увидеть. Гаспар сказал - "дама очень плакала". Наверное, сейчас будет очень радоваться! И сэр Руперт тоже… И все наши - похабник Герард, Иордан - интересно, он не похудел? - и Гаррис, совесть компании! Меня просто переполняла любовь ко всем, всем, и не только к людям - к Старому Мосту, к турниру, к железным фонарям по сторонам арки входа. От любви мне стало жарко и очень легко. Это, наверное, и называется - "сгораю в любви".
Рей положил мне руку на плечо.
- Слушай, братик, я, конечно, понимаю… Но, может, ты перестанешь так уж плакать? Люди оглядываются - думают, у тебя горе… Все-таки Пятидесятница, праздник же.
Я провел рукой по лицу - оно оказалось все мокрое. Первый раз в жизни я рыдал не от несчастной любви, а от счастливой. Но ради брата я сделал усилие и плакать перестал. Мы назвали привратникам свои имена - мы с Реем и Марией, а Робин по-прежнему молчал, как простой сопровождающий - и они с поклоном развели скрещенные копья. Так мы въехали в просторный замковый двор и спешились, оставив коней у коновязи.
Там было очень красиво, на королевском дворе ристалищ. Кругом гирлянды цветов, пестрые навесы для дам и прочих зрителей, и высокая серебряно-золотая трибуна для судей. Конечно же, там сидели король и королева, и рядом с госпожой Агнессой - наш герцог Эриберт. Их золотые волосы ярко блестели, даже ярче, чем золотая парча их полога. Поблизости, как водится, пестрели цвета остальных герцогств. Но турнир казался еще красивее трибун! Мелькали цветные флажки и щиты, летали обломки копий, то и дело гудел рожок маршала - кого-нибудь из выбитых из седла рыцарей уводили с ристалища. На этот раз цвета двух турнирных партий были - у одной белый, у другой - алый. Как ни смешно, основные цвета наших с Роландом гербов. Белые побеждали - и неудивительно: среди них мелькала высокая фигура сэра Райнера. Щит он не носил - должно быть, порубили, а новый он пока не взял, и турнирный значок - белый, как у всех, но я узнал его по роскошному доспеху и по коню. Такой красивый, белоснежный с черной гривой, был еще только у короля.
Не стоит долго описывать турнир. И так понятно, какая партия выиграла. И кого из рыцарей суд признал победителем - он выбил больше всего противников и всех послал пленниками куда-то на дальнюю трибуну. Удивление ждало меня потом - когда сэра Райнера стали награждать. Король встал и объявил, улыбаясь, что награду вручит дама, сегодня получившая более всего пленников и милостиво даровавшая им всем свободу без выкупа ради святого дня. Все вопили и били в ладоши, как будто им обещали показать слона. Многие бросали в воздух шляпы, кто-то махал бутылкой вина так, что брызги летели в толпу. Маленькая фигурка в платье как огонек просеменила к королевскому навесу и приняла из рук сира Арнольда венок и кубок блестящих монет - и я сразу узнал ее, хоть и издалека, но просто по походке… И по медно горящей голове. Алиса! Я едва не закричал, пытаясь к ней пробраться через толпу (на трибуны мы не попали, потому что поздно пришли). Я обернулся на своих друзей - Мария изумленно раскрыла глаза, как будто себе не веря. И была у нее в лице некая горечь, которую я понял без труда. Ее сестра блистала на турнире с лучшим кавалером в нашем королевстве, а она, храбрая и верная Мария, стояла в толпе в совершенно не праздничном платье, с волосами, заплетенными в лохматую косу, рядом с неимущим рыцарем, за которого могла бы сегодня выйти замуж… Я собирался сказать ей что-нибудь ободряющее, но не успел. Потому что разом запели рожки маршалов турнира, и все умолкли - пьяные и трезвые, довольные и злющие. Потому что сэр Райнер в центре ристалища поднял руку, показывая, что намерен говорить.
Он был уже без шлема, и как всегда сиял, как солнышко. Алиса рядом с ним держала кубок и венок из серебряных цветов (интересно, куда Райнер эти венки девает? Над кроватью вешает, что ли? У него их штук двадцать уже…)
- Ваши величества, и сиры бароны королевства, и все благородные рыцари и дамы, - зычно начал Райнер. Я не мог разглядеть выражение лица Алисы и старательно всматривался. Но у нее на лице как раз лежал блик. - Благодарю тех из вас, кто поддерживал меня, и тех, кто переживал за моих противников. Прошу прощения у всех, кто из-за меня потерпел увечье или другое неудобство.
Ну, это обычная послетурнирная речь нашего чемпиона, подумал было я, переставая слушать. Но тут Райнер сказал кое-что еще.
- Моя леди ради святого праздника попросила меня отпустить без выкупа всех плененных мною на турнире. Мы с нею вдвоем, посоветовавшись, решили…
(Мелькнула искорка моей прежней вражды к этому человеку. Теперь они с Алисой будут выставляться вдвоем, изображая благородство, горько подумал я, кривя губы. Хорошо ли, что они теперь вместе?..)
- …Решили отказаться от приза и раздать его всем неимущим рыцарям, с которыми я сегодня встречался на ристалище. Этот дар мы сопровождаем просьбой молиться за упокой души нашего друга, сэра Эрика Пламенею…
(Что? Я сошел с ума?!!)
- …щего Сердца, доброго рыцаря, который мог бы славно ристать сегодня вместе с нами, но Господь забрал его к Себе слишком рано, не далее чем…
- Нет!! - услышал я свой вопль как будто со стороны. Как я оказался на ристалище - не помню. Это называется "ноги вынесли". Наверное, люди передо мной расступались. Не знаю.
- Я не мертвый, - выговорил я, едва ли не падая на сэра Райнера, от изумления отступившего прямо на хвост Алисина платья. - Я здесь. Я живой.
Алиса прижала ладонь ко рту. Всё, кажется, замолчало - или я малость оглох. Почему-то не зная, что еще сказать, я стоял в этой мешковатой котте и глупо смотрел то на нее, то на него, таких красивых и праздничных, и пытался улыбнуться. А они смотрели на меня. И тоже молчали.
И тут в тишине король поднялся со своего места. Когда он поднимается, наш король Арнольд, обычно все взгляды обращаются к нему - так было и сейчас; только Райнер с Алисой продолжали смотреть на меня. А я - уже на короля.
- Сэр Эрик, - выговорил наш сир, и взгляд его ненамного отличался от взгляда мальчика-виллана в лесу, простите такое богохульство. Взгляд этот означал одно - "Ты же умер! Что ты здесь делаешь?" Но у сира короля он продлился не более мига.
- Сэр Эрик, мы безмерно рады видеть, что слух о вашей смерти оказался ложным. Не соблаговолите ли теперь объяснить, что на самом деле произошло?
Я преклонил перед королем колено, приветствуя его и собравшихся. И соблаговолил.
Я рассказал очень коротко - не время было сообщать подробности своего несчастья или же пугать праздничную толпу описанием колдовства. Сказал только главное - что пришел жаловаться на сэра Этельреда, обманом и магией завладевшего моей землей. И кроме того, заколдовавшего моего друга, Роланда, которого колдун обманом вынудил тоже принять в этом участие. Я говорил коротко и горячо, и только собрался добавить, что меня против всякого права держали в плену, выдавая за мертвого - как вдруг меня перебили.
- Я протестую, - сказал за спиной очень ясный, очень знакомый голос.
Не веря своим ушам, я обернулся. Робин стоял в своих блестящих поножах, широко расставив ноги - как у себя в лесу, перед тем, как отдать разбойникам очередной приказ. Бледен он был, однако, и с лицом, сведенным тревогой. И слова протеста исходили именно из его рта!
- По порядку, сэр, кто бы вы ни были, - нахмурилась леди королева. - Прежде всего не соизволите ли представить себя, чтобы мы знали, из чьих уст исходит обвинение сэра Эрика во лжи.
- Простите, госпожа моя, за неучтивость, - разбойничий атаман отвесил краткий поклон. - Мое имя вряд ли известно в Городе, но я тоже ваш подданный и претендую на долю королевского внимания и милосердия.
- Назовитесь.
- Робин Черного Орла, сын барона Хогарта… незаконный сын, простите, ваше величество.
Не знаю, какие лица стали у людей на трибунах. Мое же вытянулось почти до колен. С тоскливой любовью, поздним узнаванием смотрел я на этого человека, брата Роланда, и понимал, что он не лжет. Я же сразу узнал его. По голосу. По голосу.
- То, что вы в родне северных баронов, сэр Робин, еще не дает вам права обвинять во лжи других достойных людей.
- Мой король, вы понимаете, что это значит, - Робин подался вперед, глядя снизу вверх. - За каждое свое слово я готов присягнуть и ответить кровью. Не приведи Господь, я не называю сэра Эрика - (поклонился в мою сторону - коротко дернулся) - лжецом. Просто он не знает всего. Рыцарь Этельред тут ни при чем. Я перед Богом, Вашим Величеством и всем собранием обвиняю сэра Роланда Черного Орла в колдовстве и предательстве.
У меня в голове что-то щелкнуло. Стало очень горячо, даже жарко. Я сказал - и снова мой голос послышался как-то со стороны, потому что не хотелось этого говорить - но иначе было никак нельзя.
- Вы лжете, Робин. Вы клевещете на моего друга. Сейчас же берите свои слова обратно.
Робин смотрел на меня отчаянными глазами. Они были сейчас почти черными. Мы стояли в шаге друг от друга, и Робин ужасно походил на более темный вариант Роланда. То же удлиненное лицо. И выгнутые брови. И тонкий нос… И голос, когда он ответил:
- Эрик, это правда.
- Берите свои слова обратно.
Я повторял одно и то же, как зубрящий псалом ученик. Я больше никого не видел - ни сэра Райнера с Алисой, которые, по идее, находились где-то поблизости, ни людей на трибунах, ни даже короля. Только лицо человека, которого я любил, похожее на другое любимое лицо - сквозь красную пленку гнева.
- Это правда, дурак!! - заорал Робин так, что слова эхом отдались от каменных стен. - Открой глаза! Роланд - предатель! Он убил своего отца, отправил в изгнание брата! Потом он предал тебя, а ты защищаешь его! Он - колдун! Роланд семь лет учился магии, он едва не выпустил из тебя всю кровь!
…Я сам не помню, как оно так случилось. Это и называется - "меня понесло": как будто ты на гребне волны и уже не можешь остановиться. У меня не было перчатки, чтобы бросить под ноги оскорбителю, и даже меча на поясе не было, вообще ничего. Одно только желание - немедленно прекратить все это любой ценой. Я взмахнул кулаком перед лицом Робина - не ударил, к счастью - и сказал - наверное, на самом деле крикнул:
- Я вызываю тебя на Божий Суд.
Мы думали, раньше была тишина. Нет, оказывается, тишина наступила только теперь. Все не только говорить - кажется, даже дышать перестали. А мы с Робином стояли друг напротив друга на каменном дворе ристалищ, а прямо над нами стоял король.
- Опомнись, Эрик, - тихо выговорил мой враг. - Я не хочу с тобой драться. Черт, да я не могу драться с тобой!
- Тогда возьми обратно лживое обвинение.
- Нет. Никогда. Ты не понимаешь… Я прибыл сюда, чтобы…
Властный голос короля, тяжелый, как свинец, залил горла нам обоим.
- Как бы то ни было, сэры, прозвучало обвинение. За ним последовал вызов на Божий Суд, и это случилось перед лицом короля и королевы. Божий Суд священен, отказом от него вы признаете свою неправоту. Вы признаете свою неправоту, сэр Робин?
Робин молчал. Его зримо трясло. Я никогда не видел, чтобы человека так колотило! Он втянул губы - совершенно по-Роландовски - и наконец сказал:
- Нет, сир.
- Тогда я объявляю Божий Суд. У вас есть право поставить вместо себя другого бойца, тогда сэр Эрик тоже будет вправе выбрать себе замену.
По голосу короля я вдруг понял, что сир Арнольд того хочет. Он не желает, чтобы я дрался сам. И по теплу, пришедшему откуда-то сбоку - со стороны сэра Райнера - я понял, что эту мысль услышал не я один.