- Что будем делать! Похороним убитых. А дальше поступай как знаешь. Мы теряем время, убиваясь над трупами врагов. Этого не тронь, того не обидь! И весточку послали: мы убили ваших посланцев. Ты думаешь, они будут сидеть сложа руки? Как бы не так! Бьюсь об заклад, на нас уже идут солдаты. Кто станет воевать с ними? Самандар? Черта с два! Такой же балбес, как Расул. Не он ли позавчера пропустил их?!
В последние дни Кербалай Исмаил стал больше приглядываться к Гамло. Да, он из тех, кто взобравшись на ветку, хочет растрясти все дерево. Гамло очень изменился после последних событий, и многое в нем тревожило и беспокоило Кербалая.
"Что он мнит о себе? Не понимает, что убийствами, жестокостью ничего не добиться?! Надо думать и о будущем. А ведь раньше был конокрадом. Крал коней, овец, обменивал их на зерно, ячмень. Я приблизил его к себе, сделал человеком. Дал власть. А сейчас он готов боднуть даже меня".
- Что ты советуешь? Уйти?
- Нет, будем сидеть над этими трупами, пока не придут и не уложат нас рядом с ними, - захохотал Гамло.
- Надо уходить, я тоже это знаю. Но и с ними следует как-то кончить. Не можем же мы оставить их на съедение зверью и птицам. Люди проклянут нас. Ведь мы мусульмане...
- Зульфугар! - позвал Гамло.
Зульфугар стоял в стороне, вдавив приклад винтовки в снег. Он тотчас откликнулся и направился к Гамло.
- Я же говорил тебе, чтоб ты нашел лопату, где она?
- Здесь, - ответил Зульфугар, проходя за скалу, где были привязаны кони.
Гамло не случайно решил, чтобы землю копал Зульфугар. Во-первых, он принес лопату, во-вторых, ему можно приказать вырыть могилу неглубокую. В этих местах немало гиен, найдут, разроют могилу.
- Такова уж их судьба, - сказал он Кербалаю. - Ты сам говорил, что судьбу не выбирают.
- Да! - покачал головой Кербалай. - Что написано на роду, тому и быть. Гамло, мы похороним их без савана?
- Удивляюсь я тебе, Кербалай. Будто нашел в поле осла и теперь мучаешься, не зная, самка это или самец. Потом похороним как надо.
Кербалай поправил шубу, сползшую с плеча, сказал Зульфугару:
- Расчисти здесь снег.
Зульфугар расчистил снег, вонзил лопату в затвердевшую землю. Кербалай нагнулся, взял горсть земли, раскрошил ее меж пальцев и направился к недавним врагам. Он провел ладонью по их лицам, закрыл им глаза, посыпал сверху землей и ушел.
Магерраму казалось, что дядя еще долго не придет в себя после смерти Абасгулубека. Сейчас он понял, что ошибался. Комок горечи вновь подступил к горлу, и Он опустил голову, чтобы никто не видел его слез.
Он плакал. По ком - и сам не знал, - то ли по дяде, который стоит на краю пропасти и может каждую минуту сорваться в бездну, то ли по Абасгулубеку.
Затвердевшая земля поддавалась с трудом, Зульфугар часто останавливался, переводя дух.
- Сил больше нет, Гамло, камень, а не земля.
- Достаточно и этой ямы.
И тут Магеррам уже не смог сдержаться. Подошел, вырвал из рук Зульфугара лопату.
- Ты что это, сукин сын?! Для себя роешь могилу? Разве не видишь, кого хоронишь?! Убирайся ко всем чертям!
Зульфугар счел за лучшее спрятаться за спиной Гамло. Магеррам стал исступленно долбить землю.
- Так ты не мог работать, подонок?!
- Не сквернословь, - поняв, к кому обращены слова Магеррама, сказал Гамло.
- Скверна ко мне не пристанет. И руки у меня чисты. На них нет крови!
- Не советую задевать меня!
- Я отвечу за каждое свое слово.
Зульфугар обнял Гамло и увлек в сторону.
- Не пойму, чего вы не поделили?
Гамло оттолкнул его и направился к Кербалай Исмаилу:
- Поговори с ним, иначе я сам это сделаю.
Кербалай не хотел, чтобы вражда меж ними обострилась/и., потому сказал как можно спокойней, как о чем-то несущественном:
- Не обращай вним.ания. Он еще многого не понимает. Садитесь на коней, едем. Пусть выроет могилу и похоронит. Потом догонит нас.
Сев на коня, Кербалай Исмаил увидел, что гнедой Абасгулубека привязан к коню Гамло, но не подал виду, что заметил это. Он подъехал к Магерраму и сказал:
- Как кончишь, сразу же возвращайся домой.
Злость душила Магеррама, он не поднял головы и даже не ответил дяде. Кербалай тронул коня.
...Магеррам был так занят своими мыслями, что не увидел подъехавших быков. Животные, прядая ушами, лениво глядели на человека, влезшего по пояс в яму.
Ширали опустился над Халилом. Магеррам, опершись руками о края могилы, выбрался из нее. Подошел к Ширали, сел на камень, скрутил цигарку.
- Ведь ты был их товарищем по оружию. Делил с ними хлеб, последний патрон...
- Я не успел. Опоздал. Пришел, когда все было кончено, - виновато покачал головой Магеррам.
"Хочет, чтобы я поверил ему. Знает, что наступит день, придут те, кто послал этих героев, и рассчитаются с ними. Рассчитаются сполна".
- Дай я увезу их обоих.
- Нет! Мы похороним Абасгулубека рядом с Ядуллой. Так решил дядя. Я сам похороню его. Он мне заменил отца. Оберегал, говорил, что я молод и у меня впереди много счастливых дней. Вот я и дождался счастливых дней.
Он ударил камнем о кремень, зажег самокрутку.
- Помоги мне уложить Халила на арбу.
- Хорошо, сначала похороним Абасгулубека, потом...
Они завернули Абасгулубека в циновку, опустили в могилу, вырытую Магеррамом. Ширали потряс можжевельник, росший над могилой, освобождая от снега, наломал веток и накрыл ими труп. Магеррам принес камней покрупней, положил поверх веток. Только после этого они стали засыпать могилу.
***
Талыбов все еще не мог осмыслить происшедшего... Абасгулубек и Халил ехали впереди. Он замыкал группу, по-прежнему опасаясь их. Глубокая тишина нарушалась лишь стуком копыт по заледеневшей земле, и он слышал каждое их слово.
"...Он отклонил мое предложение... Отлично знает, что я не прощу ему это..."
"Все это говорится для меня, - думал Талыбов. - Хотят сбить меня с толку. Я же вижу: он искренне жалеет Кербалай Исмаила. А ведь это матерый кулак, бандит, поднявший руку на колхозы! Абасгулубек твердит, что главное - не допустить кровопролития. Но сейчас настало время провести четкую границу, как это сделал Кербалай; сказать: мы - враги, ты на одной стороне, я - на другой. Нельзя идти на компромиссы с классовым врагом. Глупо вскармливать волчонка овечьим молоком и думать, что он обретет черты ягненка. Волчонок обязательно станет волком...
...Но почему, откуда раздались выстрелы? Вот это трудно понять. Не верю я, что их убили. Наверное, устроили представление. Подготовились заранее, договорились обо всем при встрече с Кербалаем... Тогда почему не убили меня? Схватили, а затем отпустили: "Иди и передай своим, что так случится с каждым, кто пойдет на нас".
Дипломатия, грубая крестьянская хитрость. Делают свое дело, а затем напускают туман. Попробуй разберись. Как я должен поступить? Что сказать, чтобы поверили мне? Я не обману партию, расскажу, как все было!
Мы отправились втроем, я возвращаюсь один. Где они: погибли, ранены, оказались предателями? Я был за старшего, несу за них ответственность. Что я отвечу? Не знаю, ничего не знаю".
Въехав в село, он почему-то спешился. Мерно стучали копыта, чуть приоткрывались ворота и калитки, высовывались заспанные лица, и всезнающий деревенский телеграф уже нес:
- Тот, из города, вернулся один.
- А где его товарищи?
- Погубил их.
- Иного никто и не ожидал...
Улицы были пустынны. Кое-где у изгородей лежал снег. Желтел свет в окнах. По ту сторону реки, в конце заснеженного поля, виднелась заброшенная мельница. Вдали, за ивами, чернели дома.
Село еще спало. Только на краю дороги щебетали копошащиеся в куче золы воробьи.
Он не знал, куда направиться в такую рань: в гостевой дом или к Шабанзаде. В гостинице он сможет прилечь, отдохнуть, осмыслить происшедшее, набраться уверенности для предстоящего разговора с Шабанзаде.
Маловероятно, чтобы сейчас кто-нибудь был в укоме. Но все равно следует идти именно туда. Зачем давать повод для лишних разговоров? Правда, секретарь не имеет права сомневаться в нем, но подумает недоброе и при удобном случае выскажет.
Он дошел до здания уездного комитета партии. Ночной сторож, закутавшись в тулуп, сидел под навесом.
Талыбов поздоровался и передал ему поводья коня.
- Здесь Шабанзаде?
- Да, только что рубил дрова.
По утрам Шабанзаде спускался во двор, брал топор, начинал рубить дрова. Сторож пытался отнять у него топор.
- Напрасно беспокоитесь, у нас заготовлены дрова.
- Да я просто так, - смеялся Шабанзаде, - хочу размяться. Это у нас, коммунистов, своеобразный намаз.
При слове "намаз" сторож переставал улыбаться и отходил в сторону. Полчаса назад эта сцена повторилась. Поразмявшись, Шабанзаде прислонил топор к стене, взял охапку дров и вернулся к себе.
Талыбов поднялся по лестнице, осторожно толкнул дверь комнаты секретаря. Шабанзаде не слышал, как он вошел в кабинет.
Талыбов кашлянул. Шабанзаде, отведя взгляд от партбилета, что держал в руке, поднял голову и торопливо поднялся.
- Добро пожаловать! Проходите, проходите! А почему товарищи не входят? Абасгулубек, Халил, входите!
Талыбов прикрыл спиной дверь. Строго и сурово посмотрел на Шабанзаде.
- Кого вы зовете? Врагов народа? Я вернулся один.
- Как?! - сказал Шабанзаде, чувствуя, как слабеют колени.
- Хорошенький спектакль устроили они для меня. Я же говорил, что бек не может быть на стороне пролетарской революции, но кто слушал меня?! Теперь вы сами за все ответите.
Шабанзаде вышел из-за стола. В его движениях не было прежней уверенности.
- Скажите, что случилось?!
- Что случилось? - Талыбов усмехнулся. - Я уже сказал, что случилось, но если вы хотите устроить допрос - другое дело.
- Я должен знать подробности...
- Я все время чувствовал, что они задумали недоброе, - начал Талыбов, присаживаясь. - Как только над нами нависнет опасность, они повернут вспять. Так и случилось. В последнюю минуту мне просто чудом удалось уйти.
С фото на партбилете смотрел Абасгулубек - ясный, спокойный взгляд... Нет, не может такой человек изменить!
- Я не могу согласиться с вами, товарищ Талыбов. Я хорошо знаю их. Они не способны на предательство!
- Плохо вы знаете людей. Не Знаете, кого и куда можно послать, кто враг, а кто-друг. Ваша доверчивость и благодушие - причина срыва важной государственной кампании. Теперь мне ясно, почему у вас так медленно создаются колхозы. Мне также ясно, отчего именно в вашем уезде кулаки подняли мятеж. Я доложу обо всем в Центральном Комитете.
Он встал и направился к выходу, но Шабанзаде окликнул его:
- Минуточку... Вы не скажете, кто еще кроме Кербалая стоит во главе бунта?
Талыбов подумал, расстегнул карман гимнастерки, вытащил блокнот, прочел по слогам:
- Гамло!.. Всем там заправляет он. Но какое это имеет отношение к делу?
Он положил блокнот в карман и вышел.
- Гамло!.. - повторил Шабанзаде и провел рукой по щеке. - Не может быть!
Еще несколько дней назад ему сообщили, что в отряде Кербалая верховодит недавно вернувшийся из заключения Гамло. Эта весть встревожила его, но в суматохе последних бурных дней он забыл об этом. И теперь, когда Талыбов привез эту не укладывающуюся в сознании весть о предательстве Абасгулубека и Халила, он снова вспомнил о своем незадачливом родственнике.
Шабанзаде поднес к печке хворостинку; дождавшись, когда она загорится, закурил папиросу. Прошел к своему стулу, сел. Еще раз глянул на фото в партбилете и, будто боясь обжечься, осторожно положил в сейф. Ему показалось, что сейф может проглотить и его самого. Быстро прикрыл дверцу, повернул ключ.
"Гамло - предводитель бунтовщиков. Скажу Назакет - с ума сойдет. Да, такие вот наши дела..."
Талыбов постоял на веранде, глядя на село. Какой-то человек сбрасывал снег с крыши дома. Тяжело и лениво поднимался дым из труб...
"Шабанзаде струхнул. Так и должно быть. Здесь, на местах, они мнят о себе бог знает что. Так ведут себя, будто сотворили мир. Неумелые, недалекие люди, случайно оказавшиеся у власти. Они-то все и тормозят: тянут с проведением мероприятий, срывают кампании, играют в вождей. Нет, следует преподать им наглядный урок".
Он добрался до гостиницы, вошел в номер, запер изнутри на ключ дверь. Разделся, лег и сразу же съежился от холода.
Человек в длинной, прохудившейся шинели с утра кружился близ гостиницы, где остановился Талыбов. Ему казалось, что Талыбов проснется от хруста его сапог на снегу, приоткроет окно, спросит о самочувствии, о новостях. А он перескажет все, что удалось узнать и услышать за эти два дня.
...Огонь в печке угасал. Алый отблеск на стене стал ярче, затем пропал.
"Значит, - думал Шабанзаде, - наступает, видимо, час, когда ты должен угаснуть, исчезнуть, как это умирающее пламя. Забудут про заслуги, награды, что я оправдывал доверие всюду, куда направляли. Будь проклят этот уезд! И черт меня дернул вернуться сюда.
Скажут, потерял бдительность. И кто станет разбираться, что я породнился с Гамло задолго до революции? Спросят, пытался ли ты оказать воздействие на своего родственника? А ведь я видел его только раз в жизни".
Печь окончательно погасла. Капли, образовавшиеся на запотевшем стекле окна, медленно скатывались вниз.
"Да, попал я в переделку. Назакет? Как она поступит, когда я скажу, что ее дядя - враг, контрреволюционер, что он стреляет в наших? Откажется ли она от него? Ведь как-никак - дядя. Родная кровь. В таком случае она должна выбрать: или дядя, или я. Конечно, на словах она примет мою сторону, а в душе будет жалеть его. Ее-то я знаю. Назакет нелегко переломить.
Однажды он приезжал на базар продавать сыр. Зашел к нам. Помнится, как он приглаживал усы пальцами, в трещинках которых белела сырковая масса... Назакет подложила под него тюфячок, сняла с него чарыки, помыла теплой водой ноги. И, вытирая их полотенцем, приговаривала: "Дядя, родной мой, не забывай нас". Интересно, если сейчас Гамло пришел бы к нам, стала бы она мыть ему ноги? Разве она виновата в случившемся? До этого Назакет и не видела толком этого дядю. Ведь она ушла из дому совсем молоденькой девушкой. У нас иное воспитание, идеалы, мысли. Люди сейчас роднятся не по крови, а по убеждениям".
Шабанзаде заметил в печке крохотную искорку: "Так и надежда. Нельзя дать ей угаснуть". Положил в печку поленья, налил керосину, зажег дрова. Только после этого подошел к столу, поднял трубку телефона.
- Да, да, девушка, город... мою квартиру.
Положил трубку.
"Интересно, кто-нибудь знает про наше родство? Земля слухами полнится. Наверное, уже сообщили об этом куда следует".
Зазвонил телефон.
- Квартира? - спросил Шабанзаде, подняв трубку. - Да, да, слышу!.. Назакет! Это я!.. Нет, не к добру...
Поговорив по телефону, он снял с гвоздя шинель, оделся и вышел из кабинета.
По дороге в гостиницу завернул в столовую, заказал обед, попросил, чтобы принесли в гостиницу. Деньги за обед положил на краешек стола.
Смеркалось. В такое время улицы, как правило, безлюдны. А теперь то там, то тут, о чем-то переговариваясь, стояли группы сельчан. Люди, каждого из которых Шабанзаде знал как свои пять пальцев, увидев его, отводили взгляд.. Только совсем ,рядом с гостиницей из толпы отделился один из активистов, поздоровался с ним, спросил вполголоса:
- Люди говорят разное... Это правда?
- О чем ты, Дедебала?
- Абасгулубек...
- А что случилось? - с показным удивлением спросил Шабанзаде.
- Утверждают, перешел на их сторону. А кое-кто говорит, что его убили.
- Точных сведений пока нет. Проведем следствие, разберемся.
- Если с ними что случилось, кто знает, чем это кончится. Я говорю серьезно. Это тесто, видать, заберет много воды.
Шабанзаде пожал плечами, обойдя говорившего, направился к гостинице.
Накинув на плечи кожанку, Талыбов просматривал газеты, скопившиеся за несколько дней. Раздался стук в дверь. Узнав голос Шабанзаде, он встал, отворил дверь и тотчас вернулся к столу. Такой прием не удивил Шабанзаде.
- Вы что, гостей не жалуете? - нарочито бодро спросил он.
- Я сам гость.
- Оставим это. Нам следует спокойно и трезво обсудить случившееся.
- До сих пор вы решали все один. В моей помощи не нуждались.
Не в таком тоне хотелось вести разговор Шабанзаде, но пока он не узнает, что случилось с Абасгулубеком и Халилом, он не станет осаживать Талыбова.
- Народ неспокоен, никто не верит, что Абасгулубек и Халил могли перейти в стан врага.
- Значит, вы не верите мне? Что ж, поезжайте как я, к Кербалаю, тогда узнаете правду и сможете ответить людям. Если бы с самого начала вы критически относились к людям, в эту переделку уж точно не попали бы. Мы живем в такое время, что не имеем права верить каждому. Человек, еще вчера сражавшийся в наших рядах, примкнул к кулацкому бунту. Значит, он пристал к революции, преследуя свои, какие-то корыстные цели. Разве можно доверять беку? Я же предупреждал вас. Мои сомнения у вас вызвали всего-навсего улыбку. Нельзя руководить так, как это делаете вы.
Шабанзаде подумалось, что в такую минуту было бы непростительной ошибкой сообщать Талыбову, что жена его - племянница Гамло.
- Да, я всегда верил Абасгулубеку, и никто не сможет поколебать моей веры. Если он перешел на сторону врага, то это он мог сделать лишь с одной целью: оказать большую помощь нам. Вы хоть подумали, почему вас отпустили живым?
Талыбов в первый раз за все время разговора поднял голову и озадаченно посмотрел на секретаря. ,
- Вас удивляет, что я смог вырваться из рук врага? - неуверенно, желая выиграть время, спросил он.
- Это удивит кого угодно...
- Я ушел потому, что не боюсь смерти, не боюсь риска...
- Не верю! Не верю, что вы могли пройти там, где не прошли Абасгулубек и Халил. Оружия при вас не было, даже дороги не знали.
Факты были против него, и Талыбов решил перевести разговор в другую плоскость.
- А в то, что убежденный, стойкий коммунист мог пройти через все испытания,вы тоже не верите?
- Демагогия...
- Вопрос ясен. Контрреволюционеры у вас пользуются полным доверием. Об этом мы еще поговорим где надо.
- Поговорим. И у меня достаточно фактов. Я потребую, чтобы случившееся было проверено самым тщательным образом. Вы знаете, кто такой Абасгулубек? Когда он командовал "Красным табором", сражался за Советскую власть, был награжден орденом, мы еще учились азбуке революции. Вам придется держать ответ за все, что с ними случилось!
Шабанзаде и сам не думал, что будет говорить столь резко. Но, перечисляя заслуги Абасгулубека, чувствовал, как растет в нем убежденность в своей правоте.
- Я же не утверждаю, что они перешли к врагу, - заметно колеблясь, проговорил Талыбов. - Сказал, что они разыграли спектакль. Будто их расстреляли. Подняли страшный шум. Вот тогда-то мне и удалось выскользнуть.