- Да, маман, это-то и надо выяснить! - подтвердил молодой Савищев, испугавшись, что разговор принимает неблагоприятный оборот.
- Ну разумеется, миленький! - согласилась графиня. - Надо это выяснить. Вот я и хочу, чтобы месье…
- Крыжицкий! - подсказал Агапит Абрамович, видя, что графиня затрудняется.
- Месье Крушицкий, - повторила она, сейчас же перепутав фамилию, - мне выяснил…
- Я это и сделаю, графиня! - поклонился Агапит Абрамович. - Но для этого мне придется поработать в архивах.
Слова "поработать" и "в архивах" подействовали на графиню. Против таких серьезных вещей она ничего не могла возразить.
- Да, голубчик! - только сказала она. - Я знаю, что дедушка Модест Карлович служил по архивам; это очень интересно!
В общем, Агапит Абрамович ей очень понравился, что, впрочем, не было трудно, потому что ей все нравилось с первого же взгляда и всем она одинаково говорила "милый", "миленький" и "голубчик".
"Голубчик" Агапит Абрамович тоже остался доволен ею, найдя, что обвести вокруг пальца ее будет легко.
На первый взгляд он ограничился только общим разговором с графиней, стараясь только понравиться ей, но, уходя, на лестнице сказал молодому Савищеву, провожавшему его:
- Дело все-таки тяжелое, и я боюсь очень многих препятствий.
- Надо их побороть! - серьезно произнес Савищев, как будто сам он тоже действительно умел бороться с препятствиями. Уж очень ему захотелось получить оберландовское наследство.
- Большинство препятствий, - вздохнул Крыжицкий, - я побороть сумею, но вот боюсь одного!..
- Чего именно?
- Для дела потребуются документы графини и, между прочим, ее метрическое свидетельство.
- Ну, уж это-то действительно пустяки! - возразил Савищев. - У матери все бумаги должны быть в полном порядке.
- Но согласится ли она показать свое метрическое свидетельство?
- Почему бы и нет?
Крыжицкий пригнулся к самому уху графа и шепнул ему:
- Женщины не любят выдавать свои годы, а по метрическому свидетельству это сразу же станет ясно!
Граф Савищев рассмеялся в подтверждение того, что и он, со своей стороны, хорошо знает женскую природу (он всегда так гордился этим), и успокоительно проговорил:
- Ну, в таком случае я достану у нее это свидетельство так, что она и знать об этом не будет!
Крыжицкий мысленно поздравил себя с полным успехом.
Глава X
Поселившись у титулярного советника Беспалова, Саша Николаич стал терпеть многие неудобства, к которым совершенно не привык.
В качестве прислуги за ним ходила рябая девка Марфа, которая решительно ничего не умела делать, так что Саша Николаич даже сам себе должен был чистить платье.
Кормили его тоже из рук вон плохо, часто подогретым и плохо изготовленным кушаньем, хотя Беспалов и продолжал уверять его, что он - гастроном и любит поесть хорошо, но, к сожалению, только у него на это не было достаточных средств.
Кроме слепого Виталия, у Беспалова был еще один сын, огромный сухопарый детина, который имел рыжие растрепанные усы, маленькие слезящиеся глазки и красный нос. Его звали Орестом.
Обычно он пропадал в трактире, где целый день с утра и до вечера играл на бильярде.
Игра в бильярд была для него единственным занятием и он или предавался ему, или лежал на боку в столовой на диване.
От него определенно пахло винным перегаром.
В первые дни пребывания Саши Николаича у Беспалова к столу подавался графинчик водки и Орест усердно прикладывался к нему. Когда же выяснилось, что Саша Николаич вообще водки не любит, графинчик исчез и был заперт на ключ в буфете.
Этот ключ хранился у самого Беспалова, который сам редко кому его доверял, а, воспользовавшись им, выпивал рюмку, иногда две, ставил графинчик обратно и снова буфет запирал. Если при этом присутствовал Орест, то он молча облизывался, с завистливой ненавистью смотря на отца.
Слепой Виталий вечно сидел в своем углу и молчал, не отвечая никому и не принимая участия ни в чем, так что все привыкли считать, что его как будто тут и не было.
Беспалов жил на пенсию, служебных занятий не имел и большую часть времени проводил дома, в своем неизменном засаленном халате и с трубкой. Он или подымал брань с кем-нибудь во дворе, куда выходил не стесняясь своего одеяния, или вышагивал по столовой с высоко поднятыми бровями и с таким выражением, как будто обдумывал, по крайней мере, дипломатическую ноту.
Иногда он останавливался, причмокивал губами и вдруг неожиданно произносил:
- Эх, деточки! Хорошо бы сейчас сосисочек с капустой отведать!
Он щурил глаза и мотал головой в подтверждение того, как хорошо было бы отведать сосисочек с капустой.
- А у меня, - глухим, загробным голосом отзывался Виталий, - и лакеи моих истопников такой мерзости не едят!
Беспалов моментально раздражался и сердито кричал:
- Что же они, Виталий Власович, у вас кушают?
Происходила пауза и затем слышался голос Виталия:
- Фрикасе!
Дело было в том, что слепой, сидя в углу, целый день мысленно занимался раскладками, какое ему нужно иметь состояние для того, чтобы, например, у его подъезда в качестве простого городового стоял сам обер-полицмейстер. На такую комбинацию обер-полицмейстер соглашался в мечтах Виталия за три миллиона в год и он давал их ему.
Все остальное было в соответствующем духе. Лакеи его лакеев тоже получали миллионы и были не иначе как титулованные.
Сашу Николаича он уже приспособил к должности чистильщика сапог своего главного камердинера.
Иногда Виталий выражал свои мечты вслух, что всегда приводило в раздражение титулярного советника Беспалова, который и сам мечтал, но его мечты не шли дальше сосисок с капустой или чего-нибудь в этом же роде.
Вся эта компания была совсем не по душе Саше Николаичу, и он оставался у Беспалова единственно ради его красавицы-воспитанницы.
Саша Николаич уже решил, что он, как только познакомится ближе с молодой девушкой, найдет себе помещение более удобное. Пока же он должен был терпеливо ждать, оставаясь у Беспалова, и ловить удобные минуты, чтобы остаться с Маней вдвоем.
Возможность к этому появлялась только вечером, когда Беспалов, ложившийся сравнительно рано, уходил спать, безучастный ко всему Виталий задремывал в углу, а Маня сидела в столовой за шитьем, которое она брала себе для заработка.
Наблюдательный Орест, заметив поведение Саши Николаича, стал неожиданно раньше возвращаться из трактира и залегать в столовой на диване так прочно, словно органически срастался с ним.
По счастью, Саша Николаич понял его игру и догадался спросить у Ореста, отчего он не идет играть на бильярде.
- Моравидисов нет! - пояснил Орест, угрюмо глядя на Сашу Николаича.
- Чего? - не понял тот.
- Моравидис, - пояснил Орест, - испанская монета. Так вот, у меня нет никаких!
- Так я вам дам! - предложил Саша Николаич. - Вам сколько нужно?
- По крайней мере полтинник!
Саша Николаич дал ему полтинник с радостью, а Орест пожалел, что не спросил рубля.
С этих пор каждый вечер Саша Николаич откупался полтинниками и Орест честно исчезал до самой ночи.
Мало-помалу он до того свыкся с этим, что прямо подходил к Саше Николаичу, протягивал руку и говорил:
- Такса!
Саша Николаич доставал полтинник и отдавал ему.
Маня при этом болезненно морщилась, но никогда не говорила ничего, желая показать, что она стоит выше всего этого.
Саша Николаич сочувствовал ей. Она ему казалась не только выше всего, что окружало ее в доме Беспалова, но и выше всех женщин, которых он знал.
До сих пор он водился только с лоретками, как называли тогда женщин легкого поведения, или с дамами и барышнями так называемого приличного общества. Первые были слишком распущенны, вторые слишком недотроги, и все вместе они были пусты и глупы до необычайности.
Маня же была рассудительна, умна, красива, ужасно красива, держалась не хуже любой барышни и с ней не было скучно, потому что можно было говорить обо всем.
Сама она ничего не рассказывала, но внимательно слушала Сашу Николаича, изредка подавая ему реплики и тоже никогда и ни о чем не расспрашивая; но, чтобы поговорить с ней, Саша и не нуждался ни в каких расспросах, он находил особенную приятность в том, что проводил время с Маней наедине, желая, чтобы это время длилось как можно дольше, и потому старался заинтересовать ее своими рассказами.
Она узнала от него подробности всей его предыдущей жизни до разговора с таинственным незнакомцем в ресторане включительно.
- Меня удивляет одно, - сказала она Саше Николаичу, - отчего вы не поговорили с ним подробно?
Саша Николаич, видевший до некоторой степени геройство со своей стороны в том, что он отверг предложение незнакомца, был уверен, что Маня одобрит это геройство, и очень удивился, когда она сделала это свое замечание.
- Как?! - возразил он. - Разве, по-вашему, следовало согласиться на его условия?
- Но ведь он ничего определенного не сказал?
- Однако он потребовал от меня, чтобы я его слушался!
Маня улыбнулась одними губами, но ее глаза оставались серьезными.
- Но ведь неизвестно, может быть, он заставил бы вас делать только очень хорошее? Отчего было не попробовать? Ведь вы всегда имели бы возможность отказаться, если бы вам пришлось поступать против совести.
Это было просто и ясно, и Саша Николаич недоумевал, каким образом это не пришло ему в голову самому, и он пожалел, что не только не взял с собою карточки незнакомца, но даже и не прочел ее, чтобы узнать, как того звали.
Глава XI
Напрасные старания Саши Николаича по отысканию места все более и более убеждали его, что от прежних знакомств помощи ему ожидать нечего и что место ему не только нелегко найти, но, по всей видимости, просто даже невозможно.
И волей-неволей сам собой навязывался вопрос: что же будет впоследствии?
Ну хорошо! Пока у него есть кое-какие деньги и он может жить на них, а потом что?
Не поступать же ему в мелкие канцелярские чиновники или, что еще хуже, в магазинные приказчики?
Чем больше он думал об этом, тем правильнее и разумнее казалось ему соображение Мани.
В самом деле, он тогда погорячился и очень может быть, что этот антипатичный на первый взгляд незнакомец на самом деле - прекрасный человек и не потребует от него ничего дурного.
Положим, даром денег не платят, но все-таки отчего же было не поговорить подробнее? А вдруг и в самом деле была возможность вернуть тысячу рублей в месяц, а тогда…
Саша Николаич даже зажмурился при этой мысли и в какой-то туманно-далекой перспективе, в смутных образах представил себе это "тогда".
И он видел себя не одиноким, как прежде; он не отделял себя в своих мечтах от такой красивой молодой девушки, какой была Маня.
Теперь он, выходя из границ отведенного себе бюджета, приносил иногда ради нее закуски к обеду или конфеты, а, имея по-прежнему тысячу рублей в месяц, показал бы Мане, как умеет жить, и поистине сделал бы себе и ей жизнь прекрасною.
Это ничего, что он еще не объяснился с нею и не имел понятия о том, чувствует она к нему склонность или нет. Он даже себе не отдавал отчета, любит ли Маню. Просто в его мечтах фигурировала именно такая девушка, как Маня.
Эти мечты веселили его, и он, лежа днем в постели, когда по дому разгуливал Беспалов, в халате, с трубкой, находил удовольствие в мечтаниях, не соображая, что мечтает и лежит, уподобившись слепому Виталию и Оресту.
Однако дома проводить время в этом мечтанье Саше Николаичу скоро стало невмоготу и он, окончательно отчаявшись найти место, решил действовать.
Он приоделся, причесался и отправился в ресторан.
Там все было по-прежнему и его встретили так же почтительно.
- Давненько не изволили быть! - ласково упрекнул Сашу Николаича знакомый лакей, подавая карточку.
Саша Николаич спросил завтрак.
Очутившись снова в привычной обстановке ресторана, который посещали исключительно люди, способные тратить много денег, очутившись снова в среде этих людей, спокойных, вежливых и учтивых, привыкших приказывать, Саша Николаич почувствовал непреодолимое желание вернуться в эту среду, к которой он привык и в которой чувствовал себя так же хорошо и свободно, как рыба в воде.
И его, как рыбу, снова потянуло в эту воду.
Ему все еще казалось, что его житье у Беспалова не постоянное, а временное, и что скоро должно что-то случиться такое, что вернет ему прежнее.
- Узнай-ка, братец, - приказал он лакею. - Когда я был тут в последний раз, в кабинете, то оставил там визитную карточку одного господина на столе.
- Слушаю-с! - сказал лакей и через некоторое время, раскачиваясь на ходу, принес на подносе визитную карточку, сохраненную опытной и хорошо выдрессированной прислугой ресторана.
На карточке стояло: "Агапит Абрамович Крыжицкий", и был обозначен точный адрес.
Саша Николаич остался доволен, точно выиграл в карты крупную ставку, и должен был лишний раз констатировать, что между его теперешней рябой девкой Марфой и ресторанной прислугой огромная разница.
Карточку он тщательно спрятал в бумажник, спросил себе полбутылки вина и в самом отличном расположении духа закончил свой завтрак.
То обстоятельство, что карточка нашлась, он счел за хорошее предзнаменование.
Лакей принес ему французскую газету. Саша Николаич просмотрел ее, и газета, которой он уже давно не читал, очень ему понравилась. Там на очень милом и остроумном французском языке очень мило и остроумно были изложены даже истории самых зверских убийств.
Ощущая давно уже не испытанное довольство, бодрость, легкость и какую-то особенную мягкую упругость во всех суставах, Саша Николаич вышел на крыльцо и остановился по усвоенной привычке, чтобы подождать, пока подъедет его экипаж.
До сих пор он иначе, как в своем экипаже, не отъезжал от этого крыльца, однако теперь надо было крикнуть извозчика.
Саша Николаич повернул голову, чтобы сделать это, и вдруг увидел, что с другого крыльца, которое вело в отдельные кабинеты ресторана, сходил граф Савищев, а за ним шла Маня или девушка, как две капли воды походившая на нее.
Саша Николаич, не поверил своим глазам, невольно кинулся вперед, но он видел их только один миг. Они быстро сели в карету, дверца захлопнулась и карета укатила…
Саша Николаич вскочил на извозчичьи дрожки и отправился не к Агапиту Абрамовичу Крыжицкому, как хотел сначала, а прямо домой.
Глава XII
Саша Николаич кинулся домой, потому что знал, что Маня сегодня ушла: ей нужно было отнести готовую работу.
Обыкновенно она уходила в сопровождении слепого брата, который и сегодня ушел с ней, и вдруг Саша Николаич увидел ее выходящей из ресторана с графом Савищевым, человеком, которого он презирал теперь больше, чем всех остальных.
Конечно, он ошибся, конечно, это была не Маня, но все-таки ему хотелось убедиться в этом так, чтобы не было сомнения.
Как нарочно, извозчик ему попался отвратительный и ехал очень медленно.
Когда Саша Николаич добрался, наконец, до дома, он застал там Маню, сидевшую, как и прежде, будто ни в чем не бывало, на своем месте за шитьем, а слепого в углу.
Орест был в трактире, а титулярный советник Беспалов буянил во дворе с водовозом, заметив какую-то "неисправность по части водоснабжения".
Саша кинул плащ в передней и как угорелый влетел в столовую.
- Когда вы вернулись? - запыхавшись, стал он спрашивать Маню. - Скажите мне, когда вы вернулись?
Она подняла свои большие строгие черные глаза и посмотрела на него в упор.
- Я вас спрашиваю, - повторил Саша Николаич, - когда вы вернулись?
- То есть как, когда я вернулась? - спокойно протянула девушка.
- Сегодня… сейчас… Вы давно или только что? - спросил Николаев.
- Да что это с вами? - усмехнулась Маня. - Во-первых, кто вам дал право спрашивать у меня отчет?
- Ах, да не отчета я спрашиваю! - раздраженно крикнул Саша Николаич. - Мне надо выяснить одно обстоятельство…
- Относительно меня? - как бы удивилась Маня.
- Да, относительно вас!..
Маня отвернулась к окну и, прищурившись, стала смотреть на него. На ее губах задрожала и насмешливая и, вместе с тем, презрительная улыбка.
- Мария Власьевна! - снова подступил к ней Саша Николаич. - Ради Бога, скажите мне правду! Понимаете? Может быть… от этого жизнь моя зависит…
В эту минуту ему казалось, что он искренне думает, что действительно его жизнь зависит от этого.
- Да вы с ума сошли! - проговорила Маня, слегка поведя плечом, что вышло у нее очень мило. - Оставьте меня в покое!..
- И это ваше последнее слово?!
- Что за вздор!.. Почему последнее? Отправляйтесь лучше в свою комнату и постарайтесь прийти в себя!
"Ах так! - злобно подумал Саша Николаич. - Со мной так разговаривают! Ну хорошо же, я покажу, каков я!"
Он повернулся, накинул на себя плащ в передней и выскочил на улицу.
Он был обижен и оскорблен. Правда, уже при одном спокойном и серьезном виде Мани он уверил себя, что ему померещилось, так мало общего было у нее с рестораном и с Савищевым. Но он был оскорблен и обижен ее суровым тоном; ведь он из участья (теперь он был в этом убежден) хотел расспросить ее и полагал, что имеет на это право в силу долгих дружеских бесед по вечерам, и вдруг она обошлась с ним, как с совершенно чужим.
"Теперь все кончено!" - повторял он.
Что, собственно, было кончено, он не знал, но эти слова вполне передавали его настроение.
Да, все кончено; им пренебрегли, и он должен заставить сожалеть об этом. Он сделает все возможное, чтобы вернуть прежнюю жизнь свою и тогда… "посмотрим, что будет!"…
Саша Николаич решительным шагом направился к Крыжицкому.
Отойдя довольно далеко от дома, он сообразил, что если уж спешить, то лучше взять извозчика.
На этот раз ему попался лихач, быстро помчавший его, и быстрая езда произвела на него успокоительное действие.