XIX. ПЕРЕПОЛОХ
В десятом часу утра, когда Владимир только что успел встать и умыться, у двери его спальни послышался голос Маши.
- Володя, ты встал? Если нет, так вставай скорее и выйди ко мне…
Владимир очень изумился, в ее голосе слышались тревога и нетерпение.
"Что случилось? - подумал он. - Уж не телеграмма ли?.. Отец?!"
Он не знал, что и подумать.
- Сейчас, Маша, сейчас!
Он быстро надел на себя первое, что попалось под руку, и вышел к сестре.
- Что такое?
- Кокушка пропал!
Он сразу не понял.
- Как пропал? Что ты говоришь такое?
- Вчера весь день его не было… не вернулся и вечером… совсем не вернулся… я сейчас только узнала.
Владимир перетревожился не на шутку. Конечно, в этом известии пока еще не было ничего особенно ужасного, и первое, что пришло ему в голову, это, что Кокушка свел какое-нибудь нехорошее знакомство, что он накануне кутнул и, наверное, скоро вернется.
Он передал свое предположение Маше.
- Может быть, и так, - сказала она, - но ведь это не кто другой - это Кокушка!..
Владимир покраснел. Конечно, виноват во всем он сам: ведь он же взялся заботиться о брате, охранять его, а между тем в последнее время даже почти забыл о нем.
- Однако нужно разузнать, - тревожно говорил он, - спросить его кучера…
- Кучер ничего не знает, он вчера никуда не возил его, - отозвалась Маша. - Я посылала узнать Анну Яковлевну.
Анна Яковлевна была старушка-экономка, приехавшая с Горбатовыми из Москвы и уже немало лет прожившая там у них в доме.
- А все же я должен сам поговорить с кучером. Распорядись, милая, чтобы его позвали сюда, ко мне.
Кучер скоро явился. Но из его слов Владимир не узнал ровно ничего. Кучер этот, молодой малый, петербургский, нанялся недавно. Кто его знает, может быть, он и хитрил, но только стоял на том, что знать ничего не знает:
- Ездили с молодым барином по всему городу…
- Где он всего чаще бывал в последнее время? - спрашивал Владимир.
- А как вам сказать, сударь, везде мы бывали… и на Миллионной, и на Сергиевской, и в Коломне, на Английском проспекте… То туда, то сюда братец ездили… По магазинам вот тоже часто… так себе, вдоль Невского и Морской, ради прогулки… К Летнему саду иной раз возил я их… Велят остановиться, выйдут прогуляться немного да и опять поедем вдоль по набережной, мимо дворца Зимнего. А то и вот на Знаменскую я тоже их нередко возил.
Он сказал номер дома.
- На Знаменскую?.. Кто же там живет? К кому он ездил?
- А этого не могу вам доложить, сударь, не полюбопытствовал… Знаю, что князь какой-то там, а фамилию не упоминал.
"Князь, князь! - думал Владимир. - На Знаменской… да это Янычев!"
- Не Янычев ли? - спросил он кучера.
Тот подумал.
- Может, и так, сударь! Да, пожалуй, что оно и так… точно что в этом роде фамилия.
- И часто, ты говоришь, он туда ездит?
- Одно время частенько, сударь, а потом перестали. Да и доложу я вам, вот уже с недели три они ведь редко вопче стали ездить. Я даже камердинера ихнего не один раз спрашивал… А и третьего дня и вчерась так совсем и не закладывал.
- Ну, хорошо, ступай!
Владимир призвал Кокушкиного камердинера. Тот появился, несколько смущенный и как бы даже перетрусив.
Из его слов Владимир узнал, что вчера Кокушка не пошел завтракать, а приказал принести себе в комнату шубу, потом, надев шубу у себя в комнате, вышел из дому.
- И потом вот, сударь, как стал я прибирать, так и вижу, что все платье их осталось, кроме фрачной пары. Во фраке они вышли, и в белом галстуке, и в белых перчатках.
"Во фраке, в белом галстуке и в белых перчатках!" Владимир не мог на это не обратить внимания.
- Получал Николай Сергеевич эти дни письма? - спросил он.
- Никак нет-с, на этой неделе ни одного письма не получили.
Владимир отправился в комнаты Кокушки, осмотрел, но ничего подозрительного или интересного не нашел. Скоро к нему присоединилась Маша.
- Вот уже одиннадцать часов, - говорила она, - а его все нет! Ну хоть что-нибудь узнал ты?
Владимир передал ей слова кучера и камердинера.
- Что же это значит? Зачем бы это он так во фраке, утром?
- Да, это очень странно! Мало ли что могло прийти ему в голову, мало ли каких глупостей он мог наделать! Пожалуй, вдруг вздумал ехать кому-нибудь представляться… Но ведь вот его нет до сих пор. Что, он не ночевал дома в Москве? С ним случалось это иногда?
- Никогда!
- И потом, это ведь совсем не в его понятиях. Тут одно меня смущает - Знаменская, этот князь Янычев… Ты знаешь, какой это человек. Я простить себе не могу, что не следил за ним, что допустил такое знакомство. И потом, вот кучер говорит, что в последнее время он не ездил на своих лошадях, а ты знаешь, что он пешком ходить или кататься на извозчиках не охотник.
- Так что же ты думаешь делать, Володя?
- Подожду до завтрака. Если он к завтраку не вернется, я прежде всего поеду к этому Янычеву.
- Ну, а если ты там ничего не узнаешь?
- Тогда… тогда придется, делать нечего, съездить к Трепову, с ним посоветоваться.
Владимир стал тревожно ходить по комнате.
- И я, я во всем виноват, я его совсем упустил из виду!
- Не вини себя! - заметила Маша. - Что же ты с ним мог сделать? И прежде-то он был на свободе, а теперь как же убережешь его! Много ли у него было, по крайней мере, денег в эти дни? Это ты должен знать.
- То-то и есть, что у него почти совсем не было денег - я ждал, что он придет и спросит… И вообще теперь я начинаю припоминать, соображать, ведь он в последнее время как-то особенно притих… Его не было ни видно, ни слышно.
- И я тоже это заметила!
Владимир никуда не отправился и проговорил с сестрой до завтрака, все еще надеясь, что вот-вот явится Кокушка. Но Кокушка не явился к завтраку. Тогда Владимир велел скорее заложить сани, Кокушкины сани, с его кучером, и поехал на Знаменскую.
Как нарочно, в доме, где жил князь, хоть и новом, швейцара не оказалось. Прежнего швейцара прогнали за непробудное пьянство, а нового как-то до сих пор не наняли. Домохозяин на требования жильцов ограничивался обещаниями, что непременно и в скором времени швейцар будет. Старшего дворника Владимир тоже не нашел. Какая-то старушка объяснила, что дворник "ушедши в участок", но она в конце концов указала Владимиру, что князь Янычев живет по парадной лестнице в третьем этаже, в шестом номере.
Владимиру пришлось звонить несколько раз, пока наконец дверь не отворилась и перед ним не показалась фигура хохла. Князь ожидал этого посещения, а потому все меры были приняты. Князь находил, что, во всяком случае, следует по возможности затянуть время. Хохол сделал такое глупое лицо, какого от природы у него никогда не бывало, и на вопрос Владимира: "Дома ли князь?" - ответил, что "князь ушедши".
- А княжна дома?
- Якая княжна?
Когда Владимир объяснил - какая, хохол сказал ему, что княжна больна, лежит и никого принять не может. Оставалось сделать третий вопрос относительно того, не был ли в гостях у князя вчера или сегодня Николай Сергеевич Горбатов. Но уже задавая вопрос, Владимир понял, почему у хохла такое глупое лицо, почему он то и дело клюет носом - хохол был совсем пьян. Вместо того чтобы ответить на третий вопрос гостя, он понес такую околесную, что не было возможности ничего разобрать… Когда князь вернется, хохол, конечно, не знал.
Владимиру пришлось уехать. Он решил, что в тот же день опять возвратится к Янычеву, что непременно добьется с ним разговора, если Кокушки еще нет дома.
Возвращаясь домой, Владимир не утерпел и заехал в Троицкий переулок к Груне поделиться с нею своей бедой и сказать, чтобы она не ждала его вечером. Но Груню он не застал.
Кокушка не возвращался. Все в доме были очень встревожены. Даже Николай Владимирович вышел из своей безучастности. Выслушав Владимира, он сказал ему:
- Ты напал на настоящий след - он там, на Знаменской… То есть я не знаю, там ли он, но, во всяком случае, это, должно быть, не без участия Янычева.
- Почему вы так думаете, дядя?
Николай Владимирович остановил на племяннике свой загадочный взгляд.
- Я не имею понятия об этом Янычеве, я что-то слышал о нем дурное, мне просто кажется, что тут - он… Это мое внутреннее убеждение, так же как и твое.
- Что же нам делать?
- Делать так, как ты решил: подождем еще день. Если он не вернется, завтра отправляйся к Трепову.
- А если мы только потеряем время?
- Не думаю! - спокойно и серьезно проговорил Николай Владимирович. - Ты видишь, я спокоен, потому что уверен - это дело окончится благополучно, и надо постараться избегнуть огласки. Совсем, конечно, этого нельзя.
- Да, а сегодня необходимо побывать у всех его знакомых, - сказал Владимир. - Может быть, его где-нибудь и видели.
Он объездил этих знакомых. Спрашивать прямо, конечно, он не мог. Но ему легко было узнать, что Кокушку в последнее время никто не видел.
Весь день прошел все в более и более возраставшей тревоге. Даже Софи волновалась, волновалась шумнее прочих.
Ей не было никакого дела до того, что, собственно, с Кокушкой, но она предвидела скандал, скандал уже начался-и это не могло не выводить ее из всякого терпения.
Вечер прошел. Вот уже полночь. Владимир велел постлать себе на диване в Кокушкиной комнате, все еще питая слабую надежду, что, быть может, тот вернется. А если вернется, то, конечно, пройдет прямо сюда.
Владимир разделся, но спать не мог. Только что начнет забываться, ему послышится как будто шум, будто где-то недалеко отворяются двери - и он вскакивает, прислушивается… Но нет, все тихо. Уже два часа. Сон одолевает мало-помалу, тревожный, лихорадочный сон, полный ярких, отрывочных, меняющихся сновидений.
Он видит брата - тот будто стоит перед ним в мундире, в треуголке и при шпаге, показывает ему какой-то необыкновенный орден и говорит: "Я уезжаю в Америку, меня выбрали в прежиденты Шеверо-Американшких Штатов".
Потом является Груня. Она склоняется над ним, он чувствует ее дыхание. Его наполняет ощущение безумной страсти… и он опять просыпается - весь полный трепетом…
Эти дни, эти вечера - ведь все это сон волшебный, радужный и в то же время тревожный. Ведь вот Кокушка оторвал его, вернул к жизни… Но он забывает и Кокушку, забывает все, он опять уходит в свою собственную жизнь.
И перед ним, среди ночной тишины, в странной обстановке этого кабинета, говорящей о разнообразных и неожиданных вкусах и занятиях будущего дипломата, яснеет и яснеет мысль:
"Однако ведь должен я очнуться… все это надо решить скорее, как можно скорее!.. Зачем она заставляет меня молчать… зачем она не хочет говорить о будущем?.. Нельзя, надо скорее, как можно скорее прийти к этому будущему… Я не оставлю ее в настоящем - ни за что… Груня…"
Откуда-то раздается ее могучий, звонкий голос, весь дышащий негой и страстью, переносящий в мир грез, в мир вдохновения…
"Для тебя… для тебя одного!" - повторяются ее же слова…
"Для меня одного и должно быть… для меня одного ты и будешь…" - в порыве ревнивой и страстной любви шепчет Владимир…
Наконец бледнее и образ Груни… Часы медленно бьют пять - уже утро скоро…
Владимир заснул. Он проснулся поздно. Кто-то теребит его за рукав.
- Во-Володя… прошнишь!..
Он открыл глаза - перед ним Кокушка, растрепанный, красный, во фраке, весь дрожит, глаза так и бегают. Владимир вскочил и сразу очнулся.
XX. ВЫРВАЛСЯ
- Откуда ты? Где ты был? Что с тобою случилось? - воскликнул Владимир, чувствуя только одно, будто огромная, давящая тяжесть спала у него с плеч. И за этим облегчением забывая все остальное.
Но Кокушка, влетевший в свой кабинет как стрела, разбудивший брата с большою поспешностью и вообще в первую минуту имевший, несмотря на свою растерянность и восторженность, почти торжествующий вид, вдруг при этом вопросе притих, робко взглянул на брата, потом, ни слова не говоря, подошел к креслу, упал в него и заплакал. Он плакал, как плачут маленькие дети, сильно обиженные, плакал навзрыд, безнадежно, всем существом своим. Рыдания потрясали его. Он ничего не слышал, не понимал.
Владимир не знал, что с ним и делать; наконец он заставил его выпить воды. Тогда рыдания Кокушки стали понемногу стихать.
- Да успокойся же, успокойся! - говорил ему ласково Владимир. - Успокойся… ведь ты жив, здоров, ты дома! Расскажи мне по порядку, где ты пропадал?
- Во-Володя! - крикнул Кокушка, остановив свои слезы. - Дай мне чештное шлово рушшкого дворянина… Дай!
- В чем? В чем?
- Дай… дай!..
- Ну, даю - изволь… говори же!..
- Ты меня не хо-хотел пощадить в шумашедший дом? Ты не хо-хотел надеть го-горячечную рубашку?.. Не-не-хотел отнять у меня мои деньги, чештное шлово, шкажи?
Владимир не знал, что и подумать.
- Да что ты? Очнись, что ты такое говоришь?.. Разве ты можешь думать обо мне такое? Разве ты когда-нибудь от меня дурное видел?
Кокушка бегал глазами и сопел.
- Не-нет, только вше же дай… дай шлово!
- Конечно, даю, что и в помышлениях у меня не было ничего подобного.
Кокушка вскочил с кресла, задрожал, затопотал на месте и с искаженным лицом закричал:
- Я та-так и подумал!.. Я догадалша, он об-обманул меня, ме-мержавец!.. Он уверял меня, что ты и вше вы меня ижвешти хотите…
Владимир изо всех сил вслушивался. Неясная мысль вдруг мелькнула в голове его.
- Кто, кто? Кто тебя уверял?
- Он, он… княжь Янычев.
- Что я?..
- Ну-да, ну-да… тештюшка!.. Хорош тештюшка, нечего шкажать!..
И он вдруг прибавил почти шепотом:
- Во-володя… ведь я женилша…
Владимир побледнел.
- Как женился?.. Это все вздор, шутки…
Он еще надеялся.
Но Кокушка снова покраснел и рассердился.
- Го-говорю - не шутки, не шутки, говорю - об-вен-чалишь в церкви… швидетели… вше как шледует… третьего дня… женат…
У Владимира почти захватило дыхание. Но он сдержал волновавшие его чувства, стал опять просить Кокушку успокоиться и наконец добился от него более или менее связного рассказа.
Хотя, конечно, рассказ этот то и дело прерывался посторонними вещами и хотя в нем совсем не подобающее место занимал "шу-шултан, настоящий киргишкий шултан", у которого много жен и к которому Кокушка намерен ехать в гости в степи, но все же мало-помалу все обстоятельства этого грубого, почти безумного по своей дерзости и, так сказать, простоте плана, исполненного Янычевым, выяснились перед Владимиром. Он хорошо знал все свойства Кокушки и должен был согласиться, что и князь этот также хорошо узнал их и что с Кокушкой именно и можно было устроить все только так, как оно и было устроено. Но ведь это гнусное, грязное преступление!.. А между тем вот Кокушка женат… дело сделано…
Кокушка продолжал свой рассказ.
- И она давно ведь уже была моей невештой… Ведь я тебе еще в Мошкве тогда говорил…
Только теперь вспомнил Владимир, что Кокушка действительно говорил ему это.
- И она уверяла меня в швоей любви… и была такая лашковая… и так меня ревновала… и она такая кра-краша-вица!.. И вдруг, вдруг, как мы обвенчались - я ее два дня не вижу, не вы-выходит иж швоей комнаты! Меня не пушкает!.. Ведь я муж… ка-как она меня шмеет не пушкать… я один…
- Да ведь я вчера приезжал туда, я тебя спрашивал! - невольно крикнул Владимир.
- Жнаю, жнаю, я шлышал, как ты говорил у двери… я притаилша…
- Отчего же ты ко мне не вышел?
- Я еще ему верил… этому ме-мержавцу! - вдруг выходя из себя при одном воспоминании о князе, заорал на всю комнату Кокушка. - Я только этой ночью вше думал, думал и увидел, что он меня надул и что он вше шолгал… про тебя… Я опять стал шту-штучатьша к Ле-Леночке, к моей жене…
Вдруг Кокушка остановился, сделал отчаянную гримасу и опять закричал:
- Дря-дрянь! Терпеть не могу теперь!.. У нее жаячья губа… уши… глажа как плошки!..
- Да не бранись, говори спокойно…
- Не-не-могу!.. - выходил из себя Кокушка. - Как она шмеет!..
Он трясся от бешенства.
- Я го-гошударю буду на них жаловатьша!
- Хорошо, хорошо, все в свое время. Скажи ты мне, как же ты, наконец, вырвался?
- А та-так, очень прошто. Шегодня как проснулся - штучал, штучал, она меня не пушкает, я и расшердился, выбранил ее как шледует, да и те-тещешку этого. Я ему шкажал: "Ешли так, я у тебя ни минуты не оштанушь". Я ему шкажал, чтобы он шейчас же отдал мне вше мои деньги и бумаги, а он не отдает и хотел меня жапереть и штал говорить, что шейчаш велит принешти горячечную рубашку и меня в шумасшедший дом… Я-я его так - так трешнул ижо вшей шилы, так что он от меня откатилша… Прямо ему в пужо. Шкорей я шубу… шапку… вышкочил… на ижвощика и домой!..
- Постой, постой, про какие ты говоришь деньги?
У Владимира просто голова кружилась от этого безобразного рассказа.
- Как какие де-деньги? Вше мои де-деньги и бумаги!.. Это он, он меня жаштавил принешти… я и вжал их в портфеле… Помнишь - у те-тебя ключ шпрашивал?
Владимир побледнел.
- Да ты правду говоришь?
- Правду.
- Что же ты это сделал? Оставайся здесь, сиди, я вернусь скоро! - проговорил Владимир, спешно оделся, вышел из Кокушкиного кабинета и прежде всего отправился к себе - ему все еще не верилось, что денег в портфеле нет.
Когда он доставал портфель, у него блеснула надежда: портфель полон! Он отпер его своим "вторым" ключом и увидел вместо билетов старые газеты.
Он поспешил к дяде, в его библиотеку. Николай Владимирович, как всегда и ко всем, относился к племяннику ласково, но между ними существовали чисто внешние и очень далекие отношения. Живя в одном доме, они почти никогда не встречались. Конечно, много раз Владимиру хотелось поближе разглядеть дядю, разобрать, что это за человек, действительно ли он помешан, как почти все думают. Он к нему еще с детства чувствовал симпатию. Ему неизвестны были все подробности семейной драмы, но он почти ясно представлял ее себе.
В первое время по переезде своем из Москвы на житье в Петербург он сделал все, от него зависящее, для сближения с дядей, но от того веяло таким холодом, он казался таким безучастным, видимо, так тяготился, хотя и скрывая это, присутствием Владимира в библиотеке, любопытство юноши так его отрывало от работы, которой он тогда предавался с особенной страстностью, что Владимир наконец обиделся. Его юное самолюбие страдало.
"Если он меня не хочет, так и мне его не надо!" - решил он, и затем о сближении между ними уже не было речи. Но теперь, со вчерашнего дня, то есть с исчезновения Кокушки, Николай Владимирович, совсем как бы не существующий в доме, вдруг объявился, вдруг принял участие в семейном деле. И все это сделалось само собою. Он оказался центром, действительно старшим в доме. Его всегда запертая для всех библиотека была накануне местом совещаний всех членов семьи.
И вот теперь известие о возвращении Кокушки собрало в библиотеку Марью Александровну, Гришу, Софи и Машу.