Однажды жена, урожденная голландка КатеринаФоохт, ушла помолиться к подруге-немке, такой же реформистке, учительнице в губернаторском доме. Вернулась она необычно взволнованной:
- Из Петербурга пришла почта, сообщают царским манифестом о какой-то виктории морской над шведами.
Пришлось опальному моряку наведаться в губернскую канцелярию, где Он, не без волнения, прочитал царский манифест о Гангутском сражении.
По мере чтения наливалось краской обычно бледное лицо Крюйса, еще ярче проступало родимое пятно на щеке. "Как жаль, что я не с ними, моими парусами и пушками, - досада и боль саднили сердце, - сколько лет и здоровья отдал я флотскому делу, а теперь случилась виктория, а мне здесь горевать суждено".
Вернувшись домой, он со вздохом рассказал жене о гангутской победе и ушел в другую комнату.
До сумерек сидел бывалый моряк у окна, глядя на пенящиеся под окном волны полноводной Волги.
Когда совсем стемнело, достал гербовую бумагу и, с некоторым трудом подбирая слова, начал писать прошение царю.
"Державнейший Царь. Государь Милостивый!
Служил я, нижайший раб, Вашему Царскому Величеству 16 лет и управлял верно, радетельно и трудился с великим тщанием неусыпно, сколько могутымоей было, за что и имел к себе милость Вашего Величества; но Божеским посещением прогневал Ваше Величество, отчего весьма сокрушаюсь.
Всемилостивейший государь! Прошу Ваше Величество меня, нижайшего раба своего, для своего многолетнего здравия, аресту свободна учинить по-прежнему, за старые мои верные и радетельные службыи для старости моей. За что должен со всею фамилией своей вечно Бога молить?"
Письмо было запечатано и отправлено на следующий день. А ответ пришел далеко не быстро. Даже Катерина, всегда уверенная в правоте мужа, не вынесла жребия, ей уготовленного, как супруге ссыльного, не вытерпела, опять возмутилась.
- Чего нам здесь ждать? - спрашивала она со слезами. - Не думаю, что о тебе скоро вспомнят. Последуй хоть раз моему совету. Выбрось блаженные мысли. Ты, Корнель, не родился подданным Петра. Испроси у него великодушного позволения, и поедем в Амстердам. Я сильно скучаю по детям.
Слушая причитания жены, старый моряк обиженно насупился:
- Ты думаешь, мне детки во сне не снятся? Только в долгу я перед Россией, она меня возвысила, и тебе это известно. Быть не может, чтобы царское величество меня позабыло.
Не прошло и двух месяцев, прислан был наконец ответ от царя. Петр возвращал Крюйса на службу в прежнем звании…
И вот теперь, не прошло еще и года, царь упрекает его в нерадивости, не иначе упомянул о нем в письме Апраксин, больше некому. Делать нечего, как говорят русские, назвался грибком - полезай в корзину.
- Государь мне пеняет за худую службу, - виновато, с некоторой растерянностью обратился он к Апраксину. - Какие будут мне замечания, господин генерал-адмирал?
- Встрепенись, вице-адмирал, - без насмешки, огорченно ответил Апраксин, - вспомяни, как на Воронеже по стапелям проворно носился, девкам за тобой было не угнаться.
Апраксин перевел дыхание, встал, поманил Крюйса к окошку:
- Вишь " Полтаву" ? В ракушках она вся. К мели-то по осени ее приткнули, а кренговать не поспели. Чрез месяц эскадру в море выводить Сиверсу, в Копенгаген плыть к государю. По флагману равнять строй будут корабли, а он, как дохлая лошадь, плестись станет. Бери-ка сотни три-четыре матросов добрых, обкалывай лед вокруг нее, кренгуй.
Крюйс понятливо склонил голову, шагнул к двери, но Апраксин остановил его:
- Сие дело ты токмо направь по руслу. Наиглавное нам с тобой - эскадру снарядить в дальний путь. Впервой наша, российская эскадра поплывет в Европу. Смотреть на нее, глаза пялить станут повсюду теже аглицкие, да голландцы с датчанами, да немцы. Грешно наперво в грязь лицом ударить.
Каждое судно, великое ли, малое ли, само по себе сооружение непростое, а порой довольно сложное. Постоянное пребывание в водной среде не проходит бесследно для корпуса судна, или, как еще в старину его называли, кузова.
В воде обитает, кроме рыб, множество живых организмов. Для некоторых из них дерево - лакомая пища, для других не только еда, но и пристанище для постоянного проживания.
В теплое время на якорных стоянках эти живучие твари намертво впиваются в подводную часть деревянного корпуса и устраиваются по-семейному. Сооружают жилища в виде ракушек, множатся, и вскоре вся подводная часть сплошь покрывается этими наростами.
Одно дело, когда только что спущенное на воду судно, подняв паруса, скользит окрашенной поверхностью днища сквозь водную толщу. Совсем по-иному двигаются эти суда в конце кампании, когда их днища облеплены непрошеными "соседями"-ракушками. Судно намного теряет ход, делается неповоротливым и неуклюжим при маневрах.
Для купеческих судов такое явление может быть терпимым какое-то время, а для военных судов недопустимо. Любой порядочный капитан использует первую возможность, чтобы очистить днище - подводную часть судна. Не всегда это удается во время кампании, капитаны приноравливаются к концу осени, перед зимней стоянкой.
Процесс этот непростой и называется "кренгование" или, проще, "откренивание" судна. Обычно парусное судно частично освобождают от балласта, оно подвсплывает и его подводят к мелководью, чаще в устье какой-нибудь речки. Приткнув судно к мели, начинают заваливать его на бок, кладут бортом на воду. Производят такое действо двумя способами. Нагружают на верхнюю палубу каменный балласт и укладывают его вдоль одного борта. Под тяжестью камней корпус судна заваливается на бок, обнажается подводная часть - днище, - и ее очищают железными скребками от ракушек. Потом перетаскивают камни на другой борт и чистят другую половину.
Иногда применяют иной способ. На берегу устанавливают большие деревянные вороты. На них заводят толстые канаты и закрепляют на борту судна. Вращая вороты, наматывают на них канаты, и судно накренивается.
Крюйсу все это дело было знакомо до тонкости. Только не совсем понимал он, почему генерал-адмирал втравил его в эту канитель. "Сие дело капитана "Полтавы" и флагмана эскадры", - слегка возмущался про себя Крюйс. Но приказ есть приказ.
Первым делом он пригласил капитан-командора Сиверса и капитана "Полтавы" Фан Геята:
- Генерал-адмирал распорядился произвести не откладывая кренгование "Полтавы".
"Не разумею, почему Крюйсу поручили такое дело, - не отводя глаз от пронзительного взгляда Крюйг са, подумал капитан-командор Сиверо, - сия обязанность моя и Фан Гента. Не успели по осени, рано морозы ударили. Но мы и без Крюйса об этом заботу имеем".
В свою очередь, Крюйс напыщенно переводил взгляд с командира "Полтавы" на Сиверса.
Двенадцать лет, как делает карьеру Сивере в русском флоте. Недолюбливал его Крюйс, когда был флагманом эскадры. Уж больно самоуверен и заносчив. Хотя дело знает превосходно.
После Гангута государь произвел его в капитан-командоры, назначил командовать эскадрой. Но надо показать, кто здесь старший.
- Полагаю, - сухо начал вице-адмирал, - для успешного выполнения указа господина генерал-адмирала кренгование начать завтра. Для того весь экипаж привлечь - матросы за зиму отъелись, пусть побегают.
Несколько расположенный к общению с капитанами и флагманами, Крюйс был чрезмерно требователен к "подлому" званию людей, простым матросам. Привычка эта зародилась у него со времен службы в голландском флоте, где довольно сурово обращались с экипажами.
На другой день берег возле устья речки Пириты кишел матросами. Сталкивали на воду шлюпки, грузили на них камни, везли к борту "Полтавы", в сетках поднимали на верхнюю палубу. Поодаль стояли кружком офицеры во главе с капитаном. Крюйс и Сивере расположились чуть в стороне, особняком.
Матросы без устали таскали камни, балагурили, подначивали друг друга:
- Кузька, а Кузька!
- Чаво?
- Рыбку съесть-надо в воду лезть!
Хохочут матросы, улыбаются офицеры; Крюйс насупился, помалкивает.
- Петруха, тебя как звать-то?
-Летомзовут Филаретом, азимой - Кузьмой. - Брюхо болит, на краюху глядит.
Хватаются за животы матросы, проворнее бегают за камнями - развеселились офицеры, а Крюйс так и не улыбнется, не любит эти шутки матросни, не по нраву они ему.
Да и многие матросы нет-нет да и кидали в сторону своего бывшего флагмана откровенно неприязненные взгляды. Помнили его "заботу" о корабельных порядках. И до появления Крюйса на кораблях не жаловали офицеры матросов. Прикладывали руку к физйо-
номии за малейшую провинность и просто нерасторопность.
Флагман эскадры Крюйс считал это недостаточным. Для особых случаев провинности объявил для наказания матросов принятый в голландском флоте так называемый способ "килевания".
Посреди судна, поперек палубы, в небольшом расстоянии располагали два каната, которые спускали за борт в воду, протягивали под килем и вытаскивали на другой борт. К этим канатам крепили решетчатый деревянный люк.
Провинившегося матроса привязывали к люку, перебирая канаты, опускали в воду, протягивали под килем и вытаскивали полуживого матроса из воды с другого борта. Иногда, для пущей острастки, матроса протаскивали "с выдержкой" под килем. Частенько такой "выдержки" не переносили, и на палубу поднимали бездыханное тело.
О "порядках" Крюйса знал царь, но не возражал. Надо было держать всех в узде. А Крюйс потом узаконил свой метод и разослал на корабли приказ, который прозвали "Крюйсовыми статьями"…
Видимо, и сам Крюйс почувствовал на себе злобные взгляды матросов и, убедившись, что все идет ладно, отправился в гавань. Там его ждала ластовая эскадра - единственные суда, которыми сейчас командовал вице-адмирал.
Название это прочно закрепилось в русском флоте.
Каждый флот, как и любой военный организм, требует для своего существования самых разных припасов. Экипажи - провианта; оснастка корабля - запасных парусов; рангоут - деревянных частей мачт, стеньги, рей и прочего; такелаж - веревочных и других подвижных частей для управления парусами и оснастки рангоута. Пушки не игрушки, гавкают, когда их снаряжают порохом, стреляют, когда в достатке ядра.
Все эти припасы пополняются по мере расхода. Хорошо, если родные гавани неподалеку. Зашел, стал на якорь, наполнился припасами и гуляй себе в море.
Для перевозки припасов с пристани на рейд, на корабли, стоящие на якорях, требуются особые транспортные суда. Они, эти суда, не имеют, как правило, вооружения, пушек, но вмещают в свои емкие трюмы различные припасы.
Когда же эскадры уходят в дальнее плавание, то берут с собой припасы, вплоть до того, что грузят на верхнюю палубу живую скотину.
Так или иначе, частенько случается, что припасы грузовые суда везут и на дальнее расстояние…
Так уж повелось в русском флоте, что на этих судах - катах, флейтах, талях, шмаках, - перевозивших провизию для экипажей, мерой для ржи - основного продукта питания - служили ласты. Каждый ласт соответствовал примерно по весу сотне с лишком пудов. По наименованию этой меры все грузовые суда называли "ластовыми". Служба на них, в отличие от военных судов, не считалась престижной. Командовали ими боцмана или старослужащие матросы, выбившиеся в унтер-офицеры за особые заслуги. Ластовые офицеры, в отличие от строевых, имели сухопутные звания и считались второсортными моряками. Такую-то "армаду" и имел в своем подчинении вице-адмирал Крюйс.
В первый весенний день Апраксин получил указ от царя: эскадре иметь провианту на четыре месяца. В Ревеле таких запасов не оказалось.
- Поезжай ты сам сей же час в Петербург, - приказал он Крюйсу, - как хошь, а чтоб через неделю сюда тыщу ржи да сотни две ластов гороху доставить. Так государь повелел.
Засопел недовольно Крюйс, ему ли пристало на санях по распутице ехать, но виду не подал, отправился в путь.
Спустя две недели и царь прислал письмо: направить с эскадрой для практики два десятка гардемарин "породных, небедных" из Морской академии. Пришлось опять отряжать нарочного в Петербург к директору Морской академии графу Матвееву…
С каждым днем все сильнее припекало мартовское солнце. Ночью дороги подмерзали, а в полдень санные полозья хлюпали по воде. У кромок льда по всему берегу в гавани зачернела каймой подтаявшая вода. Из Петербурга то и дело подвозили провиант. Царь повелел привезти эскадрой провиант на 2000 человек, для кораблей, которых ожидали в Копенгагене из Лондона и Архангельска.
Часть провизии пришлось распределять на суда эскадры, все ластовые суда были загружены до отказа. Приближалась Пасха.
В последнюю неделю марта Апраксин распорядился Сиверсу прорубить во льду проходы для кораблей эскадры:
- Покуда лед в гавани не проламывается, потому каждый экипаж пускай для своего судна пешнями прдкалывает канаву на выход. Как только лед у входа в залив сойдет, потянемся на якорях завозом на чистую воду. Государь указ прислал, поспешать надобно.
С утра на льду появились сотни матросов, бухта огласилась звонким перестуком пешней, вокруг кораблей появились первые разводья с битым льдом.
Первый день Пасхи совпал с началом второго месяца весны. В гавани, освещенной ярким солнцем, водворилось спокойствие. В экипажах служили молебны. Матросы, переодетые в парадные мундиры, чинно слушали заутреню, втягивали ноздрями пряные запахи наваристых мясных щей. Наконец-то кончился Великий Пост, а с ним и надоевшие постные щи и каша. Наступил мясоед, можно было разговеться.
Заветная предобеденная чарка подняла настроение, все кругом христосовались, не разбирая чинов и званий.
Проснувшись, матросы продолжали разговляться. Кое-кого отпустили прогуляться по городу, побаловаться с девками. К вечеру над укрытой льдом гаванью и окружающими ее берегами воцарилось какое-то загадочное затишье. В лучах заходящего солнца с запада вдруг наплыла какая-то мрачная, до небес, туча. С каждой минутой она вырастала в гигантскую горную вершину и с заходом солнца закрыла половину небосвода. У основания этой тучи внезапно появились светлые проблески. В то же время и северная сторона небосвода покрылась такой же угрюмой тьмой, и обе тучи двинулись навстречу друг другу.
Внезапно между быстро сближающимися облаками появилось загадочное свечение неба, и вдруг все вокруг озарилось вспышками молний, которые следовали одна за другой… Все вдали заволокло дымом… Все жители города покинули свои дома и выбежали на улицы. В смятении они и высыпавшие из казарм офицеры и матросы в каком-то странном оцепенении и даже страхе следили за происходящими в небесах таинствами…
Наблюдавший это редкое и необычное явление генерал-адмирал Апраксин оставил в своем журнале довольно подробное описание происходящего. "Апрель. Во 2-й день, то есть второго дня Пасхи, к вечеру около 9-ти часов во время светлое, с звездами видимо было, как… пришло от горизонта облако очень черное, на верху остро, а на низу широко, и пошло вверх скоро, так что меньше трех минут до половины небосвода дошло. В то же время, как явился черный облак, явилась, подобно как великая, метла светлая и подымалась выше горизонту около 12 градусов. В тот же час явилось от метлы, ближе к северу, одно черное облако,которое зело скоро шло против первого облака… А первое облако шло против того на северо-запад, а промеж обоими черными облаками явился свет, подобно столпу. И стояло так около 10-ти минут. Потом облако, которое пришло от северо-запада, страшно скоро пошло сквозь столп и ударилось о другое облако… и ме-шалися с великим пламенем и дымом… И видим дым был выше горизонта 20 градусов, и сквозь дым видно было непрестанное пламя, подобно, как флот и армия бились. И было то видимо 15 минут. Потом помалу поднимались в высоту, подобно как многие огненные метлы, и взошли выше горизонта 80 градусов. А облако, которое… подалось… стало быть невидимо прежде, а другое стало быть невидимо около 10 часов… Потом светло стало от звезд, как перво.
Не можно описать, какой в то время был страх,как оба облака ударились… Також многие малые облака следовали за большим облаком, которое шло от запада, и было такое пламя, подобно молний, так, чтоглаза не терпели"…
Минула Пасхальная неделя, и генерал-адмирал приказал экипажам переселиться из береговых казарм на корабли.
- Объяви в приказе своим офицерам и всем служителям, - распорядился Апраксин, выслушав доклад Сиверса, - что отныне сход на берег с кораблей воспрещен без надобности для службы. С сего дня велено всем быть на кораблях бессходно под штрафом. Ежели кто из офицеров ночевать станет на берегу, у него вычтено будет за месяц жалованье, а кто из нижних чинов осмелится, батогами да линьками наказан будет. Чаю, матросики в зиму попривыкли с девками блудовать, кого и потянет.
Расхаживая по каюте флагмана, Апраксин проводил рукой по отсыревшим переборкам, наказывал Си-версу:
- Прикажи печки протопить в кубриках, да так, чтобы не спалить судно. На палубах все забито грузами да скотиной, распорядись капитанам шлюпки все убрать на берег, кроме одной командирской. Да на "Ингерманланде" государеву шлюпку приведи в полный порядок. Чаю, там вице-адмирал флаг держать станет.
Спустя два дня корабли по одному начали вытягиваться по прорубленным во льду каналам на внешний рейд, где уже льдины покололись от солнца и ветра.
Отправляя эскадру в плавание, Апраксин еще раз попомнил Сиверсу строгий наказ царя:
- Тебе ведомо, четвертый месяц Змаевич с галерами пробирается под берегом к Ростоку. Шведы про него беспременно пронюхали. Но и твою эскадру поимеют в виду. Когда сторожить станут, не ведомо. Потому в походе дозор держи беспременно впереди
по курсу. Опрашивай всех купцов. Ежели появится, не дай Бог, неприятельская эскадра в превосходстве, ни в коем разе не азардируй. Помни: каждый корабль на вес золота. Ворочай без раздумья на обратный румб. Возврат чини в Ревель. Береженого Бог
бережет.
"В 19-й день поутру генерал-адмирал на корабле капитан-командора Сиверса был и поручил ему указ царского величества и инструкции, что ему чинить.Також отдал ему письмо царскому величеству с приложенными о состоянии эскадры табелями…При отъезде с корабля приказал ему немедленно учинить сигнал к выниманию якоря… Потом, быв на корабле "Ингерманланд", возвратился в гавань, чтобыдля вставших солдат и матросов, которые на корабли не поспели, оставить до вечера корабль "Рафаил" под командой капитана Гаука…По половине дня учинил сигнал к походу… В первом часу пополудни пошел на парусах наперед корабль "Ингерманланд" и потом капитан-командор на "Екатерине", отдав честь крепости из 5 пушек. В то же время г. адмирал стоял на батарее по приказу его ответствовало с крепости равными выстрелами. И за капитан-командором до вечера все корабли, кроме "Рафаила", который оставят для забирания оставших людей, следовали. Ветер был изрядный…" - появилась запись в журнале генерал-адмирала.