Пятого августа Семенов выехал в Читу, на заседание войскового круга. Когда в пути поезд неожиданно замедлил ход и есаул увидел, как под колеса вагона тихо подкатывается мелкая, очень чистая, чище хрусталя, волна, он невольно схватился рукою за горло - что-то там возникло такое... Ни продохнуть, ни проглотить. Семенов махнул рукой расстроенно и едва ли не бегом кинулся в вагон-ресторан: горькую соль, натекшую в горло, надо было немедленно смыть чем-нибудь крепким. Свободных столиков не было, лишь за одним столом, у окна, имелось свободное место. Семенов занял его, не спрашивая разрешения у человека, сидящего напротив, - а вдруг на этом месте уже сидит какая-нибудь столичная фифа в юбке с кринолином? Есаулу было на это наплевать. Уже потом, хватив водки и закусив ее тремя ломтями сочного омуля, он виновато посмотрел на соседа.
- Пустое, - махнул тот рукой и спросил сочувственно: - Расстроены чем-то?
- Есть немного... Расстроен,
Сосед все понял и произнес:
- Я тоже, когда не вижу долго Байкала, хожу будто чумной. Места себе не нахожу. Выпейте еще немного.
- Это можно, - смурным, севшим голосом проговорил Семенов, ухватился за пузатый тяжелый графин, налил себе водки, вопросительно глянул на соседа.
- Мне не надо, - сказал тот, - у меня есть, - показал на высокую граненую стопку. Предложил: - Выпейте за священное море, чтобы не укачало...
Те, кто живет на Байкале, никогда не позволят себе назвать его озером - только морем: "Славное море, священный Байкал", - в этом определении сокрыты и робость, и уважение, и гордость, и любовь. Словом, все. Ведь Байкал и кормит и поит здешний люд.
- Когда я был на фронте, Байкал мне снился, - признался Семенов, хотя на фронте во время тревожных снов видятся обычно близкие люди да родной дом, а Семенов во сне Байкал видел. Онон видел. И, естественно, как и все казаки - родственников: отца, подпоясанного офицерским ремнем, царственную свою бабку, которой побаивался, тихую, кажущуюся забитой мать. Видел табуны лошадей и залитую жидким белесым солнцем монгольскую степь.
Сосед потянулся через столик к Семенову со стопкой. Чокнулись. Выпили, Семенов вновь заел водку омулем, сосед его ограничился долькой свежего душистого огурца с нежной, темной, почти черной кожицей.
- Извините, - запоздало спохватился Семенов. - Я давно не ел омуля, поэтому и накинулся на него, будто с голодухи. На фронте с рыбой вообще было туго. Гранаты тратить на нее - жалко. Если только снаряд какой-нибудь шальной в реку грохнется... Но во время артиллерийских обстрелов было не до рыбы. - Есаул, ощутив, как у него расстроенно задергались усы, прикрыл их ладонью. Предложил: - Давайте еще выпьем.
- Давайте, - готовно отозвался сосед.
Небо расчистилось, из-за белесой мутной облачной гряды, уходящей к далекому горизонту, выплыло солнце - большое, круглое, арбузно-красное, окрасило воду в яркий багрянец, заставило запеть души у всех, кто сидел в ресторане поезда, но тут же все цвета погасли - на солнце словно опустился гигантский черный нож гильотины: сибирский экспресс втянул свое длинное тело в тоннель. К этому времени поспешно подскочивший к столику официант в форменной белой куртке зажег керосиновую лампу.
- Сейчас тоннели пойдут один за другим, - сообщил он, - без собственного света не обойтись.
- Не бойся, милейший, - успокоил его Семенов, - мы темноты не боимся и стопку мимо уха не пронесем. - Почти наугад наполнил свою стопку, поднял ее, обращаясь к соседу: - За наше славное и священное... Вы из здешних?
Сосед церемонно поклонялся Семенову:
- Член российской Государственной думы от Забайкальской области Сергей Афанасьевич Таскин.
Таскин также направлялся в Читу, на войсковой круг.
Семенов не удержался, азартно потер руки:
- Хорошо иметь знакомого члена Государственной думы!
Эту свою фразу он вспомнил на следующий день, когда войсковой круг начал свою работу - Таскина избрали председателем съезда.
Фронтовики здорово отличались от невоевавших станичников - усталостью, угрюмым видом, серыми лицами и повальной недоброжелательностью ко всем, кто не воевал.
- Вы, станичники, вообще должны спороть лампасы с шароваров, - заявили фронтовики.
- Это почему же?
- Да потому, что вы теперь не казаки.
Это был, по заявлению одного из фронтовиков - чубатого, с двумя Георгиями на гимнастерке, старшего урядника - "тонкий намек на толстые обстоятельства": предыдущий войсковой круг - под нажимом агитаторов, к казакам имеющим примерно такое же отношение, как к исполнителям персидских танцев, а родная станица Семенова - к столице Португалии, отменил привилегии, данные когда-то казакам государем всея Руси. Поэтому фронтовики намеревались поставить этот вопрос вновь и с предыдущим решением круга обойтись так же, как агитаторы, носящие красные тряпицы на пиджаках, обошлись с казачьими привилегиями.
Главной из привилегий была казачья вольница. Казак, дослужившийся до первого офицерского чина, получал личное дворянство; если он окончательно выбивался в люди и становился полковником, то автоматически получал потомственное дворянство; его дети, даже не родившиеся, уже считались дворянами.
У казаков существовало самоуправление, к которому с уважением относились российские государи, были свои земли, которые они кровью своей и потом, рубясь в различных сечах, присоединили к России. И так далее. А в остальном казаки - такие же, как и все, люди-человеки, обычные русские граждане, что любят Родину, давшую им жизнь.
На цареву службу казаки всегда выходили в собственном обмундировании, при собственном оружии, на собственном коне... Это что, тоже привилегия?
Семенов не удержался и выступил на казачьем круге.
После него из ложи гостей на трибуну стремительно вынесся некто Пумпянский - человек, известный не только в Чите, но и в Иркутске, и в Алексеевске, и даже в Хабаровске. Приподнявшись коршуном над трибуной, он лихо рубанул кулаком воздух.
- Казаки, самым позорным явлением в истории России была и есть опричнина. Крови опричники пролили столько, что корабли могут в ней плавать - море! Ныне многие сравнивают вас с опричниками. Снимите с себя это позорное пятно, смойте его, откажитесь от привилегий, за которые так громко ратовал предыдущий оратор, и будьте как все!
Семенов поморщился недовольно, проговорил тихо, в себя:
- Еще один болтун!
Пумпянский оказался главным оппонентом Семенова - никто из инородцев не выступал так велеречиво и умело, как он. Пумпянскому хлопали.
Дебаты продолжались три дня.
На третий день, когда Пумпянский увлекся собственным выступлением, Семенов взял с председательского стола графин, наполнил водой стакан, стоявший рядом, подошел к трибуне с обманчиво-рассеянным видом и протянул стакан оратору. Тот взял стакан, споткнулся на полуслове, словно в нем перестал работать некий движок, и непонимающе глянул на Семенова.
- Прекратите революционную трескотню, а свой горячий пыл залейте холодной водой, - сказал ему Семенов.
Пумпянскнй неожиданно покорно поднес стакан ко рту и стал пить. Зал захохотал. Услышав хохот, Пумпянскнй закашлялся. Говорить он больше не смог - у него сел голос. Произошло это стремительно, иногда такое случается даже с очень опытными ораторами. Дискуссия закончилась победой Семенова.
Заседания казачьего круга затянулись. Завершились они лишь во второй половине сентября 1917 года.
Вскоре к власти в России пришли большевики. Набрать в свой полк Семенов успел не более пятидесяти человек - причем в полк начали записываться не только агинцы-буряты и баргинцы-монголы, но и гураны - полукровки, в жилах которых текла и русская, и бурятская, и монгольская кровь, - и русские. Дальше все застопорилось: в штабе округа до сих пор не был подписан приказ о формировании монголо-бурятских частей.
Семенов торопился - понимал, что в воздухе все сильнее начинает пахнуть порохом, поехал в Иркутск к генералу Самарину. Тот прямо при есауле отдал распоряжение немедленно отпечатать на машинке приказ...
Прошло три дня. Пора возвращаться в Читу, но приказа так и не было, и Семенов вновь отправился к Самарину.
Генерал выглядел плохо, у него нервно тряслась голова, руки дрожали, под глазами вздулись темные мешки.
- Извините, есаул, - сказал он, - я не спал всю ночь.
- Ваше превосходительство, я прибыл за приказом о формировании монголо-бурятских частей, - напомнил Семенов.
- Такого приказа не будет, - сказал Самарин и опустил голову. - Увы!
- Почему? - Семенов не мог скрыть удивления.
- Я под арестом. Вся власть перешла к председателю местного Совдепа.
Семенов собрал все бумаги, полученные в Петрограде, и незамедлительно явился к председателю местного Совдепа - небольшому тощему мужичонке в рубчиковом мятом пиджаке - по виду, рабочему депо. Тот молча выслушал доводы Семенова и согласился подписать приказ.
- Только вот, - сказал он, - я вынужден буду связаться с Петроградом, они должны будут подтвердить ваши полномочия.
- Валяйте, - сказал Семенов небрежно. Он понял: власть в Петрограде сменилась, Муравьева нет и ему надо спешно покидать Иркутск. Через несколько часов может быть уже поздно. Чутье на опасность - звериное, острое, безошибочное - у него выработал фронт, Семенов научился ощущать опасность загодя, когда она еще не родилась...
Семенов поспешил на вокзал. Уезжал он не один - взял с собою пятерых иркутских казаков, решивших вступить в "туземный" полк.
Отбыл есаул вовремя. В Верхнеудинске, на станции, его уже встречали дружинники - человек пятьдесят, не меньше, темной нестройной толпой высыпали на перрон - оказывается, начальник станции получил телеграмму о немедленном аресте есаула Семенова и вознамерился выполнить приказ. Едва Семенов спрыгнул с подножки вагона на серый деревянный настил перрона, как к нему поспешил станционный комендант. Небрежно прилепив пухлую чиновничью ладошку к козырьку железнодорожной фуражки и покосившись на красную повязку, обтягивающую рукав его пальто - этакий символ власти, он поинтересовался:
- Господин есаул, ваша фамилия случайно не Семенов?
- Случайно нет.
- А как, позвольте полюбопытствовать?
- Голубовский. - Семенов небрежно козырнул в ответ и неторопливым прогулочным шагом в сопровождении пятерых казаков двинулся вдоль перрона.
Комендант, напряженно наморщив лоб, поразмышлял несколько секунд, потом кинулся вслед, ухватил за рукав одного из казаков:
- Скажи, милейший, фамилия есаула действительно Голубовский?
- Так точно, Голубовский, - без запинки ответил тот и двинулся дальше.
Комендант снова застыл на несколько мгновений, потом, подозвав двух конвоиров с винтовками, совершил очередной бросок к Семенову.
- Позвольте ваши документики, господин есаул, - неожиданно зычным, хорошо поставленным голосом потребовал он.
Есаул придержал шаг, развернулся - комендант, пыхтя, на всех парах несся к нему, не замечая угрожающе-спокойного взгляда, обращенного к нему, - напрасно он был так невнимателен... Едва комендант приблизился к Семенову, как тот, резко пригнувшись, двинул несчастного служаку кулаком в подбородок.
Удар был короткий, быстрый, почти невидимый, внутри у коменданта что-то мокро чавкнуло, будто сырой тряпкой шлепнули по столу, фуражка колесом покатилась по перрону. Враз ослабевшее тело опрокинулось прямо на конвоиров, но те не удержали начальника, и он шлепнулся на перрон.
- Вот мои документики, - спокойно произнес Семенов. - Предъявить еще какое-нибудь удостоверение?
Комендант, лежа на перроне, сплюнул кровь, натекшую из разбитой губы в рот, покрутил головой, не веря, что его можно вот так, при всем честном народе, отправить пахать истоптанный тысячью ног грязный настил. Снова сплюнул кровь, взвизгнул громко, отдавая приказ в изумлении застывшим в нескольких шагах онемевшим конвоирам, которые никогда еще не видели, чтобы с начальством так обращались:
- Арестовать его!
Пока конвоиры раздумывали, как быть, на взвизг коменданта, спотыкаясь, мешая друг другу, устремились дружинники - целая орава: почувствовали кровь...
- Кровянки вам захотелось, - недобро пробормотал Семенов, - кровянки... Лучше бы в окопы отправились, немаков малость пощекотали, отогнали бы их на свою территорию. Там возбуждаться надо, а не тут... Ну-ну. - Семенов усмехнулся, повернулся к казакам, сопровождавшим его, и молча повел головой в сторону.
Те все поняли без слов и выдернули из ножен шашки.
Дружинники все одновременно, буквально единым движением, затормозили, некоторые - с готовностью вытянутыми в беге руками - как намеревались схватить супостата, так и застыли, лица их сделались нерешительными... Как же брать супостата, ежели его охраняют желтолампасники с саблями наголо, но комендант вновь подогнал их резким вскриком:
- Арестовать его!
И дружинники пошли на казаков.
Семенов выдернул из кобуры револьвер:
- На за-ад!
- Арестовать его!
Через минуту дружинники уже бежали к темному, с сырым от мокрети верхом зданию станции, блажили испуганно, двое из них зажимали руками раны, оставшиеся после тычков казачьими шашками - дело дошло и до этого.
Недалеко от себя Семенов увидел дежурного по станции - меланхоличного старичка в фуражке с красным верхом, махнул ему револьвером:
- Отправляйте немедленно поезд!
Старичок спокойно и деловито, будто и не было никаких стычек, щелкнул крышкой часов:
- Рано еще!
- Отправляйте немедленно поезд! - Семенов направил на старичка револьвер.
Тот вздохнул:
- Ладно, пусть начальство оторвет мне голову, но грех на душу я все-таки возьму! - Старичок дунул в свисток и поднял над головой разрешающий жезл.
Паровоз дал гудок, вхолостую проскреб колесами по стали рельсов, выпустил длинный горячий клуб пара, снова проскреб колесами по рельсам - колеса провернулись беспрепятственно, будто были намазаны жиром - и в следующее мгновение сдернул состав с места.
Семенов прыгнул в вагон, за ним последовали казаки.
Вечером сибирский экспресс прибыл в Читу.
Обстановка в Чите была более спокойная, чем в Иркутске, и Семенов вздохнул освобожденно - здесь ему некого было бояться. На следующий после приезда день он собрал своих сторонников, угостил их чаем, колбасой, поставил монопольку, призвал:
- Все на борьбу с Советами!
Наметил есаул Семенов и новую географическую точку для своей дальнейшей дислокации: станция Даурия - место глухое, припограничное, хорошо защищенное, да и навозом там не пахнет. Для Читы запах навоза - родовой. Город стоит на песках, всякий, даже самый малый ветерок вышелушивает городские улицы насквозь, выдувает песок, обнажает корни деревьев, отчего сосны валятся на крыши домов, дожди тоже вымывают песок... И вот некая мозговитая голова придумала способ борьбы с потерями почвы - навоз.
Смешанный с песком навоз - это вполне плодородная штука, позволяющая давать урожаи не меньше, чем в Воронежской губернии; березовый либо еловый росток, опущенные в такую почву, очень быстро превращались в деревца. Дело, конечно, благое, но вот амбре... Запахом конюшни пропахли все местные дамы, даже самые знатные.
В Даурии этого запаха, слава богу, нет.
И все же пока не сформирован штаб, из Читы уезжать нельзя. Плюс ко всему надо было получить, а точнее, пробить для будущего монголо-бурятского формирования кое-какие деньги. Нужно было заслать своего "казачка" и в местный Совдеп.
Как-то вечером к Семенову пожаловал младший урядник Бурдуковский, которого Семенов знал давно и ценил.
- Есть у меня, ваше высокоблагородие, один человек... Может быть, и никакого "казачка" засылать не придется, - сказал он.
- Кто?
- Член местного Совдепа.
- Как его фамилия?
Бурдуковский нагнулся к есаулу и произнес шепотом:
- Замкин. Очень надежный гражданин - любит, когда в кармане у него гремят серебряные монеты. Такие люди - самые надежные.
- Ну что ж... Надо повидаться, посмотреть, что это за гусь - товарищ Замкин, жареный он или нет?
- Он - "полу-полу", полужареный-полупеченый, он - и нашим, и вашим...
- Значит, тем более надо повидаться.
После знакомства с Замкиным Семенов решил, что никаких "казачков" в Читинский Совдеп не будет, пусть поработает Замкин, и выдал ему первый аванс - полрулона керенок. Замкин от керенок отказался:
- Лучше бы твердой деньгой, господин хороший,
Семенов достал из кармана золотую монетку - николаевскую десятирублевку.
- Это годится. - Замкин проворно смахнул десятирублевку к себе в ладонь.
С тех пор Замкин стал аккуратно поставлять Семенову совдеповские новости. Однажды вечером он явился к Семенову встревоженный, стряхнул с папахи снег, повертел ее в руках и снова нахлобучил на голову.
- Беда, - сообщил он. - Сегодня председатель Совдепа разговаривал по телефону с Иркутском... или, может быть, даже с Петроградом, я точно не засек. Вас велено арестовать.
- Как арестовать?
- Обычно. Руки за спину, на запястья - веревку и три штыка под лопатки.
- Они что, очумели?
- Видать, да. Иначе я бы к вам не пришел.
Семенов машинально порылся в накладном кармане френча - он сшил себе новый френч, по последней моде, роскошный, из тонкого мышастого сукна, - извлек оттуда золотую десятирублевку, звонко хлопнул ею о стол, потом достал вторую и также звонко хлопнул о поверхность стола. Замкин ловко смахнул монеты в руку. Очень большой мастак оказался по части продать какой-нибудь секретик. Или купить, а потом перепродать.
- Как же это они собираются сделать? - спросил Семенов. - Я ведь просто так не дамся...
- Соберут пленарное заседание Совдепа, проголосуют "за", потом пригласят на заседание вас и арестуют.
- Эх как простенько все получается, без затей, - Семенов не удержался, мотнул головой, - и хитренько в ту же пору. Хмы! Когда же состоится заседание?
- Завтра в четыре часа дня.
- Что и требовалось доказать. - Семенов возбужденно потер руки, глянул на часы - времени у него более чем достаточно.