- Нет, дядя, вы меня с кем-то перепутали.
- Нет, нет, нет. Я по глазам и бровям запомнил. Конешное дело - ты, джигит. Я даже слышал, честь честью, о чем разговор был. Я почему запомнил? - у меня свояка Петром зовут. И вы о Петре толковали. Апостолы Петр и Павел, небось легко запомнить. А я почему еще не спутаю с Павлом, потому что у меня свояк есть, Петр. Я и запомнил. Небось. Не дурее других…
- Не знаю никакого Павла! - покраснев еще сильнее, чем Инна, заерзал Надарий на скамье; сузившимися глазами, налитыми красной влагой, быстро забегал, переводя взгляд на Володю, на Инну, на болтливого мужика, которому послал мысленно тысячу проклятий.
- Не Павла - Петра, - твердо сказал мужчина. - Пацаны вязёмовские сильно довольные. Большие деньги на дороге не валяются.
- Да не знаю никакого Петра, никакого Павла!.. - почти на крик, с перекошенным лицом выпалил Надарий. - Не знаю, говорю вам!..
Володя так и понял, что, несмотря на внезапную растерянность, тот хитрит, пытается отвести внимание от имени Петр. Он почти воочию ощутил его страх, смятение, и почувствовал, что именно он, в первую очередь, внушает ему страх.
Обостренная деликатность отняла у Володи всякую решительность: он боялся посмотреть Надарию в лицо; мышцы шеи сделались неповоротливыми, затруднилось дыхание.
Но упоминание больших денег подтолкнуло его спросить у мужчины:
- Какие деньги?
Так получилось, что вопрос его можно было одинаково отнести и к мужчине, и к Надарию. Последний втянул голову в плечи, как от удара по темени, во взгляде появилось что-то затравленное.
- Мне не докладывали, сколько там точно… - ответил мужчина, он, кажется, заподозрил неладное.
- Да нет, - сказал Володя, - не про сколько я спрашиваю. За что?
Мужчина, который, оказалось, великолепно умел владеть собой, легко проигнорировал вопрос Володи.
Он пристально вгляделся в Надария, словно ожидая от него знака, что говорить и как вести себя. Все-таки он должен был считать Надария своим союзником, коль скоро от него переходили "большие деньги" к его сродственникам.
"Кацо, похоже, составил заговор, подумал Володя. Преступление против нас, против Пеликана?
И этот мужик из Вязём…
Я должен их расколоть".
Он не знал, как заставить их открыть правду. Необходимо было сходу что-то придумать, шокировать их чем-то экстраординарным.
Инна, которая не придала значения происходящему, ничего не замечая и продолжая думать о своем, неожиданно пришла на помощь:
- Как вы думаете, письмо двадцатого съезда всем-всем зачитали? Или только студентам? Вот вам, - обратилась она к мужчине, - на вашей работе тоже читали письмо о культе личности?
- Конешное дело. Я так полагаю - всем советским гражданам зачитали. А что за птицы такие особые - студенты? - Он снисходительно усмехнулся. - Студенты… подумаешь, велика важность. Рабочий класс главнее.
- Вы в Москве работаете? - спросила Инна? - Каждый день ездите?
- Каждый Божий день. Утром - туда. Вечером - домой.
- Как так может быть, - с интонацией наивного правдолюбца спросила Инна, - великий вождь, поклонялись ему как Богу, и никто ничего не знал. Сколько людей рядом были. Никто не видел, какие злодейства творятся?!.. Ужасно.
- Ужасно не ужасно, а миллионы людей под корень свел. В богатейшей Украине в тридцать втором году миллионы вымерли, голодом уморил. Я сам помню.
- И вы молчали! - Она всплеснула руками.
- Я? Да ты, барышня, совсем без понятия.
- Но это же… Я просто не знаю!.. Никогда не думала, что в Советском Союзе может быть такое! Почему люди… общественные организации молчали, не предпринимали ничего?
- Ты что думала, - сказал Володя, - такие вещи только у Шекспира можно встретить, а наша страна на другой планете находится? Короли-злодеи где-то там, в Англии, пятьсот-семьсот лет назад… А здесь у нас одни только пламенные коммунисты патриоты?
- Вранье все это! Клевета!.. - Надарий с ненавистью смотрел на них на всех. - Сталин умер, а они, шавки, все свои ошибки и преступления на него свалили!.. Он - святой! Где бы вы все сейчас были, если бы в войну его не было? В фашистском концлагере!
- Он войну выиграл? - спросил мужчина, слизывая остатки мороженого с бумажки и выбрасывая бумажку в окно.
- Он войну выиграл! - крикнул Надарий. - Он - Сталин!..
- Народ выиграл войну, - сказал мужчина.
- Сталина сам народ выбрал председателем правительства, - обратилась Инна к Володе. - Это совсем не то что король, или царь…
- Народ - выбрал… Не смеши меня! - воскликнул Володя. - Какие выборы?!.. Наши вожди, они сами себя выбирают. При слове вождь меня в дрожь бросает, представляется что-то дикое и пещерное… Кровожадное. Не-на-ви-жу это слово!
- А я тебя ненавижу! - крикнул ему Надарий. - Я вам всем покажу!.. Мы - таких пустобрехов к ногтю!..
- Подавишься, - ответил Володя, немедленно успокаиваясь при виде реальной опасности. - Ты не очень-то, знаешь… Понял?.. Забыл, как тебе дали попробовать кое-чего? Многие есть, кому о-очень хочется еще напомнить.
Реакции не последовало: Надарий набычился и отвернулся молча.
- Парень, - сказал Володе мужчина, теперь уже без мороженого, - разговор к тебе есть. Ты вроде с понятием. А я, - он бросил взгляд на отсутствующего будто Надария, - собственное мнение имею насчет, как ты выразился, кое-чего.
- Да, да, - радостно откликнулся Володя. Сдается мне, я узнаю сейчас!..
Но он ничего не успел услышать.
- Ой!.. - Инна первая заметила контролеров, вступивших в вагон с обоих концов.
Все засуетились несколько первых секунд, а потом закаменели в напряженном ожидании. Потому что в любой проверке человеку свойственно невольно опасаться какой-то непредсказуемости. Даже люди, имеющие билеты, не могут не поддаться гипнозу тревожного ожидания проверки.
Итак, все закаменели, кроме одного человека. Немец Райнхард так задвигался, завертелся, привставая со своего места и озираясь, что привлек общее внимание. Он покраснел так сильно, что глаза его заслезились, и тут же румянец сошел с побледневшего вдруг лица. Он жалобно взглядывал на товарищей, оборачивался назад, со страхом наблюдая приближающегося контролера. Впереди путь был отрезан другим контролером. Невнятное бормотание слетало с его губ, немецкие и русские слова вперемешку.
- Чего ты? Что с тобой? - спросил Володя.
- Я не иметь билета… Возьмут меня в милицию… Очень плохо… В моем посольстве… Плохой разговор… Арест милиция - посольство - позор!.. Очень скандал - будет нехорошо - плохо!..
- Черт с тобой! На, бери. - Володя достал из кармана билет. - Бери, Райнхард. И сиди спокойно. Понял? Не суетись.
- У тебя есть два билета?
- Есть другой билет. Бери. Успокойся. Билет действительный… настоящий. Молчи. Сиди и молчи.
Володя достал из портфеля том Чехова, плотнее уселся на скамье, целиком погружаясь в чтение.
Подобное состояние полного отстранения, невинной серьезности не раз в прошлом выручало под носом у преподавателя, когда надо было воспользоваться шпаргалкой, списать с тетрадки, припрятанной под партой, или иногда с толстенной книги.
Удивительно, именно сегодня он надумал купить билет туда и обратно. Словно по наитию, что будут контролеры.
Обычно ездили без билета, полагаясь на авось. Если же случалось напасть на контролера, либо удавалось его уговорить, чтобы отпустил, либо в милиции, услыхав адрес студенческого общежития, выписывали квитанцию на штраф, но, за редким исключением, этим ограничивалось.
Некоторые удальцы скапливали по десять-двенадцать штрафных квитанций, накалывая их на гвоздик.
Единственный курьезный случай, когда пришли описывать по суду имущество злостного неплательщика, закончился поражением судебных исполнителей. Кровать, постельное белье и многое другое считалось государственной собственностью и не могло быть арестовано. Ответственные лица от общежития указали судейским на чемодан в углу комнаты, закрытый на висячий замок.
Требовалось описать содержимое чемодана при свидетелях. Но ключа не было. Нарушителя тоже не могли найти.
Наконец, ключ отыскался, и громадный амбарный замок со скрежетом и лязгом был открыт и снят. Судейский откинул крышку чемодана. Пошатнулся, зажал пальцами нос и с проклятиями выскочил из комнаты как от чумы.
Ужасающий, удушливый, рвотный запах распространился в воздухе. Чемодан оказался доверху набит старыми, грязными, протухшими носками, которые несколько дней собирали по мужскому общежитию.
После этого случая судейские в общежитии не появлялись.
17
Контролер приближался.
Володя полностью погрузился в чтение, не замечая никого вокруг.
Лишь когда его соседи засуетились, передавая контролеру билеты, Володя хмуро посмотрел на него, отрываясь от книги, вскользь, небрежным взглядом, - полез в карман и протянул ему билет, снова глядя в книгу и не интересуясь дальнейшим.
Контролер взял его билет в руки. Но смотрел дальше, вперед по движению, следующим был Райнхард, вызвавший подозрение, а затем Инна, которая не умела скрыть нервозности. Контролер щелкнул компостером, пробил билет и вернул Володе, с жадностью хватая и впиваясь взглядом в билет Райнхарда.
Внимательно проверил его, пробил компостером и вернул.
То же самое с Инной.
Перешел к следующему отсеку.
Володя продолжал сидеть молча и отстраненно. Он был чужой среди чужих. Пока контролер был недалеко, нельзя было переменить положение.
Инна запищала от восторга.
- У тебя был еще один билет?.. Если это старый билет, ты - герой!..
Самое обидное и непоправимое для Володи совершилось то, что на предпоследней станции - перед Голицыно были Малые Вяземы - сошел мужчина, имевший сообщить ему нечто чрезвычайно важное. Ни имени, ни адреса он не знал.
Володя подумал, что Надарий мог бы побежать за контролером и заложить его, безбилетника. Но кацо мрачно и неподвижно смотрел в окно.
Вспоминая его злобную выходку в защиту вождя, Володя подумал, нет, Юрке Малинину ничего не расскажу: хватит одного раза.
Использовав связи, родители Малинина сумели заменить ему исключение из института на выговор.
Он явился из больницы бледный, с остриженной головой, такой же как и раньше - решительный, немногословный. Независимый.
Никому не показал шрам на макушке, там, где зашивали ему голову. Зла ни на кого не держал. На память не жаловался, голова, по его словам, не болела.
Поселился вместе с Толиком Сухаревым в комнате на первом этаже на шесть человек.
Круглый из Ухты также отделался выговором. И только наказанный им бандюга, разбивший Юрке Малинину голову чайником, был исключен бесповоротно.
В Голицыно, когда вышли на платформу, Райнхард подошел к Володе и схватил его руку громадными своими, пухлыми лапищами:
- Спасибо! Я - твой друг! Спасибо! Очень большое! Я никогда не буду забыть!..
- Ладно, ладно… - смущенно отмахнулся Володя, недоумевая, какая может быть польза от немца.
18
- Чего с рукой стало? Покажи.
- Все нормально. Хотели отрезать, - Володя рассмеялся, - но опосля передумали.
- В общем, прижилось? - сказал Малинин. - Конечно, гангрена левой руки - верная смерть.
"Рубец любви", так про себя окрестил Володя. Но удержался, никому не сказал, замкнул дурацкое откровенничанье - натерпевшись в прошлом, решил быть умнее. Сдержанней. Дозрел, наконец.
Остряк Малинин - в те дни, в конце осени - "Ты раненый, ты с раной, ты сраный…" - отнюдь не обидно, просто шутка, глупость.
Гораздо хуже, если случалось наткнуться на насмешку в ответ на свои излияния.
- Ты теперь, - сказал Сухарев, - каратэ займись. Вовка Литов - смертельный удар левой. Человек со шрамом.
- Я когда приехал к себе в поликлинику в Москву, хирург размотал, посмотрел… и чуть не прибил меня. В прямом смысле… Ох, и больно, когда разматывал. Все слиплось. Эта дура в Перхушково велела, чтобы не разбинтовывать как можно дольше: пусть приживется. Он никак поверить не мог, чтобы врач сказала такое… А я что? Мне велели… Рука в этом месте была черная, черно-синяя. Так он мне и не зашил. Чем-то мазал; облучение кварцем… Я плакал, когда по руке задели, - признался Володя.
- Но - лез в драку. Отчаянный… На, - Сухарев протянул ему горсть фиников, - питайся. Пусть лучше ты сожрешь, чем этим достанется, - он кивнул на пустые кровати: - стану я им давать.
В комнате было сумрачно от одной слабой лампочки под потолком. Обыкновенная грязноватая и неряшливая комната общежития - никакого сравнения с уютной комнатой двадцать два; она, скорее, приближалась по впечатлению к их незабвенной комсточетыре.
- Где они все? - спросил Володя, с усмешкой наблюдая, как Сухарев прячет продукты в чемодан, тщательно его запирает. - В библиотеке зубрят? Или заколачивают в пинг-понг?
- А черт их знает! С нами один Брыковский. Остальные - чужие плебеи. Плевать!..
- Все еще, как в комсточетыре? - спросил Володя.
- А что?
- Да вот по чемоданам прячешь. У нас, например, коммуна.
Сухарев вытаращил глаза:
- Зачем это мне надо?!.. У меня всегда все есть.
Володя захохотал. Малинин рассмеялся сдержанно:
- Никто во всей России не выразит себя, как Сухарев… Без тени смущения.
- А чего смущаться? - Толик сверкнул блатным прищуром. - Круглый вчера к нам приполз. Слышал, нет? В дупель. Молчит, как зенитка. Все время повторял: молчу, как зенитка. Ха!.. Тихо приполз, залег на кровать Хабиба. Перед этим ввалилась толпа. С грохотом. Орут: где Круглый?!.. Ушли - а он по стеночке тихо-тихо ползет. Я слышу - бу-бу-бу, бу-бу-бу. Смотрю, Круглый. Ночью спал как фон-барон, один. А Хабиб и Брыковский вдвоем на койке Брыковского.
Хабиб из Средней Азии прославился тем, что, притворяясь плохо говорящим по-русски - больше, чем было на самом деле, - на экзамене по марксизму-ленинизму отвечал на все вопросы о большевистском съезде с неудобопонятным акцентом:
- Ленин хороший человек: он правильно делал…
- Ну, скажите, какую программу приняли на съезде?
- Ленин хороший человек… Он очень хороший человек. Программа Ленина была очень хорошая…
Поставили человеку четверку - "хорошо" - за идеологическую грамотность. Анекдот этот облетел весь институт, от библиотекарши до ректора.
- Привет типусам! - Савранский Сашка, маленький и рыжий, просунул в дверь конопатую свою физиономию, а затем и весь целиком шагнул в комнату. - Таран руку засунул в тигельную машину. К счастью, левую. Знаете уже? Кретин Далматов смотрел-смотрел… мы все стояли вокруг тигельной машины. На "Молодой гвардии". А он говорит Тарану: "Сбоку попробуй всунь… Блокировка не зацепит". Балда Таран засунул - в лепешку!.. Кровавое месиво!.. Нас всех выгнали сразу же. Сам Осетров прибежал. Синий от бледности. Орал: "Ни одного студента больше не пущу!.."
- Врешь…
- Чтоб мне утопиться, Сухарь…
- Таран остался без руки? Без левой?
- Сухарь, ты глухой?..
- А вот Вовке тоже левую руку - спасли. - Сухарев лег как был в одежде, задрав ноги на спинку кровати.
Володя отчетливо представил себе цеха типографии "Молодая гвардия" - наборный, печатный. Он с особенным воодушевлением воспринимал все относящееся к производству книги. Печатные машины, красочные валики, науку о различных способах переплета - с восторгом впитывал сознанием; ведь он мечтал стать писателем, и вид интересной книги заставлял его сделать стойку. Единственным предметом, по которому он не получал оценки ниже четверки, была производственная практика.
- Железно - кретин! Без понятия… - Володя произнес с неудовольствием, распространяя его и на Савранского. - Как говорит моя мать - собаке собачья смерть!.. Пусть выгонят его!
- Больно вы суровы, сэр. Одолжите мне два-три финика.
- Проси у Сухарева. Этот редкий фрукт в изобилии у него в чемодане.
- От редких фруктов бывают очень редкие заболевания.
Вот недомерок, вот сморчок! подумал Володя.
- Нет! я не полезу снова в чемодан! - возмутился Сухарев.
- Черт с тобой, угощайся, - сказал Володя, передавая Савранскому финики и забирая из его рук книгу, с жадностью ее перелистывая. - "Золотой осел", Апулей. Я слышал о ней. Саша, ты мне дашь ее, когда прочтешь.
- Я должен ее завтра вернуть.
- Вернешь в понедельник.
- Нет, не могу.
- Тем более!.. Юрка, - позвал Володя, - ты читал "Золотого осла"?
- Нет. Но зато я вижу, как он сидит.
Все рассмеялись, наблюдая Сухарева, который на кровати задрыгал ногами от восторга: он был доволен, что он сейчас лежит, а не сидит.
19
То, о чем человек думает, что его тревожит, - оно как будто притягивается постоянно к человеку, и человек то и дело вступает с ним в соприкосновение.
Заговорили о последних событиях, о новых вождях.
Малинин рассказал, как переписывают срочно историю партии. Об этом он слышал от отца. Бесчисленные памятники Сталина решено было немедленно убрать: они стояли на каждом углу, на каждой площади каждого города, каждой деревни.
- Проблема совсем непростая. За тридцать лет их столько насобачили. Целые заводы нужны, дивизии автомашин, чтобы все их быстренько свезти переработать. Там у них в руководстве не так все гладко. Разные силы тянут в разные стороны. - Малинин оборвал на полуслове, умалчивая о чем-то важном и запретном.
- Вставай, проклятьем заклейменный!.. Клеймят они его зверски. А встать он не может. Если бы встал - во глубине сибирских руд тринадцать человек на сундук мертвеца - йо-хо-хо! - и бутылка рому!.. - Сухарев демонстрировал свои познания в литературе.
Володя вспомнил Пеликана, который постоянно повторял припев из Стивенсона.
- Сейчас-то они герои, - сказал он. - А где они раньше были? Интересно, как они теперь друг другу в глаза будут смотреть? Ведь им теперь придется говорить совсем другое, чем раньше.
Савранский прошипел что-то неразборчивое, скорчив презрительную гримасу.
Володя поморщился, рывком ощутив неудовольствие: этот рыжий недомерок осмеливался считать себя умнее других.
Малинин сказал:
- Вова, ты жмешь на совесть. В политике нет совести, нет справедливости, нет жалости. Есть только выгода и целесообразность.
- Это неправда!.. Бывают подлые и жестокие политики. Как Гитлер. Но человек никогда не перестанет быть человеком, политик он, слесарь, пекарь, белый, черный, рыжий… Великан Геркулес. Или пигмей, как Сашка. - Он дважды за одну секунду сделал чувствительный выпад против Савранского. - Не имеет значения. Это - внешнее. Но главное - то, что внутри человека.
- У Сашки башка круглая, - сказал Сухарев, - как Зеркальный театр сада Эрмитаж. У него там все книги, какие он прочел. Тогда он, по теории Литова, гигант. Он перечитал, наверное, десять тысяч книг.
Савранский хихикнул польщенно и дернулся, подскочив на кровати, похожий на паяца, поневоле желая выразить свою благодарность Сухареву за похвалу.
Жалкий тип, подумал Володя, стыдясь за него, при виде такого подобострастия. Какое там десять тысяч… - он был уверен, что больше него никто не прочел книг.