- Не вижу причин не доверять ему, - ответил Шабанзаде. - Люди знают его. Абасгулубек - организатор отряда "Красный табор", он сражался с врагами в Нахичевани, Зангезуре, в Дералаизе. Устанавливал в этих местах власть Советов. Передал свою землю государству. А сейчас руководит строительством большого цементного завода. О, если бы у нас был десяток таких коммунистов, как он.
Талыбов подчеркнул аккуратно отточенным карандашом слово "бек".
- Факт или нет?
- Факт-то факт, но я верю не этой приставке, а своему сердцу.
Талыбов повернулся, внимательно вгляделся в глаза секретаря.
- Скажите, отчего вы выбрали для этой цели именно его?
- Он пользуется большим авторитетом. Ни с кем иным Кербалай Исмаил не станет говорить.
- Вы можете поручиться, что он выполнит задание?
- Да.
- Хорошо. Этот разговор, я надеюсь, останется между нами.
Шабанзаде кивнул.
...А Талыбова все еще не оставляли сомнения. "Пусть это будет еще одним испытанием. Его семья и дети здесь. Мы ничего не теряем. Если он выдержит и этот экзамен, в него можно будет верить всегда".
В тот же вечер, перед отъездом, в узком темном коридоре гостевого дома его остановил невысокий человек в старой шинели.
- Вы хоть знаете, кто такой Халил? - в упор спросил этот человек.
Талыбов сначала испугался этой встречи и даже сунул руку в карман, за пистолетом, но, поняв, что опасности нет, решил выслушать незнакомца.
- Кто?
- Террорист. Я член партии. Я могу это сказать при всех. Не думайте, что я боюсь кого-нибудь.
Увидев, что Талыбов внимательно слушает его, он продолжал:
- Был у нас сельский староста. Халил, собрав родственников и друзей, спрятавшись за арыком у мельницы, убил ни за что человека. Разве так надо вести классовую борьбу? Разве совместимы революция и террор? И можем ли мы держать в своих рядах террористов? Я это у вас спрашиваю, товарищ Талыбов.
За подготовкой к отъезду разговор этот как-то постепенно стал забываться. "Убит сельский староста. Ну и черт с ним. Мало у меня забот!" Но сейчас он почему-то снова вспомнил тот вечерний разговор. Чуть придержав коня, он дождался, чтобы Халил приблизился, спросил у него:
- Товарищ председатель, говорят, вы убили старосту?
Халил ответил не сразу. Он посмотрел на ворону, которая было села шагах в двадцати от всадников, но с их приближением снова взлетела и удалилась на такое же примерно расстояние.
- Мне уже задавали этот вопрос.
- Значит, вы занимались террором?
- Наш Халил крупный террорист, - сказал Абасгулубек, громко рассмеявшись. - Об этом спрашивала его и комиссия по чистке. А он ответил, вы, мол, убили царя, а мы - местного царька. Зато быстрее установили Советскую власть.
- Вы прошли комиссию по чистке?
- А как же? Комиссия похожа на тот новый аппарат. Как его название, Абасгулубек?
- Рентген. Верно говоришь, Халил. В этой комиссии - как на рентгене. Просвечивают с одной стороны, а видно с другой. Он вышел чистым. И пятнышка не нашлось. А вопрос о старосте был вымышленный.
"Если он прошел комиссию, значит, не опасен", - подумал Талыбов.
Сильные кони легко несли своих всадников. Все вокруг было окрашено в белый цвет: и горы, и леса, и равнина. И посреди этой широкой белой равнины чернели только фигуры трех всадников.
Когда они подъехали к Карагая, Талыбов придержал коня.
Время было посоветоваться, но Абасгулубек, не сказав ни слова, пустил коня вперед. Длинная серая шинель прикрывала его колени. Одна пола шинели примерзла к уздечке, блестевшей словно серебряная.
Халил пришпорил своего коня, обогнал Талыбова. Они переглянулись. Лицо Талыбова неприятно поразило Халила. Теперь это было лицо бесконечно усталого и загнанного человека. Он не стремился ехать впереди всех, а, наоборот, старался придержать коня. Халил не раз сталкивался с проявлением трусости, и, как всегда, оно вызывало в нем чувство брезгливости и неприязни.
В душе Талыбов не верил Абасгулубеку. "В опасную минуту, перед лицом смерти, он сможет перейти на сторону Кербалай Исмаила. Глупо умирать здесь, среди этих угрюмых Скал. И могилы никто не сыщет... Надеяться можно все-таки на Халила. Как-никак из бедняков. Советская власть сделала его человеком. И наверно, крепкий человек, раз прошел комиссию по чистке. Эта мысль принесла Талыбову некоторое спокойствие.
Сейчас он нашел в своей душе оправдание тому, что тайно от спутников захватил оружие. Ощущая холодное прикосновение пистолета к телу, он чувствовал, что обретает потерянное равновесие. Талыбов сунул руку в карман, погладил отполированную гладь металла и только после этого тронул коня.
***
Мелкие камни, сорвавшись со скалы, с шумом скатились вниз. В ущелье раздался гром. Часовой открыл глаза. "Началось", - подумал он. Тревожно забилось сердце. Он поднял винтовку, взялся за затвор. Пальцы, казалось, одеревенели. Он услышал близкое ржание коня, и шагах в тридцати от скалы показался всадник.
- Стой, буду стрелять!
Ему никто не ответил. Часовой, прижав приклад к животу, что есть силы тянул затвор, но ничего не получалось.
"Пропал я", - подумал часовой, готовый заплакать от страха и сознания своей беспомощности. "Кербалай убьет меня", молнией пронеслось в его голове.
- Эй, Расул!
Человек, которого он звал, грелся у костра, разведенного в гроте. Он держал руки над костром так, что издали они напоминали крылья птицы. Расул стоял, подняв воротник шубы, оттого не слышал крика товарища. Если бы в этот миг сорвалась скала и завалила вход в грот, он бы ничего не знал.
- Ой, это же Абасгулубек!
Ужас охватил часового. Словно боясь потерять равновесие и упасть, он прислонился к скале.
"Разве можно выстрелить в Абасгулубека! Говорят, что пуля не берет его".
- Стойте!
Абасгулубек дернул уздечку, остановил коня.
Абасгулубек не раз глядел в лицо смерти, терял друзей и товарищей, но смириться с этим никогда не мог. Смерть казалась ему трагической нелепостью, чем-то противоречащим человеческому естеству и сознанию. Он дорожил своим именем, никогда не поступался честью, но этот окрик заставил его осознать, что сейчас может прогреметь выстрел и все понятия чести и доброго имени развеются вместе с дымом выстрела. Если часовой и промахнется, ои вспугнет коня, и тогда конь и всадник скатятся в ущелье. Но возврата нет.
Абасгулубек дал знак Халилу остановиться. Часового за скалой не было видно, и ему стало не по себе от ощущения, что обращается не к человеку, а к безжизненному камню.
- Мы - гости Кербалай Исмаила. Мы едем к нему! - крикнул он, сложив руки рупором.
Казалось, он говорил со сцены огромного театрального зала, а стоустый хор за его спиной повторял: "Мы едем к нему... Едем к нему... к нему..." Словно стоявшие в отдалении друг от друга глашатаи повторяли слова Абасгулубека, и, таким образом, голос его катился до самого Кербалай Исмаила.
- Кербалай - гостеприимный человек, но сейчас он болен. Никого не принимает, - крикнул часовой.
Абасгулубек двинул коня вперед.
- Гостю говорят: "Добро пожаловать".
- Гость - посланец аллаха, но сейчас вы пожаловали не вовремя.
- Сообщите Кербалаю, что к нему едет Абасгулубек Шадлинский.
Все это время часовой боялся признаться даже себе, что узнал всадника, но эта фраза свела на нет его решимость. Он помнил те дни, когда Абасгулубек привез в Карабаглар останки убитого сына Кербалая. И каждый раз, когда заходил разговор о гибели Ядуллы, все с благодарностью вспоминали Абасгулубека. Он видел, с каким уважением, чуть ли не с шахскими почестями, встречали Абасгулубека в Карабагларе, и теперь боялся, что вызовет гнев Кербалая, если не окажет должного уважения гостю. Он подумал: "Кто я такой, чтоб ссориться с Абасгулубеком?"
- Вы один, бек?
- Нас трое. Кстати, кто ты такой? Никак не разгляжу.
- Вряд ли вы меня помните, бек. Меня зовут Самандар.
- Самандар?
- Я прислуживал вам в доме Кербалая в день похорон Ядуллы.
От этих поминок в памяти Абасгулубека остались лишь огромные блюда, на которых возвышались горы плова. Он не помнил лиц - печальных, изборожденных морщинами, почерневших от горя. Он зримо представлял лишь лицо Кербалая, нервно перебирающего четки. Все остальные сливались в одно - ядовитое, мстительное лицо. Как тут помнить Самандара?
- Раз ты знаешь меня, окажи небольшую услугу.
- Вас правда только трое?
- Неужели я стану обманывать?
- Хорошо, подождите немного.
Самандар надел папаху на винтовку так, чтобы она чуть виднелась из-за скалы - пусть думают, что он тут, - а сам побежал в пещеру.
Стало тихо. Ожиданье тревожило и угнетало Абасгулубека.
Он тронул поводья. Конь сделал несколько шагов. Абасгулубек увидел винтовку с насаженной на дуло папахой. Конь, подняв голову, потянулся к колючке, растущей на скале. На холке, на шее коня лежал снег. И каждый раз, когда конь закрывал глаза, с ресниц сыпался иней.
В один миг Абасгулубек, протянув руку, схватил винтовку.
...Человек в гроте стоял спиной к входу. Самандар потянул его за ворот полушубка. Расул испуганно рванулся в сторону.
- Что случилось? Ты же только что сменил меня?
Пока Расул понял, о чем ему толковал товарищ, Абасгулубек, Халил и Талыбов были у входа в грот.
Халил, глядя на Расула - высокого, огромного и неповоротливого человека, некстати подумал: "Вот бы его в колхоз! Дать в руки лопату - работай, не ленись!"
Расула отправили в село Карабаглар. А сами расселись вокруг костра в гроте. Кони стояли, опустив вниз морды. А снег все шел и шел.
***
В углу двора, под абрикосовым деревом, только что зарезали корову. Мясник жаловался, что корова была стельная. Два крестьянина свежевали тушу. Кони, привязанные к столбу у боковой стены, лениво жевали сено. Стройный жеребец с белыми чулками на ногах старался укусить соседей, дико бил копытами. Расул узнал коня Гамло. "Словно хозяин - норовит укусить всех", - подумал он. Поздоровавшись с односельчанами, он направился к дому. Стоящий у порога часовой опустил ружье, так как знал, что Расул сегодня охраняет дорогу у Карагая. Видимо, какое-то срочное дело, раз вернулся.
Кербалай Исмаил полулежал на мутаках - продолговатых подушках, лениво перебирая четки. В печи трещал огонь. Гамло, сидевший спиной к двери, подкладывал в огонь щепки. Его спина вздымалась буграми мускулов. Расул только сейчас понял, насколько силен Гамло.
- Да...
Это было приглашением к разговору.
- К вам друг приехал, хозяин, - сказал Расул.
- Кто это мой друг? - спросил Кербалай.
- Абасгулубек.
Гамло, словно рысь, вскочил с места, легко, будто щепку, подхватил прислоненную к стене винтовку.
- Привел отряд?
Кербалай тоже приподнялся.
- Нет, трое их.
- Где они?
- Греются в гроте.
Кербалай Исмаил, успокоившись, прошелся по комнате. Узоры его шерстяных носков слились с узорами ковра, которым был устлан пол.
"Так обычно бывает: впереди потока плывут щепки, куски дерева. Только сильный поток может принести огромное дерево. Теперь все наоборот: они бросили вперед огромное дерево. Видимо, хотят сказать, что приезд Абасгулубека - только цветочки. А ягодки будут потом. Что заставило их пойти на этот шаг? Может, решили уважить меня и оттого послали Абасгулубека? Пока я сидел тихо, никто не вспоминал об уважении. Унижали, подкапывались под меня и, только поняв, что я не раздавлен, что я сознаю происходящее вокруг, решили оказать внимание".
Внезапно налетевший ветер распахнул окна и дверь. В мгновенье мороз выдул из комнаты тепло.
- Закройте, - приказал Кербалай, поеживаясь от холода.
Он поднял глаза и, увидев, что его приказание исполнено, присел у печи. Накинул на плечи хорасанский полушубок, стал медленно ворошить щипцами в печке. Сквозь угли пробился зеленоватый язычок пламени. Печь затрещала так, словно на огонь кинули соль. Борода Кербалая озарилась оранжевым светом, брови его сомкнулись в угрожающую дугу, лоб избороздили морщины.
"Прибыл Абасгулубек. Кто-то очень хитрый направил его сюда. Понимает, что когда-то Абасгулубек оказал мне услугу, и я не смогу отплатить ему злом. Быть может, этот шаг подсказан самим Абасгулубеком? Напрасно он пришел сюда. Не должен был соглашаться. Не должен приходить. Видать, хочет играть роль старейшины. Но не желает понять, что то время прошло, теперь уже нет старших и младших. Слово аксакала ценится ниже, чем слово плешивого слуги".
...Гамло вернулся в комнату, волоча за собой винтовку так, словно это был пастушеский посох. Он был угрюм и мрачен, как первобытный человек, возвращающийся в пещеру после неудачной охоты. Чем-то дремучим веяло от его мохнатой папахи, кустистых бровей, окладистой бороды. Вены, проступающие под колеей лица, напоминали многолетний, разросшийся во все стороны пырей.
- Я отрезал ухо этому щенку, хозяин, - сказал Гамло.
Кербалай удивленно посмотрел на него, словно хотел сказать:
"Мне бы твои заботы! До щенка ли сейчас?" Незадолго до прихода Расула он попросил Гамло принести к нему щенка, мать которого была знаменита тем, что могла свалить всадника. И сейчас он подумал, что Гамло говорит об этом.
- Ты совсем растерялся, хозяин. То, что на свете есть Абасгулубек, еще не означает, что мы должны сидеть сложа руки!
- Ты позволяешь себе лишнее!
- Я говорю правду. Приезд Абасгулубека застал тебя врасплох, это заметил даже Расул. Именно поэтому я завел его в конюшню и отрезал ему ухо. Пусть другим неповадно будет. Мы поставили его сторожить дорогу, а он прибежал к нам, бросив пост. Может, они убили Самандара и уже ведут сюда солдат?
Гамло выглядел сейчас еще более суровым и безжалостным.
- В конце концов ты добьешься, что люди отвернутся от нас. Сто раз повторял тебе: не предпринимай ничего, не получив моего согласия!
Гамло нагнулся и завязал распутавшиеся тесемки чарыков с изогнутыми вверх носками.
- Если не держать их в узде, они перестанут слушать нас.
Кербалай осыпал его упреками, но затем, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче, спросил:
- Как бы там ни было, сам Абасгулубек прибыл к нам. Вероятно, у него есть какие-то предложения. Что предпримем?
Ни единый мускул не дрогнул на лице Гамло; он слушал молча, почти бесстрастно. То, что Кербалай говорил тихо, даже вкрадчиво, красноречиво свидетельствовало о том, что он лишился прежней силы, нуждается в опоре, в человеке, с которым мог бы посоветоваться.
- Хозяин, если ты разрешишь, я разделаюсь с незваными гостями.
- Ты думаешь, что говоришь? - зло блеснули глаза Кербалая. - Голова у тебя работает?
- Работает! Мы что, хуже Абасгулубека? Конечно, мы без роду и племени...
- Помолчи, помолчи... Абасгулубек - это не Иман.
В его голосе уже звучали примирительные нотки. Это значит, он настроен не очень решительно, снова готов почти на уступки.
Каждый раз, когда Кербалай ворошил золу в печи и проводил на ней линии, отдаленно напоминающие клинопись, Гамло чистил свою винтовку, надвигал папаху на глаза и ожидал приказа. Именно Гамло отправил на тот свет одного за другим многих врагов Кербалая, каждого, кто когда-либо вызывал его гнев. Однажды он убил человека, которого не видел ни разу, прямо в постели. Другого его пуля сразила на гумне, когда бедняга молотил хлеб. Его пятизарядная винтовка не знала промаха. Если бы не Гамло, Кербалай ни за что не решился бы разогнать колхозы и перекрыть дороги. Поэтому он позволял Гамло многое. Гамло сколачивал отряды, учил обращаться с оружием молодежь. День и ночь, не сходя с коня, он кружил по округе: если утром его видели в селе Келаны, то днем он уже был в Дейнезе. Часто он приезжал раньше своего же гонца.
Кербалай никогда не сможет отказаться от его услуг. Хотя он и не признается в этом, но полностью зависит от Гамло. Именно поэтому Гамло позволяет себе порой переходить все границы.
Узнав о приезде Абасгулубека, Кербалай Исмаил снова ворошил золу, оставляя на ней замысловатые узоры. Огонь давно уже погас. Но он по-прежнему сидел около очага, - видимо, никак не мог прийти к какому-то решению.
- Ну что, долго будем ждать? - спросил Гамло. - Сейчас они прихлопнут Самандара и приведут сюда солдат.
- Абасгулубек не сделает этого.
Гамло, конечно, предпринял кое какие меры. Неподалеку от Карагая уже стоит отряд, который перекрыл дорогу и ждет его дальнейших приказаний.
- Не очень-то верь Абасгулубеку. Он - большевик и пришел к нам не с добром. Это не прежний Абасгулубек, и от него можно ожидать все, что угодно.
Кербалай Исмаил отложил в сторону щипцы, которыми ворошил золу.
- Главное, чтоб мы достойно встретили его. Кто бы он ни был сейчас - друг или враг, мы должны проявить свое уважение к нему. Если стрелять в каждого, кто придет к нам, у нас скоро не станет патронов.
Гамло подумал о том, что впервые в жизни хозяин ворошил волу, не приняв при этом решения убить кого-то.
- Мне не хочется встречаться с ним, - сказал Кербалай. - Скажи, чтобы привели коней, я еду в Келаны. Абасгулубека встретит Вели. Он примет его как почетного гостя, а затем отправит назад.
- А что же делать мне?
- Поедем вместе. Если останешься здесь, можешь наворочать столько, что потом год не расхлебаешь. Вели лучше нас справится с этим делом. Он умный, обходительный парень.
Двадцать минут спустя из Карабаглара выехали четыре всадника. Двое направились в горы, в Келаны, а двое других - вниз, в сторону Карагая.
***
Около подвала, где складывали на зиму дрова, всегда было привязано несколько овец. Кербалай Исмаил издавна славился хлебосольством. Ни один уважаемый человек раньше не обходил его дом стороной.
Когда Абасгулубек спрыгнул с коня, в тот же миг голова зарезанного в его честь барана скатилась к пылающему тендиру. Он и в мыслях не мог допустить, что его встретят так торжественно. Хотя в последние годы он отвык от внешних проявлений почестей, сейчас это ему понравилось. То был добрый знак: дело, за которое он взялся, кончится хорошо. Он огляделся, но ни среди людей, встречавших их, ни среди тех, кто ждал на веранде, не увидел Кербалая. Это удивило Абасгулубека. Кербалай всегда сам встречал его. Почему его нет сегодня?
К ним подошел Вели - младший брат Кербалай Исмаила. Вели приветливо поздоровался с ними и сошел на край ведущей к дому тропинки, указывая гостям дорогу.
Затем Абасгулубек сидел в доме Кербалая, поджав под себя ноги. Халил и Талыбов устроились слева от него. Непривыкший сидеть на ковре, Талыбов никак не мог принять удобную позу, то сгибал, то снова вытягивал ноги. На сердце у него было неспокойно. Он пришел к врагу и ради мира сидит у него дома. То, что их встретили со всеми почестями, как дорогих гостей, удивило и озадачило его.
Халил глянул в окно. За окном виднелась часть двора, до странности напоминающая колхозный двор: сваленные на землю колеса, плуги, конюшня в глубине, а рядом - стог сена. Около - пара бычков, они особенно понравились Халилу. Вот иметь бы в колхозе с десяток таких! Разве остались бы незасеянными поля?..
В комнате стояла напряженная тишина. Напротив гостей Сидели люди в черных каракулевых папахах, еще более оттенявших их сумрачные лица. Никто не осмеливался первым начать разговор.