Корявая рука старухи, приняв оловянное распятие, поднесла его к единственной свече освещавшей подземелье, мерцая на краю бюро. Отсутствие шнурка с деревянными сферами насторожило подозрительную урсулинку. Она придирчивым недоверчивым взглядом смерила вооруженных людей. Её мутные старческие глаза, из-под опухших век, сверлили незнакомцев с той цепкой проницательностью, которая у животных зовется чутьем.
– А почему сам отче не соизволил явиться за виконтессой?
Не предвидя подобного вопроса от призрака, говорящего откуда-то из глубины сырой могилы, из склепа, коим, на взгляд молодых людей, несомненно, являлось помещение, в котором они нашли старуху, Тюрсо замешкался. Но уже через мгновенье, расправив плечи, он не найдя ничего лучшего, прикрикнул на безжизненную развалину.
– Тебе какое дело?! Сказано отдать девицу, выполняй!
Из-под черной накидки, показался гордый, суровый взор, озаривший испещренное глубокими морщинами, бледное, волевое лицо, грозной урсулинки. Она медленно поднялась, и, не сводя с дерзких юнцов пылающих огнем преисподней глаз, повелительно закричала, будто узрев перед собой самого Люцифера.
– Ортелло, затворяй дверь! Все сюда! Никого не выпускать живыми! Спасайте девицу де Лангр!
Не успели савойцы опомниться, как огромный кособокий верзила, с бычьей головой и кулаками, тяжелыми, словно глыбы гранита, выскочив откуда-то из мрака, налег на дверь с наружи, хлопнув увесистым засовом. Фаличетти схватился за шпагу, но могучий Ортелло, махнул исполинской дубиной с такой силой, что не отскочи савоец в сторону, его голова была бы разнесена как гнилой орех. Из-за спины Отрелло, облаченного в рубище, показалось с полдюжины убогих калек, размахивающих палками и железными крючьями, способными в два счета выпустить кишки любому, кто ослушается их повелительницы Берарды. Разрядив оба пистолета во тьму, кишащую беснующимися чудовищами, Фаличетти бросился по сводчатому лабиринту в сторону выхода. С ужасом наблюдая сквозь маленькое зарешеченное оконце, за тем, что твориться снаружи, во мраке коридора, Тюрсо скомандовал:
– Легурье, хватай её!
Коренастый Легурье, обеими руками, будто стальными клешнями, схватил за шею монахиню, приставив к её шее кинжал. Свора обездоленных, отогнав испуганного Фаличетти, собралась у оконца, откуда, на них, с ужасом взирал Тюрсо, прикрикнувший на старуху Берарду.
– Прикажите этому полчищу уродов выпустить нас и отдадать виконтессу, иначе мы убьем вас!
Отпрянув от решетки, Тюрсо дал возможность старухе обратиться к своему мрачному воинству. Морщась от боли, причиненной острием, вонзившимся в кровоточащую шею не более чем на одну десятую дюйма, сестра Берарда широко раскрыв глаза, завопила:
– Не отдавайте им девчонку, спасайте, спасайте её…
Это было последними словами, произнесенными грозной урсулинкой, застывшими на её безжизненных губах.
Сестра Берарда, в свой предсмертный час, напрасно беспокоилась о судьбе Инесс де Лангр. Как только началась потасовка, верный Дидье, вывел девушку через потайной ход, устремившись с Её Милостью к конюшне. Ещё слышались из мрака зловонного каземата крики несчастных растерзанных савойцев – Тюрсо и Легурье, когда легкая, двухколесная повозка, запряженная чубарой кобылой, подкатила к крыльцу маленького домика, на берегу озерца.
– Собирайте всё самое необходимое!
Закричала виконтесса, ворвавшись в комнату, где кухарка, укладывала спать малыша Шарля.
1 Болезнь святого Назария – безумие.
ГЛАВА 12 (106) "Завещание"
ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.
В темном запылённом помещении, под сводами низкого деревянного потолка, за конторкой, скрипя пером, сидел человек средних лет, с вытянутым бледным лицом, глубокими залысинами и тонкими губами, над которыми пробивалось нечто напоминавшее усы. Закончив писать, нотариус Бодлен, поднес бумагу к одной из свечей, возвышавшихся над стареньким бюро, и его маленькие проворные глазки забегали по каракулям, выведенным ровными строками.
– Ну, вот, пожалуй, и все…
Протянул он, не отрываясь от написанного, и лишь переведя взгляд на сидевшего перед ним мушкетера, формально улыбнулся.
– …Вот, Ваше Сиятельство, наконец, наступил тот день, когда усилия скромного нотариуса, которому полтора года назад вы оказали честь, предоставив возможность заниматься вашим делом, могут быть сполна вознаграждены.
Он, глядя на мушкетера, вновь, расплылся в весьма лицемерной улыбке, вызванной скорее не отношением к конкретному человеку, а издержками профессии.
– Осталась одна формальность, вам, Ваше Сиятельство господин де Силлег, многоуважеемый граф де Ля Фер, следует поставить подпись, вот здесь и здесь.
Пока Атос примерялся и нацеливал перо в нужную строку, Бодлен раскрыл толстую книгу, в кожаном переплете. Листы книги были исписаны множеством имен, занесенных аккуратным почерком в графы, образующие ровные столбики. Листая страницы, нотариус внимательно следил за мушкетером, вернее соблюдением с его стороны всех формальностей, связанных с весьма щепетильным ремеслом. Добравшись до нужной страницы, палец Бодлена, испачканный чернилами, пополз по столбцам, сверху вниз.
– Ага, вот. Будьте любезны, не сочтите…да-да, вот здесь, в книжице.
Как только мушкетер начертал свое имя с характерными для того времени завитушками, нотариус, отработанным движением, посыпал графский росчерк песком, радостно провозгласив.
– Нет, все же нет ничего более торжественного, чем составление завещания! Вы, конечно, можете возразить м-м-м, …мол, есть всяческие иные процедуры так же таящие свою острую приправку, нанесенную на бумагу, но всё же завещание, скажу я вам…это…реквием души, не иначе.
После вырвавшегося, нестройного, скажем так, каламбура, пыл Бодлена, взывающий к необузданному красноречию, угас. Он вновь обратился к формулировкам, параграфам и артикулам, именно здесь ощущая своё прямое предназначение, и даже если угодно превосходство.
– Ну, что ж, Ваше Сиятельство, вот и ваше волеизъявление, занесенное мною на бумагу, учитывая все правила и формальности. Итак: согласно составленному документу, мадемуазель Беатрис Мари де Силлег, виконтесса де Монтрей, племянница месье Армана Оливье де Силлег, графа де Ля Фер, с достижением совершеннолетия вступает в права владения над замками Броментель, Шато-Тур-ля-Фер, близ города Ла-Фер, в Пикардии, а так же замком Оржерак, что в Белом Перигоре, с прилегающими к ним землями, пастбищами, виноградниками и водоемами. После же смерти, упомянутого выше, месье Армана Оливье де Силлег, сеньора д’Атос, д’Отвиль, графа де Ла-Фер, если последний не пожелает изменить завещания, она так же наследует гасконские владения рода: замок
Атос, вместе с деревушками Атос-Аспи, что на правом берегу реки Олорон, между Совтер-де-Беарн и Ораасом, а тка же Отвиль и Казабер. Сеньория Бражелон, что в Орлеане, предназначается господину, имя которого, месье граф назовет впоследствии, в любое угодное ему время. Всё правильно?
– Всё верно, метр Бодлен.
Произнес мушкетер, поставив последний из множества росчерков, в очередном документе.
– Вот видите, как я и обещал, без модусов и проволочек.
Угодливо склонив голову, нотариус смог выдавить из себя очередную улыбку.
– Насколько я помню …
Вымолвил Бодлен, шаря глазами по бумагам, таким образом, проверяя наличие многочисленных подписей.
– …совершеннолетие Её Милости, мадемуазель Беатрис, уже не за горами?
– Вы совершенно правы, метр Бодлен, уже четыре дня, как моя девочка встретила совершеннолетие, а с сего момента, вступила в права наследства!
Послышался звон серебра, раздававшийся из кошелька мушкетера. На крышке бюро появилось с полдюжины монет.
– О-о-о! Благодарю вас Ваше Сиятельство! Ваша щедрость не знает границ!
Нотариус извивался, кланяясь в след мушкетеру, спрятавшему под полу лазоревого плаща, свежесоставленный документ. Возле двери, на улице Архивов, где располагалась коморка нотариуса, Атоса ждали верные друзья – Портос, Арамис и д'Артаньян.
– Что ж господа, дело сделано, бумага у меня!
Граф положил ладонь на грудь, где очевидно таился документ.
– Завтра же отправляемся в Мобюиссон. Это цистерцианский монастырь, в каких-нибудь пяти лье от Парижа, откуда мы вскоре вызволим виконтессу де Монтрей, мою любимую племянницу Беатрис, последнюю из рода де Ля Фер! А сейчас, по этому случаю, я хотел бы угостить вас!
Все четверо расхохотались, и Портос заголосил.
– В "Сосновую шишку"! В "Сосновую шишку", господа!
ГЛАВА 13 (107) "Де Ро наш друг, и это дороже истины"
ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.
Виконт де Сигиньяк вместе с шевалье да База, в сопровождении сержанта гвардии Его Преосвященства, господина де Рамбитура, встретившего их во дворе Пале-Кардиналь, следовали по длинному коридору резиденции Его Преосвященства, к двери в приемную Первого министра. Поднявшись по мраморной лестнице, анжуйцы заметили группу людей, в которых узнали, по мере приближения, солдат городской стражи, вооруженных алебардами, что ввело в изумление молодых дворян, явившихся на зов могущественного кардинала. Так же весьма странным показалась, чопорность подчеркнутая официозом, нескольких их добрых знакомых, кардинальских гвардейцев с которыми анжуйцы столкнулись на лестнице. Лишь только Бернажу, дежуривший вместе с Бикара у двери, во главе отряда стражников, подмигнул друзьям, выказав тем самым молчаливую поддержку, и вселив некоторую уверенность в их встревоженные души. Лакеи отворили, одни за другими двери, и молодые люди, ступили на мягкий ковер, покрывавший пол кардинальского кабинета.
Войдя в помещение, где возле стола, устланного неизменной картой, стояли де Рошфор, де Бутилье и де Кавуа, очевидно, ожидавшие появления молодых дворян, де Сигиньяк и де База поприветствовали поклоном "красного герцога", сидевшего в молчаливом раздумье, у камина. Всё, на первый взгляд, было как обычно, и не предвещало беды, но…если хищный взгляд Рошфора не вызвал подозрений, то суровый взор добродушного Кавуа, выдавал определенную напряженность и недоброжелательность в отношении новоприбывших. Ришелье ни одним движением не выказав интереса к происходящему, неподвижно наблюдал за огнем, будто те, кто явился по его приказу, вовсе не интересовали его.
Комната погрузилась в тревожную тишину, нарушаемую лишь потрескиванием дров в камине. Из-за бархатного кресла, показался черный жирный кот, один из кардинальских питомцев, в сонном равнодушии оглядевший стоящих посреди комнаты людей. Не мгновения не колеблясь, животное, неторопливо и вальяжно, приблизилось к анжуйцам, и, обнюхав носки их ботфортов, что, казалось, лишь придало ему достоинства, удалилось за гобеленовую ширму, где принялось тщательно, со старанием, вылизывать лапки и живот. Наконец, очевидно сумев выпутаться из паутины тяжких размышлений, Ришелье вернулся к повседневной реальности, ожидавшей его в лице двух анжуйских дворян, пытающихся всеми силами, утаить молчаливую тревогу, вызванную столь странными обстоятельствами приема, так же, как до этого, срочным и внезапным приглашением в Пале-Кардиналь. Неохотно покинув кресло, министр, неторопливо направился к молодым людям, пристально глядя в глаза то одному, то другому. Остановившись в нескольких шагах от юных господ, он твердым ровным голосом, в коем ощущался привкус угрозы, произнес:
– Господа, не стану лукавить, в зависимости от ваших ответов будет принято решение, куда вы отправитесь – в Шатле, как узники, или по нашему поручению в Анжу.
Де База и Сигиньяк взволнованно переглянулись.
– Виконт де Сигиньяк, шевалье де База, ответьте, чистосердечно как перед Господом нашим, в какой мере вы были посвящены в личную жизнь погибшего господина де Ро, и насколько доверительно относились к этому человеку?
На лице Гийома возникло недоумение и растерянность, а душа переполнилась негодованием от одной мысли о том, что его верного друга, в чьей безупречности он не сомневался ни на йоту, подвергли каким-то нелепым подозрениям, происхождения которых он не понимает, и не желает сознавать. И хотя, ни в коей мере не представляя, в чём могут состоять обвинения Луи, даже не затруднив себя задуматься над этим, он тут же, с присущей себе горячностью, встал на его защиту.
– Монсеньор, мы знакомы с Луи, простите, с шевалье де Ро, что называется всю жизнь! Это не просто дружба! Это если угодно…ну, как объяснить? А Луи …Луи, это…
Эмоции захлестнули Гийома, смешав в голове все мысли, и лишив, на какой-то миг, внятности изложения. В его памяти пронеслись согревающие душу воспоминания о проведенных вместе годах, о детских шалостях, о провинциальных баталиях в родном Анжу, где плечом к плечу, с Констаном, Бертраном, Жилем и Луи, они отстаивали свои наивные, исполненные юношеского максимализма взгляды, и получали первые уроки жизни, а с ними воинские трофеи, в виде ссадин царапин и шрамов.
Ришелье, не получивший ответа на поставленный вопрос, впрочем, вполне удовлетворенный красноречивой реакцией прямодушного шевалье, проливающей свет на его искренне дружеское отношение к покойному, и являющееся, несомненно, более весомым признанием, чем любые слова, обратился к рассудительному де Сигиньяку.
– Виконт, вы не могли бы высказать менее пылкое мнение, и оттого, более вразумительное, которое удовлетворило бы меня, впрочем, как и всех собравшихся?
Не отрывая взгляда от де Сигиньяка, кардинал указал на стоящих у стола дворян.
– Ваше Преосвященство, шевалье де База, несомненно, прав, мы действительно знаем друг друга с самого детства. Нас было пятеро, пятеро друзей, которые проводили вместе всё свободное время, не давали друг друга в обиду, стоя до последнего один за одного, деля все горести и радости поровну. Де Ро – больше чем друг, он наша семья.
Заложив руки за спину, кардинал медленно подошел к окну.
– Пятеро. И кто же остальные двое?
Жиль глубоко вздохнул.
– Это погибший от испанской пули, сержант гвардии Вашего Преосвященства, шевалье де Самойль, и, слава Всевышнему, ныне здравствующий, помощник интенданта провинции Анжу, Бертран Бруно Мари Жозеф де Невиль, барон де Некруассон.
– Что ж, вполне приличная компания. Преданность месье Некруассона, как и погибшего де Самойля, не вызывают сомнений. Продолжайте виконт.
– Монсеньор, могу лишь добавить к сказанному, что ни я, ни месье де База, не допускаем мысли о том, что шевалье де Ро мог оказаться тем, за чьи поступки нам было бы стыдно. Уверяем вас, он до последнего мгновения жизни был предан французской короне, Вашему Преосвященству и нашей дружбе.
Во время признания анжуйца, Ришелье с умилением наблюдал за упомянутым котом, закончившим туалет и собирающимся отойти ко сну. С неохотой оторвав взгляд от тешившего душу питомца, кардинал вновь сделался серьезным, и мрачным, но, не давая воли чувствам, он с мягкостью, даже некоторой вкрадчивостью, задал, пожалуй, самый каверзный вопрос.
– Тогда потрудитесь ответить, господа, как могло попасть в квартиру месье де Ро, вот это письмо?
Он кивнул господину де Бутилье.
– Мы нашли его на улице Шкатулки, в комнате, где был обнаружен труп, господина де Ро. Месье Бутилье, сделайте одолжение, прочтите послание.
Сюринтендант, извлек из кожаной папки мятый лист бумаги, и, уставившись в него, приосанившись, произнес:
– Господин де Ро, я благодарю вас за ценные сведения, которые вы с похвальным постоянством предоставляете нам. Посылаю полагающуюся вам награду, обещанные пятьсот пистолей, с надеждой на то, что вы и в последствии, не оставите нас, без вашего участия. С уважением, С.Ж.
Окончание текста, Бутилье отметил кивком головы, обращенным к кардиналу.
– Кроме литер, начертанных вместо подписи, на бумаге наблюдается герб, в виде четырех мечей примыкающих остриями один к другому, образуя крест.
Бутилье продемонстрировал описанный им символ, начертанный под строками, на листе бумаги.
Во время того как сюринтендант декламировал, Ришелье тайком наблюдал за выражением лиц анжуйцев, а когда тот закончил, задал вопрос.
– Вам известен автор, сего послания?
Взгляды дворян лучше всяких слов, демонстрировали полное недоумение.
– Быть может вы, где-нибудь встречали этот герб?
Сигиньяк, удостоверившись в том, что его товарищу, как и ему самому, неизвестно ничего из предоставленного сюринтендантом, промолвил:
– Простите монсеньор, я отважусь говорить за нас обоих.
Ришелье едва заметно кивнул.
– Нам с шевалье, к великому сожалению, неизвестно ровным счетом ничего, из того, что могло бы вас заинтересовать.
Заложив руки за спину, кардинал в задумчивости подошел к огромному книжному шкафу, и, как будто узрев на полке нечто важное, коснулся золоченых корешков нескольких книг. Тонкие пальцы герцога извлекли из ровного ряда старинных изданий томик Плутарха, зачем-то поменяв местами описания древнего грека с "Германией" Корнелия Тацита, будто восстановив тем единственно верный, неизменный порядок, абсолютную последовательность, известную лишь одному ему, что, скорее всего, вносило ясность и порядок в цепь логических построений Первого министра. Казалось, оставшись более чем удовлетворенным подобной перестановкой, Ришелье вернул своё внимание анжуйцам. Его прищуренный взгляд, молниеносный, несущий неотвратимую угрозу, будто ядовитая змея, впился в юных дворян.
– Но преданность это не честь, господа, поэтому имеет границы.
Кардинал не сводил глаз с анжуйцев.
– Здесь идет речь не просто о предательстве, здесь веет государственной изменой, посему вынужден ещё раз задать тот же вопрос,…но предупреждаю, одно неверное слово может стоить вам головы.
Ришелье чеканил каждое слово, будто желая впечатать его в мозг молодых людей, таким образом, намереваясь, лишний раз довести до них серьезность предстоящего решения.
– Итак,…допускаете ли вы мысль о том, что шевалье де Ро мог быть предателем?
– Монсеньор, даже если остаток дней отпущенных мне Господом придется провести в одной из ледяных ям Венсенского замка, я не стану чернить себя предположениями, я утверждаю, шевалье де Ро, не изменник!
Улыбнувшись одними лишь глазами, "красный герцог", перевел взор на взявшего слово, осторожного де Сигиньяка.
– Ваше Высокопреосвященство, не является секретом, что из суеты, в коей нам суждено появиться на свет и пройти свой земной путь, смерть, поджидающая в любой момент каждого из нас, уносит в могилу множество секретов и тайн. Не сделала она исключения и для нашего друга, шевалье де Ро, который оставил после гибели больше вопросов, чем можно было бы предположить. Увы, у природы свои законы, не ведомые разуму. Всё это так, и лишь одно неизменно как свет солнца, как ход времени, как лицо матери – это верность. Человек либо наделен этим достоинством, а значит – благословлен, либо лишен его, получив из преисподней трухлявый посох предательства, а с ним и путь, который зачастую ведет к земным благам, но неизменно упирается в проклятие. Третьего не дано.
Спокойный, уверенный взгляд де Сигиньяка пронизал стоящих у стола вельмож, остановившись лишь на кардинале.
– Могу заверить вас, господа, мой друг, шевалье Луи Филипп де Ро из благословленных.
Взор Ришелье был не менее беспристрастен, чем взгляд виконта, он, встретившись глазами с анжуйцем, устрашающе произнес:
– Это ваше окончательное решение?