По пути попалась фура с понурым немцем, наряженным в шинель-большемерку, горбом собравшуюся у него на спине. Семенов с гиканьем устремился к нему, на скаку вытягивая из ножей шашку. Немец вскинулся в фуре, защищаясь от удара руками. Семенов рубанул прямо по рукам, перебил их клинком - отхваченные кисти рук, брызгаясь кровью, с мягким стуком шлепнулись в фуру; немец завизжал, в следующий миг жалобный визг его обрезала шашка, развалившая пополам голову. Из раскрытого, словно бутон, черепа под копыта семеновского коня посыпался крупитчатый розовый мозг.
Разведка, не задерживаясь, поскакала дальше.
Через сорок минут спешились в небольшом сыром лесочке. На макушках елей висели неряшливые клочья тумана, будто куски серой мокрой ваты, с веток капала холодная влага, по-синичьи тенькала, всаживаясь в землю; если такая капля попадала за воротник, то пробивала холодом до самого крестца. Казаки невольно ежились.
Мимо леска проходила проселочная дорога с двумя обледенелыми колеями, совершенно пустынная, невдалеке были видны немецкие окопы со свеженасыпанными желтовато-черными брустверами. Чтобы хоть как-то замаскировать эти слишком бесстыдно обнаженные брустверы, немцы накидали на насыпь сушняка, сохлой травы, длинных кудрявых веток, бурьяна, кое-где даже вдавили в землю серую, содранную с крыш черепицу, листов пятнадцать, не меньше. Семенов, стоя с биноклем под елью, минут двадцать обследовал окопы.
Было понятно, что немцы приготовились оставить линию фронта, отступить и после броска в собственный тыл нырнуть в эти окопы.
Слева, в таком же сыром лесочке, Семенов обнаружил несколько артиллерийских фур, окрашенных в защитный цвет, загруженных длинными деревянными ящиками, в которых перевозили артиллерийские снаряды.
Самых пушек не было видно - их либо закатили в глубину леса, либо еще не успели подтянуть. Семенов сделал на карте несколько пометок.
За окопами, примерно в сотне метров, виднелись дома- деревянные, бедные, с высокими темными крышами и ровными редкими заборами. "Интересно, где же немаки взяли черепицу? - возник в мозгу невольный вопрос. - В селе нет ни одной черепичной крыши. Если только где-нибудь в глубине села завалили кирху? Вряд ли". Семенов провел линзами по домам. Пусто. Тихо. На улицах ни одного человека.
"Вот мокрицы, - у Семенова задергался ус, - попрятались по норам. Чуют многоножки, что будет большая молотилка". Неожиданно сотник увидел стремительно пересекшего деревенскую улицу человека, одетого в полевую егерскую форму, - тот вышел из-за одной ограды и поспешно нырнул за другую.
Семенов внимательно изучил палисадник, в который нырнул егерь. Никаких бросающихся в глаза примет. Даже намека нет на то, что там могут находиться военные, и все же вскоре сотник обнаружил полевую кухню, спрятанную под двумя яблонями. Точно такую же кухню Семенов нащупал биноклем и в том дворе, откуда выскочил егерь, - кухня была спрятана за сараем и, чтобы она не была видна с воздуха, с русских аэропланов, затянута сверху старой рыбачьей сетью.
Две полевых кухни в одном селе - это уже что-то, кухни наводили на кое-какие мысли. В Остатних Грошах стояла воинская часть.
- По коням! - скомандовал сотник.
Казаки поспешно позабирались на лошадей.
- Ну что, братцы, есть желание посмотреть, кто в этой деревне живет?
- Как скажете, ваше благородие, так и будет.
- Как скажу... - Семенов хрипловато засмеялся, лицо его сделалось хищным, - так и скажу. За мной!
Он первым вынесся из леска и наметом пошел по проселку в сторону деревни. На скаку - это движение стало у него уже привычным, рукоять клинка словно бы сама припечатывалась к ладони, к пальцам, - вытянул шашку из ножен.
В деревню они ворвались вихрем. Сотннк гигикнул, боевой клич этот подхватили казаки - тоже загигикали, заулюлюкали, засвистели, лошади-забайкалки заплевались пеной, захрипели злобно.
На улицу вывалилось несколько немцев в егерской форме - егерей, похоже, здесь было не менее батальона, - один из них пальнул в сотника из винтовки, но промахнулся, пуля просвистела у Семенова над самой папахой, подпалив на ней несколько скруток шерсти; сотник, словно почувствовав горячий свинец, вовремя пригнулся - во второй раз солдат выстрелить не успел, Семенов рубанул его шашкой по шее, снеся голову, будто кочан капусты, и немец, выпустив из рук винтовку, завалился на спину... Второго егеря, слишком близко оказавшегося около всадника, Семенов проткнул острием шашки, словно штыком.
Несмотря на азарт атаки, от острого глаза Семенова не ускользнуло ничто - ни две штабные машины, стоявшие во дворе широкостенного, по-купечески вольно расположившегося на земле дома, ни одинокая гаубица, нашедшая себе место во дворе следующего дома, под прикрытием высоких, блестящих от влаги слив, ни повозка, в которой на треноге был установлен пулемет, ни грузовики, накрытые брезентом.
Все это Семенов засекал на скаку, увиденное прочно отпечатывалось у него в мозгу.
Кто-то из казаков, скакавших сзади, бросил в машины гранату. Раздался взрыв. Следом грохнул еще один взрыв.
Сотник метнулся на коне в сторону, перемахнул через низкую плетеную изгородь и бросил гранату в повозку, на которой стоял тупорылый, с блестящим язычком дула, высовывавшимся из кожуха, пулемет.
Взрыв расколол воздух, когда Семенов был уже далеко, под осколки попал один из немцев, сотник лишь услышал далекий, словно принесшийся из преисподней вскрик...
Деревню проскочили на скорости, погони за казаками не было - слишком стремительной получилась эта атака, на обычную атаку не похожая, а за ветром, как известно, угнаться непросто, - нырнули в ближайший, темный от осенней мокрети лесок. Леса здесь растут, как грибы - семьями, с замусоренными опушками, круглые, густые, в солнечную пору очень приветливые, в смурную - угрюмые, с темной лешачьей порослью колючих кустов, плотно обложивших стволы. Из-под копыт семеновского коня неожиданно выскочил заяц, метнулся в сторону. Казаки заулюлюкали.
- Как бы косой не обмокрился от страха.
- Здешние косые - боевые мужики, такие пустяки, как казацкие кони, их не пугают, - больше всех балагурил Белов.
Агинцы, еще месяц назад требовавшие себе переводчика, научились немного разуметь по-русски, и не только разуметь, но и говорить.
- Шпрехайте, шпрехайте больше - людьми будете, - втолковывал им Белов, - научитесь говорить по-русски, потом будете учиться шпрехать по-немецки...
И агинцы старались.
Семенов выставил дозор из трех человек, остальным велел спешиться. Через двадцать минут он отправил в полк двух казаков с донесением о том, что он обнаружил в Остатних Грошах, сам же решил еще немного побыть в немецком тылу.
Больше часа простоял Семенов с казаками в круглом, будто краюха хлеба, лесочке, ожидая, что кто-то вдруг появится на пустынной дороге, украшенной двумя длинными блестящими полосками льда - тележный след на проселке обледенел и выделялся очень заметно, - но дорога была удручающе пуста. Видимо, налет казаков на Остатние Гроши испугал немцев.
- Отходим, - негромко произнес Семенов, садясь на коня.
Кони были накормлены, казаки перевели дух, перекурили и перекусили. Пора было двигаться дальше.
В тот день Семенов совершил еще один налет на небольшую немецкую часть, вздумавшую расположиться на отдых в глухом, с высокими закраинами, хорошо защищающими от ветра овражке. В коротком бою сотник зарубил немца, пытавшегося развернуть против казаков пулемет и дать очередь, захватил в плен штабного велосипедиста с перекинутой через плечо кожаной сумкой, - затем казаки ветром пронеслись по улицам двух заштатных польских деревенек, но немцев там не обнаружили и на ночлег расположились в лесу.
На большой поляне, плотно прикрытой деревьями, развели костер, на рогульках подвесили несколько котелков - надо было хотя бы раз в сутки поесть горячего, потом, выставив часовых, забылись в коротком сне. Ночью было холодно. Спали в бурках. Иногда кто-нибудь примерзал к земле, к веткам, к полегшей траве, и его приходилось отдирать вместе с буркой. Казаки ругались. Семенов успокаивал их:
- Настоящий солдат должен познать все - и мороз, и жару, а уж по части, где переспать, должен пройти все огни и воды.
- Уж лучше решать вопрос, с кем переспать, а не где, ваше благородие. - Это был Белов, такие шуточки мог отпускать только он.
Белов дробно, по-синичьи, рассмеялся.
Сотник неопределенно мотнул головой - не понять, поддерживает он Белова или нет, хотя глаза у него на мгновение сделались жесткими. Впрочем, на поверхность ничего не выплыло, сотник сдержал себя - язык ведь без костей, что хочет, то и мелет, - и произнес добродушным тоном:
- И такое в нашей жизни обязательно будет. Доживем и до этого.
- Доживем до понедельника, ваше благородие, а там, глядишь, хлеб подешевеет, - пробормотал Белов угасающим голосом, натянул на голову бурку и уснул.
Утром снова начали месить мерзлую грязь на тыловых дорогах, но безуспешно - то ли немцы успели предупредить своих о шальных казаках, прочесывающих тылы, то ли произошло еще что-то, Семенов, покрякав от досады, подкрутил усы и решил возвращаться в полк, всего несколько дней назад осевший в Сахоцине - зеленом местечке, богатом цирульнями, плохим виноградным вином, голенастыми крутобедрыми девками и черствым хлебом, который местные пекари готовили с добавлением картошки и мелко смолотой кукурузы.
- Задание мы выполнили еще вчера, - справедливо рассудил Семенов, - пора и честь знать.
День прошел быстро, попасть в Сахоцин засветло не удалось, и Семенов решил заночевать в маленькой, черной, словно насквозь прокопченной дымом, измазанной сажей деревушке. Чумаза деревушка была настолько, что невольно думалось - а не живут ли тут ведьмы, у которых метлы работают на смеси дегтя с мазутом? До Сахоцина осталось идти совсем немного - пятнадцать верст, но в темноте решили не рисковать, иначе кони останутся без ног.
Ночь хоть и была ветреной, темной, с низкими удушливыми облаками, а прошла спокойно, утро наступило серое, какое-то беспросветное, лишенное не только радости и броских красок, но даже свежего воздуха. Откуда-то издалека понизу полз вонючий, пахнущий незнакомой химией дым. Словно где-то горела фармацевтическая фабрика.
Было тихо. Только на западе, километрах в пяти от деревеньки, грохотало одинокое орудие, раз за разом посылая в невидимую цель снаряды. Семенов, приложив ладонь ковшом к уху, прислушался к орудийным ударам: наша пушка или немецкая?
Определял он это по неким неведомым приметам, и когда у него спрашивали, в чем разгадка, лишь смеялся в ответ да произносил одну и ту же фразу:
- Не знаю.
Он действительно не знал, чем отличается звук немецкого орудия от нашенской лихой пальбы - выстрелы были похожи, будто близнецы, и в то же время какое-то различие между ними было, Семенов угадывал это различие интуитивно, на подсознательном уровне, но словами описать это не мог.
- Наше орудие лупит, - прислушавшись к далеким ударам, вынес вердикт сотник. - Только чего оно так далеко делает? Там же немцы.
- Может, пока мы мотались по разным Остатним Грошам, карта фронта перекроилась? - предположил Белов.
- Может, и перекроилась. - Семенов резким движением . подтянул подпругу на седле и в ту же секунду ловко взлетел на коня. Скомандовал тихо, словно только для самого себя: - Уходим.
- А как же, ваше благородие, с завтраком быть? - спросил сотника казак с черными, блестящими, как у таежной птицы, глазами, теряющимися в длинных лохмах бараньей папахи. Фамилия его была Никифоров, в полк он прибыл из-под Хабаровска, из маленького железнодорожного городка под названием Алексеевск, имеющего узловое значение; городок так был назван в честь наследника престола, юного цесаревича. Семенов Никифорова приметил, как приметил и Белова: эти казаки, несмотря на некий мусор в голове, - надежные.
- Что, Никифоров, на яишню потянуло?
- Потянуло, - не стал скрывать тот.
- В Сахоцине твою яишню и съедим, - сказал Семенов.
Но позавтракать в Сахоцине не удалось. Едва подъехали к этому маленькому городку, украшенному высокими голыми тополями, как услышали длинную пулеметную очередь, за ней - несколько винтовочных хлопков. Сотник немедленно вздыбил коня, предупреждающе поднял руку:
- Стой, казаки!
Стрельба ему не понравилась. Казачий полк - это серьезная боевая единица, с которой не рискует связываться даже целая немецкая днвизия, и если кто-то позволил себе напасть на Сахоцин, то, значит, напал крупными силами.
Раздалось еще несколько винтовочных хлопков. Кто может позволить себе стрельбу в городке, занятом казаками? Может, перепившие офицеры? Послышалось еще несколько выстрелов. Семенов вскинул к глазам бинокль - немецкий, снятый с убитого артиллерийского обер-лейтенанта; в России приличные военные бинокли не производили, и факт этот каждый раз, когда сотник брался за бинокль, рождал у него ощущение досады - не хотелось пользоваться немецким.
Сильные линзы позволили отчетливо видеть разбегающихся людей. Вот один бородатый солдат в обмотках лихо перемахнул через высокую изгородь из колючих кустов, вознесся над другой колючей грядой, но, подбитый пулей, упал на нее. Рука свесилась с жесткого куста, энергично заработала клешнястыми пальцами.
Это была атония. Бородатый солдат умирал.
"В городе немцы! - у Семенова от одной только этой мысли невольно зачесались кулаки. - Откуда они здесь?" Новость была неприятной. Пока казаки прочесывали немецкие тылы, германцы неплохо поработали в тылах наших.
Вот в окуляр попал всадник - из городка, отчаянно размахивая руками на скаку, несся одинокий казак. Вдогонку ему хлобыстнула винтовка. Потом ударила еще раз. Семенов выругался и ударил коня плеткой, тот, бедняга, едва не застонал от боли. Сотник пришпорил его и понесся навстречу одинокому всаднику - показалось, что за ним сейчас устремится погоня и ее надо будет отсечь. Но погони не было.
Увидев впереди казачий разъезд, всадник свернул к нему. Сотник вновь вскинул бинокль, чтобы получше разглядеть этого расхристанного, без фуражки и пояса, человека и невольно вздрогнул - это был его собственный денщик Чупров. И конь, на котором скакал Чупров, был также хорошо знаком сотнику - это был его личный конь, чистокровный норовистый жеребец. Вряд ли этого коня могли догнать короткохвостые немецкие битюги.
- Стой, Чупров! - издали закричал денщику сотник. - Стой!
Но Чупров ничего не слышал - ветер свистел у него в ушах, все забивал. Не доехав двадцати метров до казаков, Чупров остановился. Тяжело, боком, сполз с коня. Отер рукою пот е лица и едва слышно шевельнул губами:
- Слава богу, выбрался...
- Ну, Чупров, если ты испохабил копыта моему коню - берегись! - Семенов не выдержал, сжал руку в кулак.
Коня в отсутствие сотника должен был подковать полковой коваль, но не подковал - что-то, видимо, помешало...
- Бездельники! - Остывал Семенов быстро - так же быстро, как и загорался. - Чего там случилось, Чупров?
А у Чупрова уже дрожал от обиды рот.
- Извиняйте насчет коня, ваше благородие, и вообще извиняйте, ежели что не так... Но другой возможности вырваться из Сахоцина не было.
- Извиняйте, извиняйте, - проворчал Семенов по-стариковски, - скакал бы по пахоте - тогда другое дело, а тебя понесло на трамбовку.
- Иначе бы не ушел, Григорий Михайлович.
- Докладывай, что произошло, - потребовал сотник, остывая окончательно. - Где полк? Что за стрельба?
Полк снялся еще вчера и ушел вышибать из-за реки "вильгельмов", а здесь... здесь остались только два обоза, - Чупров провел рукой по лицу, увидел на пальцах кровь - у него была разбита верхняя губа, - два обоза, значит, да штабные фуры... Воевать некому.
- Немцев много?
- Около полка примерно.
- Около полка или примерно?
- Примерно около полка, - тупо повторил Чупров. Он еще не отошел от скачки, от того, что пережил, - может быть, даже больше. Налетели внезапно, как вороны... Знаю еще, что два немецких эскадрона спешились.
- Где?
-Да у церкви ихней, у этой... как ее? Ну, на "цырлих-манирлих" слово похоже. С буквой "це".
- У кирхи, что ли?
- Во-во. С буквой "хэ". Заставу из "вильгельмов" выставили. - Чупров упорно называл немцев "внльгельмами". Все называли по-разному - "гансами", "фрицами", "адиками", выбирая слово поудобнее для языка, а Чупров называл "вильгельмами" - словно в недобрую память о ненавистном кайзере, не в честь, а в память. - И что еще плохо...
- А почему стрельба такая редкая? - перебил денщика Семенов.
- Это немцы по разбежавшимся обозникам пуляют, в каждого в отдельности. И что еще плохо, я говорю, ваше благородие, они знамя нашенское в плен захватили.
- Ма-ать честная! - Сотник невольно присвистнул, лицо его исказилось, и он привычно поднял коня на дыбки, выкрикнул резко, со слезой, будто сорока, в которую угодил заряд дроби: - Братцы, это что же такое делается? Немцы захватили наше знамя! - Лицо у сотника обузилось, сделалось хищным, незнакомым. Семенов вытянул из ножен шашку, с лязганьем загнал ее обратно. - За мной!
Это была отчаянная атака.
Ну что, казалось бы, мог сделать десяток усталых, плохо выспавшихся всадников против немецкого конного полка или даже хотя бы двух спешившихся эскадронов? В городе, как потом выяснилось, было больше полка - четыре эскадрона...
Немцы готовились уйти из Сахоцина, но не успели. Два эскадрона сопровождали длинный неповоротливый обоз, двигавшийся с черепашьей скоростью. Чего только в этом обозе не было - и четыре сейфа с важными штабными документами, и канцелярия Уссурийской конной бригады вместе со столами, замкнутыми на ключи, и целый ворох ценных казачьих бурок, присланных с Кубани, - их не успели раздать казакам, и семьдесят ящиков с заряженными пулеметными лентами и сами пулеметы - новенькие, с еще не стертой смазкой "максимы", тревожно вскинувшие к небу свои ровно обрубленные, похожие на поленья стволы, и горы офицерского обмундирования, загруженного в фуры с высокими бортами, и главное - знамя Первого Нерчинского казачьего полка - целая штука тройного шелка, без которой полк не имел права на существование.
- За мной! - вновь громко прокричал Семенов.
Запоздало оглянулся, почувствовал, как боль стянула ему скулы, выругался матом - сзади скакал Чупров, не отставал от казаков. Семенов погрозил ему кулаком:
- Отзынь! Коня мне запорешь!
Чупров его не понял, продолжал скакать, и Семенов, покраснев от натуги, от азарта, от злости, от досады на ординарца, словно тот был во всем виноват, заорал что было мочи и врубился в кучу сцепившихся немцев, полоснул одного шашкой по голове, потом с оттяжкой рубанул другого.
Среди немцев поднялась паника.