- Я вам покажу жакан и картечь! - пригрозил Великий князь. - Вон отсюда!
Все остальное видел замерший за буреломом Старков.
Они сошлись на солнечной полянке: обезумевший от голода зверь и человек с рогатиной. Князь еще не успел сделать две затяжки, потом отшвырнул окурок, крепко ухватил рогатину, взял ее наперевес. Медведь встал по-человечьи, словно открывая себя для удара, но когда князь сделал выпад, зверь ударом лапы выбил у него рогатину и переломил ее, как соломинку.
Он насел на князя, но тот отлепился, выхватил из кармана маленький пистолет, сунул ствол в ухо зверю и спустил курок. Старков даже не услышал выстрела, но медведь зашатался и рухнул.
Великий князь поставил на него ногу. Его горделивая, вызывающая поза заставила Старкова очнуться. Он достал из кармана бомбу и, сильно размахнувшись, метнул ее в князя.
Он видел, как бомба упала возле охотника и медведя, сразу уйдя в снег, и прижался к земле, чтобы его не задело осколками.
Прошло несколько томительных мгновений, но взрыва не последовало. Старков приподнялся.
Великий князь спокойно курил, даже не заметив бомбы, а егеря трудились над тушей медведя, чтобы перенести ее в охотничий домик. Управившись, они подняли тушу на двух шестах и с веселыми шутками потащили. Великий князь последовал за ними журавлиным шагом.
Старков с растерянным видом вглядывался в сугроб, приютивший бомбу. Затем медленно двинулся к ней.
И тут бомба запоздало спародировала взрыв, издав звук, который сопровождает удар мушиной хлопушки.
Старков машинально присел, а когда выпрямился, увидел небольшое черное пятно на белом снегу.
Он вцепился себе в виски, стал биться головой о ствол сосны. Злые слезы бежали по его искаженному стыдом и болью лицу…
…Камера. Старков во сне колотится головой о спинку койки. Просыпается. Жадно, обливаясь, пьет воду из жестяной кружки. Снова засыпает…
…И сразу возникает желтый, блестящий звериный глаз, исполненный свирепости, а затем и вся ощеренная морда зверя. Кажется, что опасный зрак и оскал зубов принадлежат крупному зверю. На самом деле это не так. Пахульский набивает чучело мелкого, хотя и самого злого хищника - хорька в своем убогом ардатовском домишке. Вокруг много чучел: голуби, длиннохвостая сорока, сова и филин, ястреб со вскинутыми крыльями, есть и зверье: ласка, куница, заяц, лиса, дикая кошка.
Пахульский сиплым, задышливым голосом распекает понурившегося на стуле Старкова:
- Упрямство - хорошая штука, но нет ничего хуже упрямого дурака. Я говорил тебе: избегай непросчитанных ситуаций. Конечно, лес соблазнителен - и подобраться проще, и уйти есть шанс…
- Я об этом не думал, - пробормотал Старков.
- Конечно, не думал. Твоя задница за тебя думала. Эта часть тела очень себя бережет и не любит, когда ее обижают. Что ты знал о княжеской охоте?
- Да при чем тут охота? - не выдержал Старков. - Бомба не сработала.
- А почему она не сработала? Мороз, снег?.. Неизвестные факторы. Исключи из расчетов все нерядовые действия клиента, где возможны любые случайности.
- Но он постоянно охотится, играет в теннис, плавает, скачет на лошадях.
- Постоянно он ходит на службу, возвращается домой, спит с женой. Все остальное - время от времени. - Пахульский закашлялся. А когда отдышался, продолжал: - Терроризм - это работа. Упорная, кропотливая, скучная работа. Следить, наблюдать, примерять на себя разные личины. Ты уже дважды скиксовал. Третья попытка может стать последней. Собери себя в кулак, у тебя все данные для хорошего террориста. Или бросай все к чертовой матери. Женись, нарожай детей, заглядывай в околоток - просвещай власти о настроениях. Глядишь, и выслужишь себе теплое местечко.
Старков все ниже опускает голову под градом жестоких, но заслуженных упреков…
…Утро. На койке проснулся узник. Секунду-другую он словно привыкает к своему унылому и пустынному обиталищу. Затем рывком сбрасывает тело с койки.
Делает гимнастику. Служитель принес ему завтрак: кружку чая, ломоть хлеба и стаканчик с какой-то оранжевой жидкостью.
- А это что такое? - удивился Старков.
- Прохладительное, - важно пояснил служитель. - Оранжад называется.
Старков попробовал.
- Апельсином пахнет.
- Вашего брата балуют, - проворчал служитель, - не то что нас.
- И тебя побалуют, - весело пообещал Старков, - перед виселицей.
- Тьфу на тебя! - Тюремщик плюнул и перекрестился. - Вот уж право - отпетый!
Он отпер дверь камеры и почти столкнулся с вчерашней посетительницей Старкова - Марией Александровной. Тюремщик подобострастно пропустил ее и бархатно притворил дверь.
- Здравствуйте, Дмитрий!
- Господин Старков, - сумрачно поправил узник, неприятно удивленный этим визитом.
- Ох, какой строгий!.. Я принесла… - Она вынула из сумочки какую-то бумагу в большом конверте, но раздумала давать ее Старкову и положила на табурет. - Нет, сперва лечение.
Старков таращил на нее глаза, не понимая, что с ней произошло. А произошло нечто очень простое, непонятное лишь такому неискушенному человеку, как Старков, - она надела другое платье: светлое шелковое, переливающее на себе скудный свет тюремного окошка, и сразу помолодела.
Легкий грим освежил ее миловидное, а вчера увядшее, сдавшееся лицо. Она предстала женщиной в полном расцвете и тем почему-то усилила неприязнь Старкова.
- Эта водица, - вдруг сообразил, к чему придраться, Старков, - от ваших благодеяний?
Она уже занялась его плечом, осторожно и ловко сматывая бинты, и так ушла в это дело, что оставила вопрос без ответа.
- Это вашими заботами меня осчастливили? - нудно и зло допытывался Старков.
- Вы о чем?.. Да, я попросила дать вам сок. Это полезно.
- Мне не нужны подачки. И вообще, на каком основании вы вторгаетесь в мою жизнь?… В мою смерть, - поправился он. - Завтра казнь, а вы заботитесь о моем здоровье.
- Никакой казни не будет, - сказала она, осматривая его рану. Смотрите, как мазь помогла. Уже образовалась корочка. Два-три дня - и будете молодцом.
- Два-три дня!.. Вы что - оглохли?
- Я все слышала. - Она старательно смазывает ему руку. - Вы подпишете эту бумагу, а я позабочусь, чтоб ей дали ход.
Старков резко отстранился.
- Не лезьте не в свое дело! Никакой бумаги я не подпишу. Я сто раз говорил! - Он схватил с табурета бумагу и разорвал в клочья. - Уходите!.. Слышите?..
- Успокойтесь!.. Умоляю вас!
Старков схватил ее за плечи, подволок к двери и что было силы пнул ногой в трухлявое дерево. Дверь сразу же открылась. Старков выпихнул Марию Александровну прямо в руки надзирателя.
- Дайте хоть забинтовать! - беспомощно взывала посетительница.
- Вон!.. Вон!.. - кричал Старков.
Надзиратель поспешно захлопнул дверь. Некоторое время из коридора доносилась какая-то шебуршня, потом все стихло.
Старков взял бинт и попытался перевязать рану, но одной рукой это не удавалось.
Вошли надзиратель и санитар. Первый собрал в совок клочья бумаги, использованные бинты, взял сумку Марии Александровны и вышел.
- Ну что, оглоед, доволен? - с ненавистью сказал санитар. - Осрамил знатную даму…
- Заткнись! - перебил Старков. - Делай свое дело и проваливай.
Санитар посмотрел на него белыми глазами и принялся бинтовать плечо резкими, злыми движениями.
При всей выдержке к боли Старкова передернуло.
- Осторожнее, дубина! У тебя руки из задницы растут.
- Больно нежный! Людей в клочья рвать - это можно. А самого пальцем не тронь.
- Каких это людей я в клочья рвал?
- А Великого князя, царствие ему небесное! Или забыл уже? - В голосе санитара чувствовались слезы.
- Нешто он человек… Тиран, кровоядец. Я его за всех нас, за народ приговорил.
- Сам ты кровоядец. Такого человека погубил. Я с ним на войне был… - Санитар всхлипнул. Орел, герой, а как о нижнем чине думал!..
- На водку не жалел? - усмехнулся Старков. - Эх ты, рабья душа!
- Я не рабья душа… Это ты рабья душа, завистник, хам, убийца!.. А еще о народе талдычет!.. Такие, как ты, самая зараза для народа!..
Сильный удар в челюсть оборвал бешеную брань. Санитар отлетел к стене, ударился спиной и сполз на пол. Старков схватил парашу и нахлобучил ему на голову.
В камеру ворвались надзиратель и два служителя. Они освободили санитара, а Старкова повалили и связали.
Подоспел начальник тюрьмы.
- В карцер его!..
Старкова поставили на ноги, накинули на плечи шинель, на голову нахлобучили шапку. Подтолкнули к двери. Он уже не сопротивлялся. Овладев собой, он с ироническим спокойствием подчинялся тюремщикам…
…Старкова втолкнули в карцер. Дверь с лязгом захлопнулась. Темно. Свет едва проникает сквозь зарешеченное окошко высоко под потолком. Старков сел на деревянные нары.
- Жестковато, - произнес с усмешкой. - Но для последней ночи сойдет…
Он лег. Смотрит в потолочную темь. Закрывает глаза…
…Среди ночи узник проснулся от шума отпираемой двери. Он приподнялся и сел на койке.
Свет полной луны, проникая в крошечное подпотолочное окошечко, падал на дверь, и когда она наконец поддалась, впустив в камеру две темные фигуры, узник мгновенно узнал в них санитара и надзирателя. Последний держался чуть сзади.
Старков соскочил с койки.
- Бить пришли?
Он озирался, выискивая, чем бы защититься, но не было ни табурета, ни стула, и даже парашу - испытанное оружие - заменяла мятая жестянка из-под машинного масла.
Санитар приблизился, по пути прихватив шинель Старкова.
- Втемную - падлы? - орал Старков. - Не возьмете, суки!..
- Тише!.. Тише!.. - свистящим шепотом отозвался санитар. - Стражу разбудишь. Мы за тобой. Тикай, парень, отсюда!
- Знаю я вас! - надрывался Старков. - Сучье племя!
- Заткнись, - грубо сказал тюремщик. - Мы за тебя жизнью рискуем.
- Прости меня, Митяй, - сказал санитар. - Прости за давешнее. Дурак я был. Прости, брат.
Тут только дошло до Старкова, что эти люди устраивают ему побег.
- Тошно мне от царских ищеек бегать, - пробормотал он с ноткой пробуждающегося гонора.
- Ты там нужнее, - горячо дыша ему в лицо, убеждал санитар. - Сколько еще недобитков кровь народную сосут. Уходи, Митяй, уходи, наш мститель!
Он накинул на Старкова шинель, все трое покинули камеру и двинулись гуськом по темным переходам, едва подсвеченным луной из узеньких окошек.
Потом они вошли в сырой, вовсе темный тоннель, в конце которого брезжил просвет.
- Ступай дальше один, - шепнул санитар Старкову. - Нам туда нельзя. Иди все прямо и прямо, тоннель тебя сам приведет.
Он обнял Старкова и скрылся.
Старков пошел вперед, наступая в какие-то лужи, спотыкаясь о выбоины, коряги. Тоннель отчетливо тянул вверх. Затем он уперся в дощатую преграду. Вез труда оторвав изгнившие доски, Старков вырвался из земляного плена в предрассветную ясность утра.
Он стоял на помосте виселицы, перед ним чуть раскачивалась веревочная петля, за которую держался палач. А по сторонам недвижимо, словно высеченные из камня, высились фигуры прокурора, начальника тюрьмы, врача, священника, стражей…
…Старков вскрикнул и проснулся.
Карцер. Утро глядело в мрачную щель голубизной высокого окошка. Он не сразу вспомнил, где находится. Оглядывает свои "хоромы", и к нему возвращается память о вчерашнем дне и о поманившем его свободой сне.
Он тяжело поднялся. Поискал умыться и нечего не нашел.
Постоял, раздумывая, и, встряхнувшись, стал делать гимнастику. Но после двух-трех вздохов и выдохов растерянно остановился, вспомнив и последнее: сегодня конец.
- Зачем?.. - произнес он вслух и сам себе ответил: - Перед смертью не надышишься.
И с этой шуткой висельника вернулась к нему его невероятная выдержка. Он продолжал упражнения: приседания, повороты, бег на месте.
Он еще "не добежал", когда за ним пришли: начальник тюрьмы, врач, надзиратель карцера и двое низших служителей.
- Уже? - спросил Старков. - А мне дадут зайти в камеру?
- Зачем? - спросил начальник тюрьмы.
- Побриться. Помыться. Я хочу быть в порядке.
- Вы были бы в порядке, если бы не учинили скандал. Такие выходки расцениваются как бунт.
- Дайте руку, - сказал врач.
Он посчитал пульс.
- Вы сделали всю гимнастику?
- Да. Успел.
- Тогда нормально.
Он вынул стетоскоп и послушал сердце арестанта.
- Ну и насос у вас! - сказал восхищенно.
- Никогда не жаловался.
- Что вчера случилось? Сдали нервы?
- С нервами у меня все в порядке. Но я не допускаю ни тюремного, ни вельможного хамства.
- Но-но, полегче! - одернул его начальник тюрьмы.
- Вы уже ничего не можете мне сделать, - насмешливо сказал Старков. - Кончилась ваша власть.
- Ничуть. Лишу прогулок.
- Каких еще прогулок?
- С сегодняшнего дня вам разрешена прогулка…
…Старков и двое тюремщиков идут по внутреннему двору тюрьмы. Он впереди, они на полшага позади.
Старков идет очень медленно, приостанавливается, задирает голову и ловит лицом солнечный свет чистого морозного утра. Тюремщики тоже останавливаются и терпеливо ждут, когда арестант последует дальше.
Старков увидел свежий конский навоз и над ним стайку суетливых воробьев.
- Воробьи, - говорит он, оглянувшись на тюремщиков.
Пошли дальше. Он приметил куст рябины, сохранивший красные прокаленные морозом ягоды.
- Рябина, - сказал он неуверенно.
- Послушать тебя, так ты долгий срок мотаешь, - сказал более общительный из тюремщиков. - Давно ли тут? А уж весь Божий мир позабыл…
- А я его раньше не помнил, - тихо проговорил Старков…
…Свежий, раскрасневшийся после прогулки, Старков возвращается в свою камеру. Здесь ею ждет неприятный сюрприз: на табурете уютно устроилась с вязаньем изгнанная им Мария Александровна. Он провел рукой по глазам, пытаясь прогнать наваждение.
- Опять вы?.. - произнес он ошеломленно.
- От меня так просто не отделаться, - сказала она с добродушным смешком. - И хотите злитесь, хотите нет, я подала прошение на имя государя.
- Вы подделали мою подпись?
- Боже избави! За кого вы меня принимаете? - Мария Александровна рассмеялась. - Я от себя подала. Государь мне не откажет. Не может отказать.
- Я не знаю, кто вы, - тягуче, предохраняя себя от нового взрыва, произнес Старков. - Но я никого не уполномочивал вмешиваться в мои дела. Слышите? - Он опять начал заходиться. - Я вас не знаю. И знать не хочу!
- Да нет же, - с кротким упорством сказала Мария Александровна. - Вы меня знаете. Только притворяетесь зачем-то… Я вдова Кирилла Михайловича.
Он молчал, то ли все еще не понимая очевидного, то ли не желая понимать. Она шутливо надула губы.
- Какой беспамятный! Вы же прекрасно знали моего мужа.
- Извините, - бессознательно продолжая сопротивляться слишком тягостному открытию, деревянным голосом сказал Старков. - Я не имел чести знать вашего супруга, даже не был представлен ему.
- За что же вы его тогда?.. - как-то очень по-домашнему удивилась Мария Александровна.
Ее наивность разрядила обстановку. Старков испытал странное облегчение - теперь все встало на свои места.
- Можно не объяснять? - Он едва скрыл усмешку.
- Как хотите, - сказало она чуть обиженно. - Но Кирилл Михайлович был очень хороший человек. Если бы вы знали его ближе, вы бы его полюбили.
Старков очень пристально и недобро уставился на нее. Она заметила это и, подняв голову над вязаньем, улыбнулась ему.
- Правда, правда, - сказала детским голоском.
- Тут правда не ночевала, - жестко сказал Старков. - Говорят, любовь слепа. Но не до такой же степени. Вы не могли не знать, какова общественная репутация у вашего мужа. Меня это не касается. Я хочу понять другое: что вам от меня надо? Зачем вам сдалась эта фальшивая и утомительная игра?
Она перестала вязать и с огорченно-растерянным видом уставилась на Старкова.
- А теперь я вас не понимаю. Какая фальшь, какая игра? Спасти человека - это игра?
- Меня нельзя спасти. Да я и не желаю.
- О, вы хотите искупить свою вину. Как это высоко! Вы благородный юноша! - В глазах ее заблестели слезы.
- Погодите! - поморщился Старков. - Забудьте хоть на минуту о своем прекраснодушии. Есть более точное слово - детскость, ребячливость мысли, поведения…
- Инфантильность? - подсказала Мария Александровна.
- Во-во!.. Это у вас, если… - глаза Старкова недобро сузились, - если только не ханжество или отвратительная игра.
Она всплеснула руками.
- Опять вы говорите об игре! Для чего мне играть?
- А как же! Поманить помилованием, а когда дурак раскиснет - бац и петля. Хорошая шутка!
- Бедный человек! - сказала она из глубины души. - Как недобра была жизнь к вам, если вы… Бедный человек!
- И вовсе не бедный. Со мной этот номер не пройдет. Я не хочу помилования. Но не по тем причинам, которые вы придумали. Я не раскаиваюсь. Если бы пришлось, я бы все повторил сначала. Я не хочу таскаться остаток жизни с тачкой на каторге или греметь кандалами на руднике. Нет, спасибо! Уйти надо спокойно и чисто, а не размазывать слизью свою судьбу.
- Но почему все так мрачно? Кончится срок…
- И я вылезу на волю больным, ни на что не годным стариком.
- С каторги и бежать можно! - азартно воскликнула Мария Александровна.
- Браво! Вот слова, достойные Великой княгини. - Голос его опять пожесточал. - Выслушайте меня внимательно. Я не боюсь смерти и равно не боюсь подождать ее еще неделю-другую. Меня этим не собьешь. Я не потерял сон и не начну бить поклоны Боженьке. И уповать на милость его помазанника тоже не буду. Для меня все Романовы ублюдки, а первый ублюдок ваш недоделанный царь. От меня явно что-то ждут. Может, власть ослабла в коленках? Или бесит мое презрение к царской милости?
- И вы считаете меня участницей всех этих подлостей? - В голосе - обида и укоризна.
Старков посмотрел в лицо женщине, отвел глаза, но не отступил.
- Почем я знаю? Может, вас просто используют, зная вашу…
- Инфантильность, - снова помогла Мария Александровна.
- Вот, вот! Не теряйте на меня время. У вас своих забот хватит.
- Вы совсем не верите людям?
- Я не верю Романовым.
- Романовы разные. Государь очень порядочный человек. Невезучий и слишком деликатный. Этим пользуются нечестные люди. И мой Кирилл был рыцарем без страха и упрека.
Старков нагнулся, нашарил под кроватью табак и кресало, свернул папироску, закурил, пустив в лицо гостьи - непреднамеренно - вонючую махорочную струю.
- У вас нет спичек?
- Не положено. Я могу отравиться или поджечь камеру.
- Крепкий у вас табачок.
- Какой есть. А сколько всего Романовых?
- Романовых? - Вопрос ее удивил. - Право, не знаю. Никогда не считала. Что-то много.
- Меня интересует мужское поголовье. Совершеннолетние.
Она наморщила лобик.
- Ну, таких куда меньше. Несколько десятков.
- Значит, нужно всего несколько десятков бомб. Вот вздохнула бы Россия!