- Покуда с полками пойдет Змаевич до Либавы. - Петр помолчал, раскуривая трубку, и неожиданно закончил: - Опасаюсь, ежели мы промедлим, как бы кто из сильных не вмешался. Англия, да Франция давно присматриваются на наш край.
Тогда принуждены будем под их дудку танцевать.
Не отпуская Апраксина, царь, нахмурившись, протянул ему письмо:
- С почтою получил ведомость от Салтыкова, надоел он мне с этими женками. Почитай.
"От офицерских жен, - читал Апраксин вполголоса, - житья нет, не могу от них никуда скрыться; приходя чинят великий крик и великое бесчестье… Ныне их родственники, жены ищут на мне, что оных не выручаю и денег также им не посылаю, - и от такого страха я скрываюсь и не могу выходить со двора, понеже хотят засадить меня в тюрьму, г. кн. Куракин отказался во всем, а сказал, что денег у него в нынешнее время нет и все в расходе, а мастеровые люди мне докучают непрестанно, что не имею от них покою, и о сем Ваше Царское Величество всепокорно прошу, дабы указали прислать свой милостивый указ к г. кн. Куракину в зарплату мастеровым людям и на отправление 250 фунтов.
Еще ж всеуниженно прошу Ваше Царское Величество о своем зажилом жалованье за прошлый год, которое мне не доплачено, також и за нынешний выдать оное мое зажилое жалованье, дабы указали послать свой всемилостивейший указ г. Куракину, понеже мне ныне учинились великие убытки и помираю с голоду". Пожимая плечами, Апраксин вернул письмо царю:
- Все по делу, Петр Лексеич, помочь надобно". Верный служака.
Царь с досадой отмахнулся:
- Сам знаю. Мне и Макаров о нем докладывает.
С той же почтой пришло письмо от Салтыкова кабинет-секретарю, в котором он откровенно изливал душу и сообщал с тревогой о своем бедственном положении. Царь не спешит выручать своего подопечного. В июне 1715 года к Салтыкову явились пристава, чтобы вести его в тюрьму, о чем он сообщил Макарову, "по челобитью офицерских жен стали мне великие деньги, чтоб меня в тюрьму не водили, а караулили б меня в доме моем, понеже я болен; и ныне я сижу за караулом тех приставов, из которых стерегут меня двое днем, а четверо ночью, взаперти, чтобя не ушел; и возьмут меня к суду в скорых числах,в которых я не знаю, что чинить, понеже я доносиле. ц. в-ву многократно, а указа поныне не имею; и не знаю, что учинится со мною, а становятся мне такие великие убытки, а денег у себя не имею и не знаю, чем стало питаться: жалованье, выданное мне Куракиным, я употребил на часть уплаты мастеровым людям, понеже и от оных мастеровых людей не имел я покою и ожидал також засаждены быти от них в тюрьму". И вновь, предчувствуя неладное, письмо заканчивает печальным вопросом: "Долго льмне еще быть здесь, в Англии?"
В конце июня вице-адмирал Петр Михайлов поднял флаг на "Ингерманланде", авангард возглавил капитан-командор Меншиков. Не отставал царский любимец - и по делу успевал, и в морской карьере шагал. Брал здоровьем, хваткой и сноровкой, умом. Недавно заслужил от Петра звание подмастерья корабельного строения. Особо ценил его Петр за прозорливость. Приняв в подарок "Шлиссельбург", он подметил немало недостатков и высказал царю:
- Господин вице-адмирал, по моему разумению, капитана корабля надлежит назначать при закладке киля.
Петр внимательно слушал:
- Ну-ну, выкладывай.
- Ежели на корабле с той поры объявится хозяин, то он не допустит упущений в постройке. Ему ведь плавать.
Петр согласился сразу, и с той поры на новые корабли командиров назначали при закладке корабля на стапелях…
Эскадра готовилась сняться с якорей, но случилась беда. Лето стояло жаркое, сухое, без дождей. Ночью 27 июня разразилась гроза. Молния ударила в "Нарву". Корабль немедленно вспыхнул и через несколько минут взорвался. Погибло триста офицеров и матросов вместе с командиром. Случайно спаслись пятнадцать матросов, которых взрывом выкинуло за борт…
Вторую кампанию эскадра кораблей выходила в море под командой Петра. Галерный флот возглавлял Апраксин.
Давно присматривался Петр к гавани Рогервик, недалеко от Ревеля. Место глубокое, но от штормовой волны защищено плохо. В этот раз эскадра после маневров отстаивалась здесь спокойно, задули ветры южных румбов.
На "Ингерманланд" прибыл старший флагман, генерал-адмирал Апраксин, поднял свой флаг.
- Снимаемся с якоря, господин вице-адмирал, пора поглядеть на союзников, - сообщил он для порядка Петру.
- И себя показать нелишне, - задорно ответил вице-адмирал Петр Михайлов. - Нынче и Катеринушка должна в Ревеле объявиться.
На подходе к Ревелю доложили: парусники под английским и голландским флагами - двадцать два вымпела.
Петр первым разглядел адмиральские флаги и, опустив трубу, сказал Апраксину:
- Англичанин - адмирал, голландец - шаутбенахт. Салютовать им не будем, твой чин равный.
Адмирал Норрис так же внимательно наблюдал за русским флагманом.
Накануне отправки эскадры первый лорд Адмиралтейства поучал адмирала:
- Вы первым удостаиваетесь чести понести флаг флота его величества в порты России. Помните, официальное поручение вашей миссии - оградить наших купцов от шведских каперов. Вторая цель не менее существенная. Русский флот имеет десятки вымпелов. Кроме кораблей, они имеют сотни галер для высадки войск в Швеции. Но мы не можем допустить, чтобы царь Петр безнаказанно распоряжался на Балтике. Будьте готовы исполнить свой долг, если того потребуют интересы Англии…
Голландский флагман порядок соблюдал, приветствовал салютом русского адмирала. Апраксин вежливо ответил. Морские салюты, кроме чинопочитания, означают уважение к флагу государства…
Первыми наведались гости на корабль под царским штандартом.
- Адмирал Норрис, шаутбенахт Дефет, - представились они Петру.
Оказалось, что они сопровождают большой караван, около сотни купеческих судов, в Петербург.
- В прошлую кампанию мы понесли большие убытки от шведских каперов.
Петр согласно кивнул и похвалился:
- Нынче весной мы уже изловили пяток каперов, но брат Карл не унимается, не желает нашей обоюдной торговли.
Потягивая вино из бокалов, гости благожелательно улыбались: хорошо, когда царственная особа занимается морским делом, понимает их…
Начались взаимные визиты, встречи. Распределяли, чтобы не было ущемления, кому первому играть утреннюю зорю, кому вечернюю. Первым начинал старший по званию. Апраксин и Норрис по чину оказались равными - Норрис играл утром, Апраксин - вечером…
Летняя погода ласкала теплом и штилем. Царь крепко держал в уме все приметные даты. Вспомнил, о прошлогодней виктории.
Первую годовщину Гангутской победы Петр отмечал торжественным обедом. Приглашенные адмиралы-союзники пили за здоровье государя и за российский флот, а Норрис про себя подумал: "Как бы нам вскорости не разойтись контркурсами". Перед уходом из Англии первый лорд Адмиралтейства предупредил Норриса: "Присматривайтесь к русским кораблям и капитанам, оценивайте их мощь, осваивайте гавани и рейды".
Одним из первых внимание Норриса привлек капитан четвертого ранга Наум Сенявин, командир пя-тидесятипушечного "Страфорда". Корабль этот Нор-рис знал до последнего гвоздика, когда-то на нем плавал, а Наума Сенявина оценил высоко.
- С таким капитаном я готов атаковать любого неприятеля, - откровенно сказал он голландцу-ша-утбенахту.
Время бежало, на Ревельский рейд возвращались один за другим зарубежные купцы с товарами из Петербурга. Гости собирались в дорогу. В адмиральский час на русский флагманский корабль съехались иноземные флагманы. Начались прощальные визиты адмиралов. За время стоянки в Ревеле Петр не раз гостил у Норриса, тот наносил ответные визиты. За столом, за чаркой доброго вина у моряков всегда отыщется свой, флотский, интерес для откровенных "морских" баек.
У Норриса в подчинении был еще шаутбенахт. Он тоже часто составлял компанию флагманам. В знак расположения к новым знакомым Петр подарил Нор-рису свой портрет с алмазами, а шаутбенахтам, английскому и голландскому, презентовал бриллиантовые перстни.
Не осталась в стороне и Екатерина Алексеевна, подарила Норрису табакерку с алмазами.
Знал царь по прежним годам: не вредно, на всякий случай, расположение приобрести среди иноземцев. А вдруг сгодится.
Российского флота генерал-адмирал Федор Апраксин не привык ни принимать, ни жаловать драгоценности. Не по скупости, а по натуре. Поступил попросту, по-флотски, прислал своим коллегам-флагманам по ящику доброго вина.
Проводив гостей, Петр, в доброжелательном настроении, завел разговор с Апраксиным:
- Нынче отписал я Салтыкову благодарность, послал ему указ возвратиться в Россию.
- Давно пора, Петр Лексеич, он свой долг сполна давно претворил пред отечеством. Не каждому етакое по плечу.
Изредка, но бывало, что царь, по каким-то известным только ему одному причинам, изменял свое решение. На следующий день перед ним стоял навытяжку командир "Страфорда", капитан 4-го ранга Наум Сенявин. Ему вместе с Бредалем не сегодня завтра надлежало отправиться совместно с английской эскадрой в Голландию и Англию. На кораблях везли туда разные припасы и паруса для оснащения построенных там, под надзором Салтыкова, трех линейных кораблей.
- Ты не впервой к такому делу причастен. Смотри зорко за всеми неполадками. Припасы по тем кораблям сам развези. Все они деньгу немалую стоят. И парусы, и такелаж, и пушки, и прочая.
Расхаживая по комнате, царь опять дымил трубкой, подошел к столу, взял конверт:
- Сие письмо вручишь Федьке Салтыкову, оставаться ему впредь в Англии до моего указу. Заменить его покуда некем, а суда потребны для флоту.
Жесткий, а порой жестокий свой нрав царь проявлял нередко, когда дело касалось державных интересов. Не было в такие моменты у него колебаний, не показывал, какими чувствами руководствовался. Человеколюбие оставалось на задворках его сознания.
Отменив свой указ, царь меньше всего думал, а наверняка и вовсе не вспоминал те многие сетования на безысходность положения своего верного слуги по становлению флота.
В свой смертный час, 2 августа 1715 года, получил Федор Салтыков от царя письмо с разрешением отправиться наконец-то на родину. Успел ли он узнать об этой "царской милости"? Об этом история умалчивает. Свое последнее прибежище обрел он не в родном крае, а на одном из безымянных лондонских кладбищ.
Прошли годы. Бесстрастное Время сровняло с землей и это место…
Узнав о его кончине, вспоминал ли царь хотя бы один раз о Федоре Салтыкове, своим трудом, не жалея себя, вдвое увеличившем боевую мощь флота? Двадцать линейных кораблей поставил он в строй Балтийского флота.
История не оставила никаких следов о царской благодарности усопшему рабу Божию Федору…
Дело шло к осени, помалу начинало будоражиться море, близилась пора затяжных, равноденственных штормов.
Эскадра, не теряя времени, совершала экзерци-ции, подтягивалась к стоянке у Котлина. Царь сошел с корабля, высадился на берег и поехал сухим путем, с супругою. У Сойкиной горы царя поджидал галиот, который и доставил его на Котлинский рейд.
Эскадра начала постепенно разоружаться, готовиться к зимней стоянке. Накануне первых зимних заморозков пришло донесение из Копенгагена. На рейд прибыли два построенных в Архангельске 52-пушечных корабля: "Уриил" и "Селафаил". Не суждено было увидеть царю давний королевский подарок в Лондоне - яхту "Транспорт-Рояль". Вместе с кораблями она отправилась из Архангельска, но в сильный шторм, неподалеку от Гетеборга, ее выбросило на камни и разбило волнами.
Вместе с первым снегом в Петербург пришли вести из Дании. Прусские, саксонские и датские войска, не дожидаясь подхода русских полков, осадили шведскую крепость Штральзунд.
Видя беспомощность сопротивления, Карл XII на корабле отплыл на родную землю. Вместе с ним на борту находился голштинский барон Генрих фон Герц. Пылкий фантазер и искатель приключений, Герц пришелся по душе королю. Они познакомились в Голштинии, когда Карл XII пробирался из турецкого плена на родину, и быстро сошлись характерами. Карл предложил Герцу перейти к нему на службу министром финансов, и тот, бросив свой пост гофмаршала Голштинии, увязался с королем. Но бывшего гофмаршала прельщали не только финансы, но и дела поважнее, не терпелось ему также войти в историю. Генрих Герц постепенно начал внушать Карлу XII мысль о необходимости изменить внешнюю политику.
- Вашему величеству следует посадить на английский престол нашего друга Якова Стюарта. Для этого надо сначала заключить мир с царем Петром, а потом вступить с ним в союз.
- Как же так, мириться с моим давним врагом царем Петром? - недовольно морщился Карл. Но тут же вспоминал он о более ненавистных персонах - английском короле Георге и короле Дании Фредерике.
- Для сего, ваше величество, необходимо отвоевать у Дании нашу норвежскую землю. Оттуда прямиком флотом высадить короля Якова в Шотландию, - настоятельно продолжал убеждать короля барон.
С такими настроениями направился Карл в столицу, где его с нетерпением ждала любимая сестрица Ульрика вместе со своим супругом Фридрихом, бывшим гессенским принцем…
Не раз после Гангута Петр окидывал своим взором карту Балтийского моря.
На севере берега прочно удерживались Швецией. На востоке, по сути, теперь от Курляндии до Финляндии утвердилась Россия. Дальше к западу берега усеяли Пруссия, Речь Посполитая, Померания, Меклен-бург, Голштиния. Шведов почти изгнали из Померании, остался один Висмар, к которому на помощь союзникам двинулись полки генерала Репнина.
Давно присматривался царь к приморским княжествам. Приходили не раз ему мысли использовать династические союзы для укрепления положения державы на берегах Балтики.
Четыре года назад, встречаясь с герцогом Меклен-бургским, Леопольдом, царь завел речь о женитьбе герцога на его племяннице, Екатерине Ивановне. Такие дела обычно быстро не совершаются. Теперь подошел срок. В Петербурге составили брачный договор, по которому Екатерина сохраняла свою веру. Герцог обязался ежегодно выплачивать жене 6000 ефимок на расходы.
Царь не скупился на бриллианты, наряды, а главное, послал войска на помощь герцогу для взятия Ви-смара.
Собираясь в путь, царь отправил Апраксина в Ревель.
- До чистой воды три месяца. Корабли и фрегаты в Ревеле ракушками обросли, мало ходки потому. Просмотри сам, надлежит ли килевать "Полтаву", "Святого Петра". Обломай лед, тащи к берегу, клади на борт. Как лед сойдет, из Либавы Змаевичу быть в Ростоке, меня дожидаться. Корабельную эскадру Сиверсу в Копенгаген вести. Сам здесь за всем флотом и войском присматривай. В остальном действуй по способности. Указы с дороги буду слать.
После Крещения Петр с супругой и племянницей отправился в Данциг, где находилась главная квартиpa войск генерала Шереметева. Бракосочетание племянницы и свадьбу сыграли в Данциге.
Правда, Петра предупреждали из-за рубежа посланники, что жених не оформил, как следует, развод со своею женой и вообще человек он недобросовестный.
Державные интересы Петр ставил выше всего.
- Сим браком мы по праву, по родственному, оседлаем берега Зунда. Оттуда рукой подать до шведской Сконии, на южном берегу.
Замыслы русского царя, видимо, разгадали на берегах Темзы. Известия о бракосочетании в Данциге вызвали переполох в Лондоне.
Докладчик короля Георга I, ведавший всеми иностранными делами, статс-секретарь Гаунсэнд возмущался:
- Царь Петр зашел весьма далеко. Сначала он завладел берегами Курляндии, выдав замуж свою племянницу Анну Иоанновну. Сейчас в Риге и Либаве стоят его эскадры. Затем царь породнился с австрийским императором, женив своего сына на его свояченице. Теперь он вознамерился осваивать порты Мекленбурга и держать свои войска подле границ наших ганноверских владений.
"В Англии ревность к могуществу Петра быстровозрастала, так как русское владычество на Балтике угрожало стать для британской торговли хуже,чем было шведское. С каждым днем становилось все более очевидным, что главной целью военных предприятий Петра было способствовать экономическому развитию его новой империи".
Масла в огонь подлил другой статс-секретарь, Стенгоп, своим донесением из Копенгагена.
В обширной реляции он с тревогой сообщил о ввозе в Россию сотен французских и голландских мастеров, о караванах морским путем в Астрахань, Персию, Китайскую Татарию, каналах, соединяющих Балтийское море с Белым и рекой Волгой. Русские, овладев Балтийским морем, заведут торговлю через Любек к ущербу для британской торговли. А сие воскресит соперничество Ганзы с Англией. "Если царь будет оставлен в покое на три года, он будет абсолютным хозяином в этих краях".
А царь, путешествуя по суше, не забывал флот. Осенью вызволил он из ссылки Корнелия Крюйса.
- Поезжай в Ревель, разберись с худыми судами, готовь их к навигации. Назначаю тебя генерал-интендантом.
В дороге получил письмо от Апраксина, между прочим сообщал он, что Крюйс трудится с ленцой. Тут же предупредил без жалости царь:
"С великим неудовольствием слышу, что Ревель-екая эскадра так у вас неисправна, и осеннее удобное время упущено; ежели впредь так поступать станете, можете живот свой потерять…"
Генерал-адмирал не наговаривал на своего бывшего подопечного. Крюйс после возвращения из ссылки заметно сдал. Старше Апраксина годами, медлительный по складу характера, он распоряжался теперь с необыкновенной осторожностью, выверяя каждое слово. Видимо, пребывание в далекой Казани наложило свой отпечаток на состояние неторопливого по натуре норвежца.
В самом деле, несладко пришлось ему в непривычной обстановке. Губернатор, прочитав царский указ, поджал губы, искоса поглядывая на обмякшую с дороги фигуру разжалованного вице-адмирала.
Поначалу определил ему на постой захудалую квартирку на окраине. Но Крюйс с женой не унывали, на двоих жилье было сносное. Своих детей, двух сыновей и дочь, они отправили в Амстердам - зачем им страдать за грехи родителей.
Обустроившись с помощью двух приставленных матросов, супруги благополучно перезимовали, никуда не наведывались, потому что местное общество обходило их стороной. Их спокойная жизнь нарушилась в первый весенний день. Посыльный чиновник передал распоряжение губернатора:
- Сию квартирку велено вам освободить и переехать в иную.
Только обосновались Крюйсы на новом месте, как от губернатора последовало указание переехать им в другое место.
Тут смирению отставного вице-адмирала пришел конец. Крикнув матросов, он погрузил пожитки на телегу и направился к губернаторскому особняку. Распахнув двери, он приказал матросам заносить вещи и занял две пустующие комнаты напервом этаже.
Услышав шум, губернатор Кудрявцев, узнав, в чем дело, дал слово больше не тревожить Крюйса…
Утвердившись окончательно с жильем, жена слезно просила мужа:
- Напиши, Корнелий, государю, пусть он тебя отпустит с миром домой, в Амстердам.
- Как так, с позором явлюсь в Голландию? - кипятился Крюйс. - Надобно мне в России заслужить прощение.