- Едва ли! - сказал Сулима, - Он не захочет оставлять Петербург и расставаться с любимой девушкой. На влюбленных трудно подействовать рассудительными убеждениями!
- Тогда что же делать?.. Время терять нельзя!
- Нужно поступить самым простым и верным поэтому способом. Француз остановился в гостинице, а их не так уж и много в Петербурге, и если все цвета пойдут по ним, то легко смогут найти всех французов, приехавших вчера в Петербург, если бы их приехало даже несколько. А найдя, нетрудно распознать, который из них нам нужен, и затем легко поступить по обстоятельствам!.. Берись сейчас же за дело, а я дам знать остальным.
- Фиолетовый, кажется, болен! - сказал Крыжицкий.
- На всякий случай, я к нему проеду сам. А, впрочем, и шестерых вас будет достаточно!
На этом они расстались.
Глава XXX
Саша Николаич, прочтя "Санкт-Петербургские Ведомости", взялся за сборник стихов, который купил себе недавно, и долго перелистывал его.
Стихи говорили, по преимуществу, о любви, были наивны и плохи, но они Саше нравились.
Он сам почувствовал прилив вдохновенья, взял лист бумаги и долго тщательно чинил перо, предвкушая сладкие минуты творчества.
Наконец, перо было починено, Саша Николаич обмакнул его в чернильницу и одним взмахом написал:
"На жизнь с надеждою взирая…" Он думал, что, чем выспреннее подберет слова и выражения, тем стихи будут лучше.
В первую минуту ему доставила огромное удовольствие написанная строчка. Он даже удивился, как это он мог так сочинить хорошо!
Но что дальше?
Дальше Саша Николаич думал, думал и зачеркнул свою строчку, решив, что она не годится.
"Вотще, о! Слабый человек!" - написал он снова, но тотчас же вычеркнул "слабый" и написал "гордый".
Затем он и это вымарал, оставил только слово "вотще" и сверху написал: "Что есть истина?" - и подчеркнул, желая обозначить, что это - заглавие.
Но и это было не то.
Саша Николаич встал, прошелся по комнате, подошел к столу и, не садясь, изобразил на бумаге:
"О, девушка прелестна, Пойми ты, дорогая…"
Дальше стихи опять не шли, и у Саши Николаича появилась совершенно новая мысль: "Вертится жизни колесо…" - но, кроме "Жан-Жак Руссо", другой рифмы на колесо не находилось, а в чувствительные стихи вставить Жан-Жака Руссо было делом явно неподходящим.
Так Саша Николаич провел время до обеда и, хотя никакого стихотворения у него не получилось, но все-таки он находился в приподнятом настроении.
Это настроение стало совсем радостным, когда Маня предложила ему после обеда вместе делать пасьянс.
Они весь вечер провели вместе. Маня была особенно любезна с Николаевым, и он целый день никуда не выходил из дома.
Наутро Саша Николаич нашел на вешалке свой плащ истерзанным и в грязи. Разумеется, он рассердился и призвал рябую девку Марфу, чтобы дознаться, каким образом его одежда оказалась в таком виде. Но Марфа разводила руками, качала головой и уверяла, что ей ничего не известно.
Саша Николаич был так возмущен, что в первый раз повысил голос, так что даже титулярный советник Беспалов счел своим долгом выглянуть из столовой.
- Да-с! Это совсем непорядок!.. - сочувственно согласился он. - Очевидно, это штука моего сына Ореста и он за это ответит!.. О, он за это ответит!
Беспалов энергично потряс трубкой, но в это время показался сам Орест и титулярный советник тут же сбавил пыл и довольно мирно произнес:
- Обратите внимание, сударь, в каком состоянии плащ нашего жильца!
Орест нацелился взглядом на плащ, рассудительно покачал головой и сказал:
- Однако!..
- Так это сделали вы? - подступил к нему Саша Николаич.
Орест отмахнулся от него, как от мухи.
- Со всяким может случиться!.. Дело вовсе не в этом!
- Да нет, позвольте! - вмешался Саша Николаич.
- Ну что там позволять, гидальго! Плащ - это пустяки, тлен и преходящее. Я вам скажу лучше… Пожалуйте-ка сюда!
И Орест взял под руку Сашу Николаича и повлек его в комнату.
- Но, как хотите, я этого допустить не могу! - продолжал горячиться Саша Николаич.
- Гидальго, сеньор, успокоитесь!.. - с несколько преувеличенной страстью стал восклицать Орест. - Я вам принес известие, которое стоит десяти плащей. Плюньте!.. Вы понимаете, вы получаете наследство, капиталы, на которые можете приобрести все плащи города Санкт-Петербурга и даже Парижа, прекраснейшей столицы Франции!..
Орест подробно рассказал о вчерашней встрече с французом и передал их разговор.
Он, собственно, не рассчитывал сегодня так быстро выложить все Саше Николаичу, но испорченный плащ заставил его сделать это.
Действительно, выслушав его, Саша Николаич забыл о причиненной ему неприятности. Все, что передал ему Орест, было очень правдоподобно и, во всяком случае, совсем естественно объясняло случившийся в жизни Саши Николаича неожиданный поворот.
Оказалось, у него за границей был отец, который, по каким-то таинственным причинам, должен был скрываться от него и потому не виделся с ним, но высылал ему ежемесячно тысячу рублей. Когда отец умер, присылка прекратилась, и банкир заявил, что выдачи больше не будет.
Но для Саши Николаича это вовсе не означало разорения, и напрасно он так погорячился, что круто изменил свой образ жизни. Напротив, теперь все состояние должно было перейти к нему.
Все это было вполне логично; странным казалось только отчуждение отца, но и это должно было объясниться для Саши Николаича, как только он увидится и переговорит с французом.
- Так что же?.. Надо скорее ехать к нему! - заторопил Саша Николаич.
- Едемте, едемте, джентльмены! И да будет вам жизнь легка и счастлива! - подхватил Орест и показал на окно. - Взгляните, сама природа благоприятствует вам!..
На дворе стоял сырой, холодный, пасмурный день петербургского августа.
- Погода преотвратительнейшая, - пояснил Орест, - и вы можете надеть вместо летнего своего плаща вашу осеннюю шинель!.. А уж в несколько, к сожалению, подпорченном плаще, так и быть, уж я поеду с вами, ибо мой подлец-портной не несет мне верхнего платья!
Саша Николаич был вынужден согласиться, что природа, действительно, "благоприятствовала" ему, но зато, как оказалось, дальнейшие обстоятельства явились несколько иными и сложились совсем не в его пользу.
В гостинице, в которой остановился француз, они его не нашли и там им сказали, что куда-то переехал, а куда - неизвестно. Его увез из гостиницы какой-то господин…
Глава XXXI
- Я сделал, что мог, пусть делают лучше меня более способные!.. - разведя руками, воскликнул Орест и, оставив огорченного Сашу Николаича у подъезда гостиницы, удивительно талантливо исчез, видимо, издавна приобретя эту сноровку.
Терять время ему было некогда: надо было отнести к графу Савищеву записку Мани, которую она успела передать ему; вместе с тем, она удостоила его новым империалом.
Савищев его ждал.
- Я вчера был целый день дома! - встретил он Ореста. - И думал, что вы явитесь вчера же!
- Никак было невозможно, граф! - вздохнув, воскликнул Орест. - Pas possible! как выражалась, вероятно, Мария Антуанетта. Придя вчера к вам, я мог бы только утешить вас своим обществом, а никаких сведений не принести. Но я, как человек умный, понимаю, что мое общество вам противно!
Говоря это, Орест, не ожидая приглашения, удобно уселся в кресло и показал Савищеву на другое, сказав:
- Садитесь, пожалуйста!..
Графу это так понравилось, что он рассмеялся и сел.
Запах винного перегара, которым несло от Ореста, сейчас же обеспокоил графа и он поспешил вынуть сигару.
- И мне! - благосклонно протянув руку, сказал Орест.
Савищев дал и ему и, чтобы закурить, ударил по какой-то хитрой лампочке, которая тотчас же вспыхнула.
- Ну, что вы узнали? - спросил Савищев, выпуская дым.
- Собственно, я ничего не узнал! - деловито произнес Орест. - Но я сделал лучше!
- Лучше?
- Я вам устроил личное свидание с волоокой принчипессой, о чем она вам сообщает в милостивом рескрипте.
Орест засунул пальцы в жилетный карман, пошарил там и вынул сложенную и запечатанную розовой облаткой записку Мани.
Савищев двинулся, чтобы взять ее.
- Нет-с, позвольте!.. - остановил его Орест. - Участь этой записки только еще решается и неизвестно, отдам ли я ее вам или зажгу вот об эту лампочку, чтобы закурить мою сигару!
- Что это значит? - спросил граф.
- Это значит, что пожалуйте вот об это место!.. - и Орест нежно постучал по углу стола. - Пятнадцать рублей, не больше, - пояснил он.
- Пятнадцать рублей? Опять? Вам мало вчерашних?
Орест невозмутимо протянул руку с запиской к лампочке.
Граф поспешно достал пятнадцать рублей и бросил их на стол.
- Voila! - сказал Орест и подал записку.
В то время, как молодой человек разговаривал внизу у себя в кабинете с Орестом, наверху графиня с неизменным своим вязаньем в руках весело болтала с приехавшей к ней в гости Наденькой Заозерской, девицей, которая не имела родителей и жила у своей старой тетки, фрейлины Пильц фон Пфиль, лишь раз в год выползавшей из дома, да и то только для переезда на дачу. Поэтому Наденька делала визиты одна, в карете тетки и с ее лакеем, носившим придворную ливрею.
Наденьке было за двадцать с лишком лет, что по тогдашнему времени считалось для девушки более чем зрелым возрастом. Ни особенной красоты, ни состояния у Заозерской не было и потому она успехом не пользовалась. Но графиня Савищева очень любила ее, патронировала и ездила с ней на балы.
- Ну, миленькая, знаете что? - радостно говорила Анна Петровна, как будто придумала Бог весть какую необыкновенную, из ряда вон выходящую штуку. - Будемте чай пить!
Слово "чай" она произносила как-то особенно сочно и вкусно.
Каждый раз она радовала своим "чаем" Наденьку и та каждый раз с восторгом принимала ее предложение.
Им принесли на фарфоровом подносе чашки, чайник, вазочку с вареньем и сухарики в серебряной корзиночке.
Они не виделись давно, потому что Наденька только что приехала с дачи с теткой из Царского села, где та на все лето находила домик в так называемой Китайской деревне.
- А я никуда так и не выезжала летом! - стала рассказывать Савищева. - Мы с Костей все собираемся за границу, но теперь нас задержали дела! Вы знаете - только это большой секрет - мы получаем оберландовское наследство!
- Ну, а что ваш сын, графиня? - спросила Наденька и опустила взор.
- Ничего, хлопочет! - произнесла графиня. - Представьте, он оказался очень дельным! Я ему дала полную доверенность и он все один!..
- А приятель его?
Наденька Заозерская выговорила эти слова не без некоторого труда и, как ни старалась сдержать себя, непослушный и досадный румянец покрыл ее щеки.
- Знаменитый Саша Николаич? - подхватила графиня, как будто не замечая румянца Наденьки. - Представьте себе, голубчик, Костя должен был с ним разойтись!
- Разойтись?! - изумленно спросила Заозерская.
- Да, он просто оказался авантюристом!
- Не может быть, графиня! Как же это открылось?
- Мне Костя рассказывал подробности, только я боюсь, что все перепутаю. Нет… в карты он не проигрался… а с ним что-то случилось… Вообще он пропал и у нас больше не показывается.
Несмотря на выдержку, которою обладала Наденька Заозерская, она сильно изменилась в лице, опустила голову и заморгала глазами, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Ей хотелось еще раз сказать: "Не может этого быть!" - но она боялась проронить хотя бы слово, чтобы не расплакаться.
Графиня участливо взглянула на нее и протянула ей руку, сказав:
- Милая, я не знала, что вас это поразит!
Наденька густо покраснела от самой шеи, готовая провалиться сквозь землю оттого, что выдала себя.
- Ну, полно, голубчик! - стала говорить ей Савищева. - Ведь я вам не чужая! Ведь я вас люблю как родную! Ведь я знаю, миленькая, что у вас никого нет!..
Она встала с кушетки, подошла к Наденьке, обняла ее голову и прижала к себе. И Наденька не выдержала, и слезы полились у нее.
- Да… да… у меня никого нет… - сквозь всхлипывания повторила она несколько раз, прильнув всем телом к доброй, ласковой и любившей ее графине.
Глава XXXII
Вечером, после театра, в отдельном кабинете ресторана у камина стоял Агапит Абрамович Крыжицкий и ждал.
Это был тот самый кабинет, где несколько времени тому назад произошел разрыв между Сашей Николаичем и Савищевым.
Теперь на дворе стояли уже по вечерам заморозки, и в камине горели дрова, отчего в кабинете, освещенном стоявшим на столе пятисвечным канделябром, ложились фантастические блики.
Крыжицкий ждал терпеливо.
Наконец, дверь отворилась, и в кабинет вошел человек средних лет, черноволосый, с небольшими усиками и в темных очках. Его движения были настолько живы и быстры, походка пряма, а сложение стройное, что на вид ему можно было дать только лет тридцать, не больше.
Агапит Абрамович посмотрел на вошедшего с таким удивлением, что сразу было видно, что это не тот, кого он ждал, но человек, совсем ему незнакомый.
Между тем этот человек положил шляпу на стул, снял перчатки и спросил:
- Ты, кажется, не узнаешь меня?
- Простите… - начал было Крыжицкий.
Но незнакомый господин рассмеялся, снял очки и проговорил своим обыкновенным голосом:
- Неужели и теперь не узнаешь?
Перед Агапитом Абрамовичем стоял Андрей Львович Сулима, которого он именно ждал в кабинете, чтобы поужинать с ним.
- Ну, я знал, что вы умеете преображаться, но такого искусства не ожидал! - с некоторым восхищением проговорил Крыжицкий. - Откуда вы?
- Так… надо было!
Андрей Львович опустился на диван, перед которым стоял накрытый стол, облокотился на его спинку, раскинул руки и произнес:
- Ух… устал!
Но утомление, которое чувствовалось во всей его фигуре, в ту же минуту сбежало с него; он бодро выпрямился, придвинул к себе тарелку с семгой, налил рюмку тминной водки, выпил и принялся закусывать.
- Француза вчера нашел Фиолетовый! - заговорил он, прожевывая семгу. - Это, действительно, оказался камердинер и доверенное лицо отца Николаева! О нем я уже позаботился!
- А у меня, - возразил Крыжицкий, - тоже есть интересная новость.
- Ну?!..
- Иезуиты-то…
- Что же иезуиты?..
- Ведь, действительно, впутались в дело Савищева!
- Да не может быть! Каким образом? - воскликнул Андрей Львович.
- Только не по савищевскому состоянию, по оберландовскому наследству. Вчера молодой Савищев проследил, что воспитанница Беспалова ездила куда-то в присланной за ней карете, а сегодня на свидании с ним в Летнем саду призналась, что вошла в сношения в Петербурге с каким-то иезуитом по делу, касающемуся оберландовского наследства!
Андрей Львович от души расхохотался.
- Ай-ай-ай! Агапит Абрамович! - покачав головой, произнес он. - А известно ли вам имя этого иезуита?
- Нет!
- А вы бы спросили!
- В самом деле, я упустил это из вида.
- Много, слишком много вы упустили из вида! А если бы спросили, то узнали бы, что этот мнимый иезуит, которого вы, по-видимому, опасаетесь, не кто иной, как Андрей Львович Сулима!
- Вы?!
- Ну да, я. И это пустяки, гораздо важнее, что вы потеряли прежнюю ясность ума. К сожалению, я теперь на каждом шагу убеждаюсь в этом! Надо будет вам освежиться!
- Каким образом? - неуверенно и несколько растерянно спросил Агапит Абрамович.
- Проехались бы куда-нибудь подальше!
- Например? - спросил Крыжицкий.
- Например, в Крым. Кстати, нужно, чтобы туда поехал кто-нибудь, для некоторых личных переговоров. Там недовольны нами, а между тем хотя бы два таких дела, как графини Савищевой и Николаева, достаточно доказывают, что мы не дремлем. Ведь это миллионами пахнет! Положим, дело Николаева несложно, но все-таки его надо было выследить и похлопотать о нем. Так вот, главным образом, вы им все это и объясните!
Крыжицкий слегка нахмурился и спросил:
- А как же здесь?.. Ведь мне придется оставить графа Савищева?
- Тем лучше, что вы скроетесь от него… Все, что нужно, вами уже сделано, дальше гром ударит помимо вас и, когда он, этот гром, ударит, лучше будет, чтобы вас здесь не было, потому что, конечно, гнев Савищева обрушится на вас первого!
- А Николаев? - спросил Крыжицкий.
- О нем нечего беспокоиться! Француз под нашей охраной, и, остается только ждать нашего доверенного лица из Франции, которого я жду со дня на день, для завершения формальностей по наследству Николаева. Вы можете сказать в Крыму прямо, что оно уже в наших руках. А теперь позвольте пожелать вам счастливого пути!
Андрей Львович взял бокал шампанского и чокнулся с Крыжицким.
- Еще один вопрос, - проговорил Агапит Абрамович. - Доверяете ли вы Фиолетовому?
- Я никому не доверяю, - ответил Андрей Львович, - даже самому себе, но я знаю, что за мной следят, как и я сам слежу за всеми семью. А Фиолетовый один из вас!
- Но все-таки мне он кажется подозрительным, и если у вас есть узда на него, то тогда, конечно, бояться нечего!
Сулима прищурился и долгим, внимательным взглядом посмотрел на Крыжицкого, сказав:
- У меня на каждого из вас есть серьезная узда!
- И даже на меня? - улыбнулся Агапит Абрамович.
- И даже на тебя, Симеон! - наклонившись к нему, шепнул Андрей Львович.
Крыжицкий дрогнул и уронил вилку, которую держал в руке. Он вдруг побледнел и с испугом посмотрел на Сулиму:
- Вот как?!
А тот не сводил с него своего взора и медленно, с расстановкой ответил:
- Попробуй теперь не исполнить моего приказания и не поехать в Крым!
- Когда же мне ехать? - спросил Крыжицкий.
- Через три дня.
- Я уеду через три дня! - тихо сказал Крыжицкий.
Глава XXXIII
Не знала бедная Анна Петровна Савищева, какое несчастье навлекает она на себя, вступая в дело с Крыжицким. Не знал также и ее сын, что метрическое свидетельство, взятое им потихоньку и переданное Агапиту Абрамовичу, послужит орудием страшной махинации, которая приведет к совершенно неожиданной катастрофе.
Мать Анны Петровны тоже не подозревала, выдавая ее замуж за графа Савищева, что подчистка на метрическом свидетельстве, сделанная ею из ложного стыда, чтобы скрыть года дочери, что было, в сущности, совсем не нужно, готовит ей в будущем тяжелый, почти смертельный удар.