- Добро, - кивнул он, поворачиваясь к боярину. - Езжай, Евпатий Романыч, ко Мстиславу. Сумеешь нас примирить - хорошо. А коли не сумеешь...
Оставшись один, Ярослав бессильно рухнул на столец и обхватил голову руками, мучительно раздумывая, не совершает ли он ошибки.
Он ещё терзался сомнениями, когда день спустя Евпатий Романыч передал, что Мстислав Новгородский желает встречи.
И вот они сидят друг против друга в небольшой изобке. Похолодало, печь уже протопили, но она, набитая дровами, ещё не успела отдать тепло, сидели в шубах. Мстислав небрежно набросил шубу на одно плечо, и Ярослав, вынужденный быть просителем, невольно чувствовал зависть и досаду, глядя на этого высокого стройно-костистого юношу с первыми усами и короткой пушистой бородкой. Было в нём что-то от рыцарей, на коих Ярослав вдоволь нагляделся при дворе своего деда в детстве и отрочестве. Но когда Мстислав поднялся навстречу и хлопнул в ладоши, приказывая подать горячий мёд, от сердца отлегло.
- Рад видеть тебя, князь муромский, - молвил Мстислав. - Давно пора было ближе познакомиться - соседними волостями владеем как-никак!
Эти слова как-то сразу успокоили Ярослава. Уже без страха принял он ковш мёда, выпил до капли.
После заговорили о делах.
- Посланные твои передавали мне, что мира хочешь? - начал первым Мстислав.
- Не мира хочу, а войны не желаю, - ответствовал Ярослав.
- Я тоже, - согласился Мстислав. - На войне брат мой погиб... Но да это дело прошлое, - вскинул он ладонь, останавливая приоткрывшего было рот собеседника. - Неправое дело он начал, Бог его и покарал. А твой брат, своё добро защищая, чужое решил под себя подмять. Это не дело. Волости ему отнятые жаль - так по чину бы с отцом моим и великим князем разобрался, а не лез в драку! Уговориться всегда можно. Я уж писал к нему, что буду за крестного отца моего перед батюшкой просить, чтоб не лишал удела, не гнал с Руси. Как-никак, все мы единого деда внуки-правнуки. Иль охота нам быть новыми Святополками Окаянными?
Ярослав молчал.
- Я зла ни на кого не держу, - отхлебнув мёда, продолжал Мстислав. - Я вотчины свои защищал и выморочное наследие брата моего. Мы, князья, должны держаться друг друга и один за другого стоять. Олег же воду мутит...
- Он брат мне, - вскипел Ярослав. - Да и тебе не чужой!
- Не чужой, - кивнул Мстислав, - и от того мне горько, что супротив крестного отца иду... Но то дело прошлое! - хлопнул он по столу ладонью. - Ты, Ярослав, мира пришёл просить - так готов я его дать. Муром и Рязань твоя вотчина, ты ею и владей. А брату твоему Олегу за то, что смуту поднял...
- Он тоже вотчины свои защищал! - возмутился Ярослав. - Да и мои, коль на то пошло, - Муром ведь Изяслав-то заял! Мы, Святославичи, Чернигова лишились потому, что отец твой и великий князь Святополк его отняли! Остались у нас лишь брату Давиду дарёный Смоленск да Муром с Рязанью. Мы, Святославичи, по лествичному праву старше Владимира Мономаха, а волостей на Руси почти не имеем!
- И всё равно - не дело такие споры мечом решать. Отец мой хотел добром с крестным моим сладить - не вышло.
Мстислав споткнулся, сообразив, что ведь оба начали с разговора о мире между Муромом и Новгородом. И преступить сейчас свои слова он не мог.
- Я уж писал о том крестному своему - от стен сожжённого Суздаля, - осторожнее продолжил он. - Мог тогда дело миром кончить - каб не обманул меня Олег лестью. Я тогда мира хотел предложить - предлагаю его и теперь. Примешь ли его, князь муромский?
Ярослав нахмурился. Лестно было получить такой подарок - за словами Мстислава стояло признание его удельным князем, который мог в свой черёд надеяться встать на одну из ступеней лестницы, ведущей к великокняжеским палатам Киева.
- Только выдай мне ростовцев да суздальцев, что Олег поковал, - продолжал, будто ничего не замечая, Мстислав. - То люди брата Изяслава. Негоже им в полоне томиться, когда меж нами мир.
И эти слова окончательно склонили Ярослава к миру.
Зима началась беспокойно - не сразу воротился Мстислав в Новгород. Заключив с муромским князем мир, он пошёл по льду Оки в Рязань, надеясь застать там Олега, но неугомонный Святославич уж покинул город и умчался куда-то в Дебрянские леса. Хоть и сидел на Смоленском столе усмирённый Мономахом Давид, хоть и любили Олега в родном Чернигове и хотели ему помочь, а покоя князь-изгой не нашёл. Там настигла его вторая грамота от Мстислава. Олег ещё раздумывал над начертанным на пергаменте, когда и Мономахово письмо дошло до него. То рассуждая о божественном, то вспоминая мирское, Владимир Мономах призывал Олега к миру и предлагал встретиться и сообща, миром решить спор о столах. Доведённый до крайности, не имея своего угла, скитаясь с женой и малолетними детьми по городам и весям, Олег был вынужден остановиться и принять предложение двухродных братьев.
Зато завершалась беспокойная зима мирно - Ярослав сидел в Муроме, Давид в Смоленске. Олег жил у братьев, прочие князья были на своих столах. Ждали лета, пересылались гонцами.
Глава 2
1
Зима выдалась малоснежной - обильные снегопады первых дней скоро сошли на нет, и с первыми лучами солнца обнажилась земля. Жаркая дружная весна в несколько дней высушила её, вскрыла реки. Наскоро прошёл ледоход. Разлив был невелик, и вода быстро вернулась в своё русло. Ждали весенних дождей. И в эти дни в Новгороде случился пожар.
Занялось средь бела дня на Торговой стороне. Очевидно, на складах купеческих товаров - уж больно быстро, словно нарочно подпалили. Сам Мстислав с семьёй был в те поры на Ярославовом дворище - днями собирались переселяться на Городище, где живали большую часть времени. Христина ждала второго ребёнка - зачала вскоре после возвращения мужа из похода - и мучилась неимоверно. Мамки и няньки предсказывали, что княгиня родит дочку.
Спускались сумерки, и зарево стало видно из окошек княжьего терема. Сухой ветер, дувший вдоль Волхова, грозил принести пожар на дворище. Уже занимались усадьбы поблизости от складов. Бухал набат, но всё впустую. Из окон не было видно людской суеты, и потому казалось, что никого в Новгороде это не волнует.
Мучимая тяжёлыми предчувствиями, Христина оторвала голову от изголовья - за обедом ей было дурно, и княгиня прилегла успокоиться, - и поспешила к мужу. Мамки и няньки захлопотали вокруг неё, но молодая женщина словно не замечала их суеты.
Она вошла в покои Мстислава бледная, с синими кругами под глазами, пошатываясь и держась за ободверники. Её опять мутило, перед глазами всё плыло не только от дурноты, но и от страха, что накатил на неё, беременную, заставляя бояться вдвойне - за себя и детей.
Мстислав вскочил навстречу - сидел один, размышляя и ожидая вестей с пожарища, - бросился, подхватывая на руки. Христина упала в объятия мужа.
- Христя?.. Ты чего? Христя!
- У... увези меня, - прохрипела она. - Страшно... Пожар...
- Где? - решив, что занялось Ярославово дворище, ахнул Мстислав.
- Боюсь я! Увези на Городище! Не могу я тут! - чуть не заголосила Христина. - О Езус и Дева Мария!
Она вскрикнула и обмякла на руках мужа. Мстислав крепче стиснул жену.
- Эй, кто там! - гаркнул в тесные переходы терема.
На зов тотчас повыскакивали мамки, захлопотали вокруг обеспамятовавшей княгини. Устроив её подле окна на лавке, Мстислав кликнул дворского:
- Вели закладывать! Сей же час едем!
Терем забегал, засуетился. Сновали туда-сюда холопки, покрикивала ключница, конюхи выводили коней, няньки собирали орущего благим матом младенца Всеволода.
Христина то ли от свежего воздуха, то ли благодаря заботам мамок пришла в себя, обрядилась в нарядный летник и, ведомая под руки мужем и своей мамушкой, шведкой Сигне, медленно спустилась по высокому крыльцу к возку.
Уже когда устроилась поудобнее в его мягком чреве, и рядом уселась мамушка Сигне, и Мстислав уже вскочил в седло, чтобы скакать рядом с возком жены, Христина забеспокоилась, с усилием выпрямляясь.
- Велга? Велга где?
Велга была любимая холопка, которую подарил ей Мстислав вскоре по приезде в Новгород. Была она из чуди, светловолосая, голубоглазая, невероятно застенчивая и послушная. Христине она напоминала служанок из дома отца. И, кроме того, её наречие чем-то неуловимо напоминало Швецию. Велге Христина доверяла своего сына. Но сейчас вместо неё в возок забралась её подруга, Весняна, держа на руках маленького Всеволода.
- Где Велга? - закапризничала Христина. - Сыщите! Немедля!
То, что девушка не могла сама куда-то пропасть, просто не приходило в голову. Велга была сама кротость.
- Сыщут, - пообещал Мстислав и кивнул ключнице, провожавшей княжеский поезд: - Сыскать Велгу и на Городище доставить немедля!.. Трогай!
В распахнутые ворота выскочили верховые дружинники, спеша расчистить дорогу княжьему поезду. За ними тронулся возок княгини, подле которого скакал Мстислав. Христина, опираясь на руку Сигне, то и дело высовывалась из возка, надеясь увидеть, как спешит отставшая от хозяйки Велга, но так её и не дождалась.
Велга была далеко не так послушна, как привыкла думать княгиня. Тяжела холопья доля, даже если служишь княгине и пользуешься её милостью. Утром вскакивай до зари, бегай туда-сюда с поручениями, ввечеру только лишь выдастся свободная минутка, когда можно поболтать с подружками да помечтать. Чудинка, не имевшая родни, Велга сторонилась людей. Близких подруг у неё не завелось - те, что были, прислуживали той же Христине, - ас парнями не научилась вести себя вольно. Правда, был один - паренёк с Щитного переулка. Жил он у боярина Аникея Путятича, служил конюхом. Ни о чём они толком и переговорить не успели - видались всего раза три-четыре, когда Велгу Христина посылала куда-нибудь с поручением. Тогда девушка со всех ног, исполнив дело, спешила в Щитный переулок и ждала, выйдет ли милый. Пару раз и он подходил к Ярославову дворищу, но часто видеться не доводилось - не каждого подпустят к княжеским палатам. А теперь, когда княгиня собиралась уехать на Городище, им и вовсе уж не придётся быть вместе.
Потому Велга и улучила миг, чтобы выскользнуть со двора, чтобы мельком глянуть на своего Прошку да проститься с ним. Мстислав Владимирич не часто наезжал в Новгород, Христина сопровождала мужа редко, так что Велга не сомневалась, что расстаётся с Прошкой навсегда.
Так и получилось, что оказалась она в Щитном переулке в ту пору, когда бухал на малой церковке набат, а жадный огонь лизал складские клети и уже перекинулся на близстоящие усадьбы. Хоромы Аникея находились в опасном соседстве - двое его соседей были охвачены огнём, над домом боярина в клубах дыма метались искры, и вот уже занялась крытая соломой кровля птичника.
- Огонь! Огонь тушите! - орал боярин, суетясь на красном крыльце.
- Солому заливай!
Но в колодце, тщетно ждавшем сперва зимнего талого снега, а потом весенних дождей, воды было мало. Холопы с вёдрами и ушатами побежали к Волхову. Вслед им загрохотала по деревянным плашкам мостовой подвода, на которой подпрыгивала порожняя бочка. Оставшиеся на дворе холопы, боярские дети да вольные слуги принялись сметать с крыши горящую солому. Она разлеталась клочьями, и вот рядом с птичником заполыхала конюшня. У соседей пожар уже пожирал сам терем. Там бросили тушить пламя и спасали добро.
- Коней выводи!
Ворота были распахнуты настежь, оцепеневшая от неожиданности и испуга Велга увидела, как с усилием разомкнули створы дверей и конюхи бросились выводить храпящих, рвущихся лошадей. Мелькнул Прошка - вот вывел сивого жеребца, пустил его на двор и метнулся в конюшню снова.
Если бы парень бросил хоть один взгляд на ворота, он бы заметил Велгу, застывшую там, как столб, и не оставил коня просто так. Напуганный дымом шумом и языками пламени - горели две соседние усадьбы, и огонь поднимался по заборам, - жеребец взвился на дыбы и, подхлёстнутый испуганным воплем боярина, шарахнулся в распахнутые ворота, увлекая за собой ещё нескольких коней.
- Держи! держи! - Аникей Путятич кубарем скатился с крыльца и бросился ловить сивого.
Тот мчался прямо на Велгу, девушка с визгом шарахнулась прочь. Жеребец прогрохотал мимо, выскочил на улицу и заметался, ибо и на другой стороне занимался огнём чей-то терем. Суматоху увеличили выпущенные кем-то из соседей свиньи.
Было страшно. От криков людей, ржания коней и визга свиней, треска горящих брёвен, неровно бухающего набата. Колокол гудел как-то странно - звонарь словно больше думал о том, успеет ли убежать с колокольни, когда пожар доберётся до церковки. Потом он вовсе замолчал - занялась соседняя с церковью усадьба, и звонарь удрал к своему маленькому домику.
Велга кинулась куда глаза глядят. Ей бы спешить на Ярославово дворище, но она, обезумев, металась по улицам, шарахаясь от таких же перепуганных людей, мечтая только об одном - забиться куда-нибудь, где её никто не найдёт. Она видела, как рушились охваченные огнём заборы, открывая горящие подворья, как проседала кровля на теремах и клетях, как встал огненный столб, и слышала страшные крики женщины, у которой в пламени остался безногий отец. Заблудившаяся, испуганная, девушка еле вырвалась из горящего конца и побежала, прорываясь сквозь стремительно растущую толпу. Новгородцы спешили на пожар - одни чтоб помочь соседям, другие - узнать о судьбе живущих в Торговом Конце родных и друзей, а третьи - чтобы под шумок утащить чего-нибудь ценное. Равнодушных не было - Новгороду случалось гореть, и все знали, что такая беда никого не минует.
Велга вконец заплутала и еле нашла укромный уголок близ крепостной стены. Чей-то терем подходил вплотную к стене, но между заборами оставалась небольшая щель, заросшая крапивой и бурьяном. Когда Велга залезла в неё, внутри оказался небольшой ров. Там усталая девушка просидела до темноты, боясь высунуться наружу, а потом незаметно задремала.
Проснулась она от чужих голосов.
- Эге! Девка!
- Точно! Девка. Отколь такая?
- А нам-то что за дело? Хватай!
Встрепенувшаяся было со сна, Велга почувствовала чужие руки, схватившие её. Девушка закричала и забилась, вырываясь, но к первому мужику на помощь подоспел второй. Вдвоём, держа отчаянно бьющуюся Велгу за локти, они вытащили её из ровика, скрутили сыромятным ремнём запястья, засунули в рот какую-то тряпку и с головой запихнули в мешок.
Через два дня после того, как погорел Торговый Конец Новгорода, из Псковских ворот выехал небольшой обоз. На последней подводе лежал большой мешок. Иногда он слабо шевелился и из него доносились приглушённые стоны.
2
Русь в тот год жила предчувствиями перемен. На осень в Любече был назначен большой княжий снем. Впервые за долгое время собирались все князья Рюрикова дома, внуки и правнуки Ярослава Мудрого, чтобы урядиться наконец о своих делах. Собирались они по приказу и велению Владимира Всеволодича Мономаха, который жестоко страдал, видя, как другой сидит на золотом киевском столе, и мечтал о великокняжеской власти. И сейчас он поступал, как великий князь, хотя по старшинству должен был уступать не только Святополку Изяславичу, но и Давиду Святославичу Черниговскому, которому принадлежал теперь замок Любеч.
Чем больше род, чем дальше в прошлое уходит тот дед или прадед, что дал жизнь сперва сынам, потом внукам, а после и правнукам, тем слабее связи между его потомками. Ведь, коли разобраться, то у деда тоже был дед, а того - свой, у этого - свой предок-пращур и так далее до самых первых людей. Выходит, все люди - братья и сёстры. Но так провозглашается лишь на словах - на деле не только в такой дальней, по Адаму и Еве, родне нет любви - не сыщешь её порой и в тех, кого одна мать на свет родила. Четверо старших князей приходились друг другу двоюродными братьями - братанами, - с ними были их племянники-сыновья Ростиславичи. Двоюродным братом был и Давыд Игоревич Волынский. И быть бы им по роду ровней, различаясь лишь годами, но судьба распорядилась иначе.
Надменный Святослав Ярославич, пользуясь слабостью и несчастьями старшего брата Изяслава, в его отсутствие занял Киев. По лествичному праву он был прав - старшему брату наследует средний, а тому молодший, - но Изяслав-то был жив. Он вернулся, взял принадлежащий ему золотой стол и правил ещё целых два года. После чего Всеволод, младший Ярославич, провозгласил, заглядывая далеко вперёд, за свою смерть - раз Святослав нарушил ряд, объявить его изгоем и лишить его сыновей права занимать великокняжеский престол. Не зря в сказках именно младший, третий сын часто оказывается и умён, и хитёр, и удачлив, ползшая в обход старших братьев богатство и красавицу-жену в придачу. Всеволод оказался именно таким, но жизнь - не сказка, вот и пришлось ему действовать по-иному. Тем более что Бог обидел его детьми - кроме старшего Владимира, по матери носившего имя Мономах, и младшего Ростислава, не дал сыновей. Но так для Всеволода было лучше - устранить прочих родичей-соперников, и будет Владимир править Русью один, как правил Ярослав после смерти своих братьев Бориса, Глеба, Вышеслава, Святополка, Судислава, Мстислава и прочих. А Ростислав будет подручником.
Святослав Надменный умер, недолго побыв великим князем, но для его сынов путь в Киев был заказан. Они не смирились с этим. Не раз и не два приходилось Всеволоду, а после и сыну его Мономаху огнём и мечом усмирять непокорное племя. Роман и Глеб были забиты, Давид усмирён, остались двое - Олег, вырвавшийся из византийского плена и затаивший злобу на заточившего его туда Всеволода, и молодой Ярослав, коего вообще на Руси быть не должно, ибо он намного моложе любого из своих друхродных братьев-князей и переживёт их всех. Что Олег и Ярослав крепкие орешки, Владимиру пришлось узнать - по осени уже схлестнулся с ними Мстислав Мономашич, а Изяславу, второму сыну Владимира Мономаха, эта вражда со Святославичами стоила жизни.
Нерадостен потому собирался на Любечский снем Мономах. Олег не оставит своих притязаний, будет требовать доли в наследстве, но давать власть самому сильному и деятельному противнику Мономах не хотел. Олег хочет Чернигов - но не увидит его как своих ушей. Давид старший из Святославичей - вот пущай там и сидит. А Олег при нём подручником. Молодого Ярослава загнали в самый медвежий угол, к дикой мордве - там ему и место.
Так разбирался Владимир Мономах с братьями-соперниками. Но были ведь и другие.
Князья-изгои - братья Ростиславичи, Володарь да Василько и их стрый (дядя по отцу - ибо в те поры "дядька" означало "воспитатель княжича". Прим. авт.) Давыд Игоревич Волынский. Их отцы-деды умерли, не дождавшись своей очереди княжить - и потомки не видели Киева. Но затаили злобу.