– Ничего, и сено сгодиться, нам теперь выбирать не приходится, – и Радмир вышел во двор.
– Коня потом в сарай заведи, а то забор у меня невелик, по коню тебя признать могут, – крикнула в ответ хозяйка дома.
Напоив и накормив Щелкуна, Радмир спрятал своего четвероногого друга в сарае и только после этого снова вошел в избу.
– Да, гость у меня – явление редкое, – сидящая возле горящей лучины старуха с грустью посмотрела на свои сморщенные руки. – Спрашивать, что за беда у тебя, не стану, захочешь – сам расскажешь.
Голос хозяйки оторвал парня от грустных мыслей.
– Ты, наверное, думаешь, что беда твоя самая страшная, и сердце свое терзаешь. Вижу я это по глазам твоим. Печаль в них страшная, – старая женщина разразилась тяжелым хриплым кашлем. – Только я тебе скажу так. Молод ты и силен, конь у тебя боевой, одежа, доспех воинский, меч, кровь в теле играет, а значит, пока жив, нужно бороться и не предаваться горю, а то сгинешь и сам себя сгубишь.
Радмир внимательно слушал слова старухи. Она продолжала.
– Я ведь тоже молодой когда-то была и из себя была недурна, от парней отбою не было. Не веришь? – в запале вскрикнула старуха, заметив улыбку юноши. – А, ладно, – женщина махнула рукой. – Я не обижаюсь. Только если хочешь, расскажу тебе историю свою, меня это развлечет, да и у тебя мыслей тяжелых поубавится.
6
– Мы, народ суоми , на севере живем. Охотимся на зверя, рыбу добываем. Деревня, откуда я родом, маленькая совсем была, всего несколько семей, все охотники да пастухи. А пасем мы не коров да коз, как здешний люд, олень – наше главное животное. Он и молоко, и мясо нам дает, а из тех шкур оленьих мы жилища свои строим, леса-то мало на севере, таких домов мои соплеменники не строят, – старуха указала рукой на стену избенки, служившей ей домом.
Юноша внимательно слушал рассказ старой хозяйки, которой было в радость поделиться хоть с кем-то своими воспоминаниями.
– Жили мы, горя не знали. В реках рыба не переводилась, оленям корма хватало, правда, зимы у нас лютые, не такие как здесь. Но мы народ к холодам привычный, да и скотина наша рогатая тоже морозов не боится. Мужчины наши охотники были, воевали с соседями редко, всего нам хватало, а раз хватало, то и убивать друг друга незачем. Жениха мне родители нашли, свадьбу играть хотели. Только беда к нам пришла, напали на деревню викинги датские. Приплыла лодка огромная под парусом с звериной мордой на носу, по бокам весла огромные, щиты круглые. А с лодки люди повыскакивали, все в железе, с оружием, мечами да копьями, в шапках железных. Сейчас-то я на всяких ратников нагляделась, ты ведь тоже из них, из воинов сам-то будешь, а тогда нам все в диковину были. Страху нагнали, – старуха хлебнула из ковша колодезной водицы и продолжила свой рассказ. – Народ-то наш весь к центру деревни согнали. Тех, кто противиться посмел, мечами посекли, остальных в колодки заковали. Потом пир устроили, мужиков наших пытали железом до смерти, где у кого какие запасы припрятаны, да только какие у нас запасы да богатства, все на виду. В общем, пытали мужиков так просто, забавы ради, а нас, девок да баб молодых, сильничали долго и жестоко. Я ведь тогда еще девицей была, а меня шесть человек по очереди всю ночь пользовали, – старуха поежилась от жутких воспоминаний. – Звери они, нелюди. А старший их ярл с бородищей косматой Торбёрном Сноррсоном звался, так он вот всех пленных железом калёным метить приказал. Вот она, метка его звериная, – и старуха, откинув со лба свисавшие на него седые волосы, показала юному дружиннику давным-давно выжженное клеймо в виде направленной вверх стрелы. – Руна эта первую букву имени его медвежьего означает . Все мы потом трелями – рабами его стали. С тех пор ношу я клеймо и позор на своем челе. В трюмы нас погрузили и в земли его привезли. Нелегко жилось трелям у данов, работали с утра до ночи, туши китов, моржей и других зверей и рыб разных морских разделывали, потрошили, а из их шкур канаты плели, кровь из пальцев текла, ногти чернели и отваливались, а кормили рабов остатками мяса того вонючего. Страшная жизнь у невольников скандинавских.
В маленькое, прорубленное в стене оконце падал мягкий свет взошедшей на небо луны. Радмир за все это время не проронил ни слова. Где-то на улице залаяла собака.
– Всем трелям Торбьёрна нелегко жилось, а мне тогда тяжело вдвойне было. После набега того, когда нас в полон взяли, в чреве моем плод жил. Когда живот уж совсем большим стал, я сознание терять начала. Только после этого работу мне более легкую давать стали, помои убирать приходилось. Дитя мое на свет мертвое родилось, а я сама чуть кровью не изошла, но выжила как-то, боги, наверное, меня любили.
Радмир заметил, что, говоря о погибшем ребенке, старуха заплакала.
– Только день тот для врага моего, ярла Торбьёрна, роковым стал. На поселение его такие же викинги, как и он, напали, только те не даны, а свеи были. Такие же разбойники морские. Только для меня спасителями они стали. Главным у них покойный отец хозяйки моей нынешней был, ее да братца её Свениди, тогда еще не родившегося. Всех мучителей наших они побили, жилища их пожгли, добычу богатую взяли, а нас, рабов, стало быть, в свои владения привезли. Мне тогда повезло. Как в фьорд их приехали, узнал свейский ярл, что, по-видимому, за какие-то дела его недобрые наказали боги его. При родах жена его померла, дочь маленькую лишь ему оставила. Вот тут-то я им всем и пригодилась. Стала я тогда кормилицей при дочке свейского викинга, а как девочка подросла, ярл свободу мне подарил, только я при них осталась. Куда я пойду с такой отметиной на лбу, до сих пор словно мозг огнем жжет. С тех пор как выкормила я Асгерд, при ней всегда была, а она меня всюду с собой возила, вот и сейчас заботится обо мне, хоть мне и жить-то уже не долго, похоже, осталось на свете этом, – старуху
вновь затрясло от глухого сильного кашля. – А отец Асгерд другую жену себе взял из славянок. Она-то ему сына Свенельда и родила. Так что смотри, воин, так ли уж беды твои велики, мои-то, небось, поболе будут. Мне ведь только пять десятков минуло.
Радмир с удивлением посмотрел на хозяйку, которая выглядела никак не моложе семидесяти.
7
Так он провел у старой финки весь следующий день, и только к вечеру в дверь кто-то постучал. Радмир, услышав стук, напрягся и вытащил из ножен меч.
– Не пугайся, она это, хозяйка моя. Стук у нее условный, – и старуха отправилась отпирать дверь.
Вошедшая прошла в душную комнатку и откинула надвинутый на голову капюшон. Молодая женщина поприветствовала свою кормилицу и обняла ее.
– Твой дом совсем пришел в запустение, почему ты не хочешь, чтобы я подыскала тебе новое жилье? Как можно так жить? – Асгерд с ужасом оглядела ветхое жилище старухи.
– Ты же знаешь, моя хозяйка, мне не нужны роскошь и богатство, здесь спокойно и для меня это – самое главное.
– Надеюсь, мой гость тебя не слишком обременил, боюсь, что ему придется провести у тебя еще некоторое время.
– О, ты же знаешь, что для тебя я готова на все, ну а тем более, такая мелочь. К тому же, он молчалив и умеет слушать. Старики с годами становятся болтливы, и я не исключение, – усмехнулась финка.
– Мне нужно поговорить с тобой наедине. Выйдем во двор, только накинь что-нибудь, что помешает тебя узнать, – и, поманив Радмира за собой, Асгерд вышла во двор.
Юноша, накинув на голову капюшон, вышел во двор и проследовал к стоящему позади дома ветхому сараю, куда уже прошла его прекрасная спасительница.
Они стояли под крышей и несколько минут смотрели друг на друга. Рядом, почуяв запах хозяина, фырчал и бил копытами обрадованный Щелкун.
– Все плохо, как я и ожидала, – в голосе Асгерд слышалось волнение. – Тебя ищут люди покойного Горемысла, ты для них теперь кровник и они постараются убить тебя, если найдут. С ними люди тиуна из городской дружины. Я отправила человека к твоему командиру, он все знает и говорит, что постарается тебя защитить, но лучше тебе дождаться князя, он-то точно не даст тебя в обиду. Боярин Страба мутит воду и настраивает против тебя княжича. Говорит, что дружинники Олега совсем распоясались, теперь вот и людей знатных убивать стали безнаказанно. Требует от тиунов городских твоей поимки и немедленного строгого суда. Сегодня вернулся мой брат, новгородцы не дали городскую дружину, Свенди сказал, что не иначе греки к этому руку приложили. Олег в гневе, кличет добровольцев из новгородских людишек для похода, говорят, сердит очень, так что как приедет, до тебя ли ему будет, вот вопрос? Еще брат сказал, что все славяне южные к войне готовятся, не хотят под русов добровольно идти, значит, война долгой будет, затяжной. Крови много прольется.
– Значит, воевать будем, это хорошо, надоело мне в городе сидеть да всяким боярам кланяться, лучше врага бить, чем поклоны.
– А если убьют тебя, что тогда?
– Пусть убьют, все одно лучше, чем так… – юноша не успел договорить, потому что Асгерд прикрыла ему рот рукой.
– Глупый ты, молод ты. Жить тебе еще да жить.
Вторая рука женщины легла ему на плечо. Губы их соединились и, через несколько мгновений упав на сеновал и отдавшись порыву страсти, молодые мужчина и женщина позабыли на время об опасностях и бедах, которые готовила им суровая жизнь.
8
Олег вернулся только через неделю, и на следующий день после его приезда Асгерд прислала к старухе-финке гонца, который сообщил, что Радмир может возвратиться в княжью гридницу. Все это время юноша ждал свою спасительницу, но она ни разу больше не появлялась в доме бывшей рабыни. Простившись со старухой, юноша выехал с ее двора.
В княжеских хоромах была необычная суета. Весь маленький воинский городок словно превратился в один большой человеческий муравейник, где каждый выполнял свою задачу, важную и необходимую как ему самому, так и всем окружающим. Дружинники точили мечи, проверяли луки и другое оружие, а также начищали до блеска свои тяжелые шлемы и доспехи. Ржали кони, словно общее возбуждение и азарт передались этим отважным животным, которые, так же как и их хозяева, готовились к боевому походу. Прислуга таскала на спинах мешки и провиант, загружая им возы и телеги, которым предстояло сопровождать готовящееся к большому походу войско. Радмир встретил Сбывоя, который отдавал приказания воинам и отрокам, подгонял суетившихся вокруг слуг.
– А, явился, пропащая головушка. Ну, не буду тебя бранить, хоть и следовало, а лучше скажу тебе, что рад тебя снова видеть, – и матерый рус обнял своего молодого товарища. – Видишь, что у нас тут творится, к походу войско готовится. За городом ополчение новгородское лагерем стоит. Со всех концов вои в Киев спешат – с Ладоги, с Изборска, других городов и земель славянских, тех, что теперь под руку князя нашего встали. На днях воинство выступает, а ты прохлаждаешься где-то.
– Так я же не по своей воле, я же…
– Да ладно, шучу я, понимаю, что в беду попал, сочувствую. Только теперь, думаю, князь-то тебя прикроет. Не принято у нашего вождя свою гридь в беде бросать. Влетит тебе, конечно, зато жив остался да в кабалу вечную не попал. Виру-то за боярина убиенного, ох, большую назначить могли, век не расплатишься, а нечем платить, так и в неволю попасть можно. Ну ладно, ступай. Вон тебя в гриднице Горик со Свенельдом дожидаются, – произнеся эту речь, Сбывой продолжил руководить сборами.
Радмир поднялся на крыльцо и вошел в гридницу.
В конце длинного коридора он нашел ожидавших его Горика и юного Свенельда. На этот раз брат Асгерд был без своих привычных охранников.
– Наконец-то, явился, – стоявший у красного окна Горик был непривычно суров. – Ну, здравствуй, друже, рады мы видеть тебя с головой на плечах, а не с обрубком.
– Приветствую тебя, Горик, и тебе, боярин, желаю здравия, – обращаясь к обоим воинам, произнес Радмир и покорно склонил голову.
Сидящий на широкой скамье Свенельд только кивнул головой в ответ.
– Ну что, поведаешь нам, товарищам твоим, где ты бегал, пропадал столько времени, и почему головушка твоя нынче к полу опущена? Вижу, не слишком торопишься рассказать, что натворить успел, – продолжал корить парня суровый рус.
– А чего ж не рассказать, – Радмиру начало надоедать то, что его отчитывают, как мальчишку.
Привычная гордыня начинала брать свое.
– Мне стыдиться нечего: боярин Горемысл на меня сам с саблей кинулся, после того как оскорбил и меня, и сестру боярина Свенельда, – указав на сидящего подростка, произнес с запалом Радмир. – В доме боярском я не по своей воле оказался, а по повелению Сбывоя, старшего нашего. Гонцом он меня туда направил, послание боярину передать.
– Вот именно, что послание передать, а не глазки боярыне строить да голову кружить, да еще шеи знатным мужам киевским сворачивать, как тем гусям, – Горик почти кричал.
– Так я… – попытался возразить парень, но Горик его перебил.
– Хватит, не для того я тебя искусству воинскому учил, чтобы ты бояр княжьих губил. Князь наш милостив, он тебя перед тиунами городскими обелил, не сам князь, конечно, а мы, люди его. Видаков нашли, которые подтвердили, что боярин на тебя первый с оружием кинулся. А ты, дескать, его не бил, а он сам оступился, – голос руса чуть потеплел. – Так что тебе не только жизнь спасли, а еще и от виры тебя избавили, которую ты бы всю жизнь свою выплачивал.
– Прими благодарность мою за то, Горик, век тебе благодарен за все, что ты для меня сделал, – сказал Радмир, прервав речь руса.
– Ладно, чего уж, ты вместо благодарности теперь проявить себя в делах наших воинских должен будешь. Видишь, какие теперь дела творятся. Послезавтра в поход выступаем, так что на сборы у тебя только день.
Радмир словно расцвел при этих словах подобревшего варяга.
– А про сестру Свенельдову забудь. Она тебя спасла, так что ты имени ее славного порочить не должен. Не ровня ты ей и не спорь, – Горик взмахом руки остановил попытавшегося возразить парня. – Вот и боярин, Свенельд, тебе тоже скажет.
Молодой свей поднялся со своего места.
– Все, что сказал Горик, правда, не забывай, покажешь себя воином настоящим, славу и богатство найдешь, – молодой скандинавский воин говорил степенно, и молодость его не принижала его величия. – Сегодня вечером в доме, где ты прятался все это время, тебя будет ждать Асгерд, это была ее просьба. Она сама все тебе скажет, поэтому приходи, я разрешаю вам проститься, но проститься навсегда. Я ухожу, до встречи, гридь, во всех последующих походах и боях, я рад, что ты на нашей стороне, – и Свенельд вышел из гридницы во двор, где попрежнему кипели сборы киевского войска.
9
После того как Новгород отказал князю в помощи и не дал дружину, Страба опасался открыто встречаться с византийским купцом и поэтому назначил встречу не у себя в хоромах, а в небольшом крестьянском домишке, принадлежавшем одному из его прислужников, находящемся на окраине города. Он пришел на встречу без охраны, пешком, укутавшись в плащ, скрывавший его лицо. Хозяин избенки, тот самый вихрастый отрок по имени Меньшак, который прислуживал боярину при прошлой встрече с византийским посланником, открыл ему дверь и запустил внутрь. Страба, скинув плащ, прошел в комнату и огляделся. Обстановка комнаты, конечно же, не вызвала восторга у спесивого, привыкшего к роскоши боярина, но он понимал, что сейчас ему важнее всего скрытность, а не удобства и уют. Он прошел через сени и, войдя в комнату, по-хозяйски уселся за стол.
– В доме есть кто еще, кроме нас с тобой? – спросил боярин услужливого хозяина и, услышав в ответ, что они одни, удовлетворенно кивнул. – Мой гость будет с минуты на минуту, проведешь его ко мне, и будешь ждать во дворе до тех пор, пока мы не закончим, и не вздумай подслушивать.
– Что ты, что ты, боярин, как можно. Сделаю все, как ты велишь, – угодливо закивав головой, прислужник вышел из комнаты.
– Этот мальчишка Радмир почти уже был уничтожен, но в последний момент ему удалось избежать наказания за гибель этого простофили Горемысла.
Страба в задумчивости не заметил, как бесшумно открылась дверь, и посетитель тихо вошел в комнату.
– Ты напугал меня, грек. Вас что, учат так подкрадываться к людям?
– Ты же сам говорил, что встреча наша должна быть тайной, тогда к чему поднимать лишний шум? – Фотий хитро улыбнулся, снимая такой же, как у Страбы, плащ, и без приглашения опустился на соседнюю скамью.
За стеной послышался какой-то неясный шум, словно что-то упало на пол.
– Меньшак, я же сказал тебе не крутиться возле дверей, пошел вон, – рявкнул что было мочи разгневанный Страба.
– Ну да, пожалуй, ты прав, – снисходительно продолжил разговор боярин, уже обращаясь к своему гостю. – Ну, так что ты хотел от меня на этот раз?
– Всего лишь беседы, мой друг, разве не могут старые приятели встретиться просто так, без повода?
– Довольно притворства, Фотий, вы, византийцы, ничего не делаете просто так, да и я не стал бы с тобой встречаться без повода. После того как Новгород не дал князю воинов, а позволил лишь набрать ополчение, Олег во всем винит вас, греков. Так что, встречаясь с тобой, я могу попасть в немилость.
– Но ведь князь и без того тебя не жалует?
– Одно дело – не любить, а другое – заподозрить в измене, – и Страба потер рукой толстую шею. – Тут у него разговор короток, головы можно не сносить.
– Тогда не стану испытывать твое терпение. Ты хорошо помог нам, и награда, полученная тобой, получена не зря. Уличи и дулебы готовятся к войне. Тиверцы и хорваты не желают вступать с Киевом в переговоры. Все вожди этих народов – чванливые заносчивые глупцы, и ты очень хорошо сыграл на этом. Мы благодарны тебе.
– Да уж я думаю, что золото свое ты обратно не потребуешь.
– Нет-нет, что ты, зачем мне требовать что-то назад. К тому же, мне показалось, что часть твоего золота пропала, твои люди искали сбежавшего нурманна и не нашли. Говорят, он исчез, не так ли?
"Откуда хитрый грек может об этом знать?" – недоумевал Страба и ответил вслух: – Я не думаю, что эта тема заслуживает обсуждения сейчас.
"Челига до сих пор не вернулся. Нужно послать еще людей на поиски уже его самого, а это опять новые траты", – продолжал размышлять боярин.
Словно прочитав его мысли, Фотий продолжил.
– Да, да, ты прав, но если тебе нужны новые средства для достижения наших целей, то я готов тебе их дать.
Грек достал из-за пояса большой кошель и бросил его на стол. Страба услышав звон монет, схватил свою награду и поспешно засунул ее в свою походную суму.