Глава XVI
Когда было переговорено обо всех делах, причем председатель не ограничивался общими указаниями, а каждому из членов дал для выполнения к следующему заседанию определенную задачу, он удалился, а остальных Крыжицкий пригласил ужинать.
Агапит Абрамович, провожая председателя, в передней проговорил:
- А вы все-таки сами следили за Николаевым!
- Ну, и что тут такого?
- Но ведь он поручен мне!
- Вы делайте свое дело, а я буду делать свое!
И председатель ушел.
За ужином подавали отлично приготовленные кушанья и тонкие вина, которые могли сделать честь столу самого прихотливого сибарита.
Если обстановка квартиры Крыжицкого была самой обыкновенной, то угощение, предложенное им, выходило за пределы обыкновенного. Видно было, что он получал и мог тратить большие деньги, и если у него в квартире не было роскоши, то только потому, что он этого не желал.
Гости разошлись непоздно и, проводив их, Агапит Абрамович вернулся в кабинет, запер за собой дверь, подошел к вделанному в стену шкафу и отворил его хитрым ключом. Шкаф повернулся на шарнирах и открыл проход, в который и вошел Крыжицкий.
Войдя, он очутился в комнате, узкой и длинной, вся меблировка которой состояла из большого стола, придвинутого к нему кресла и полок по стенам. На полках и на столе лежали книги, стояли реторты, спиртовые лампочки, колбы и склянки с жидкостями разных цветов. Тут была целая лаборатория.
Агапит Абрамович поставил на стол лампу, которую взял из кабинета и держал в руке. Но вместо того, чтобы сесть в кресло, он пошел в глубину комнаты, где оказалась еще дверь, обитая толстым слоем войлока, и отпер ее.
За нею была еще комната, которая по своему убранству одна могла восполнить отсутствие роскоши в остальных, показных, так сказать, комнатах квартиры Крыжицкого.
Пол тут был затянут настоящим смирнским ковром, стены покрыты шелковой материей с причудливыми восточными вышивками золотом. Широкий диван, покрытый турецкой шалью, был завален подушками, огромная китайская ваза стояла в углу с букетом живых цветов. Высокий золоченый бронзовый светильник разливал мягкий свет, золотая восточная курильница стояла на полу.
У самой двери, в которую вошел Крыжицкий, висел маленький серебряный гонг, и он осторожно ударил в него. Дребезжащий металлический звук гонга мягко раздался и замер, заглушенный мягкими складками материи, висевшей повсюду вокруг.
В ответ на этот звук сейчас же поднялась тяжелая занавеска и из-за нее показалась, судя по одежде и по типу, чистокровная турчанка.
На ней был палевый шелковый казакин, шальвары и шитые золотом туфли. Ее черные волосы были заплетены в длинные косы, уложенные на голове и переплетенные жемчугом.
Женщина подошла к Крыжицкому и опустилась перед ним на одно колено. Он потрепал ее по щеке и проговорил по-турецки:
- Хорошо ли ты провела сегодня день, моя звездочка?
"Звездочка" вскочила и певучим голосом ответила, что очень хорошо и что она всем очень довольна.
Сказав это, она быстро, заученной скороговоркой произнесла еще несколько слов, так, словно иные и произнести не смела. Затем, тоже заученным движением, она вскочила на диван, взяла со столика зурну и, перебрав струны, тихо запела заунывный тягучий мотив…
Крыжицкий сел на диван рядом с ней, закрыл глаза и стал слушать…
Глава XVII
Седовласый человек, председательствовавший на собрании у Крыжицкого, вышел от него, сел в карету, которая, при его появлении, сейчас же подкатила к крыльцу.
- Домой прикажете? - спросил кучер, удерживая лошадей и оборачиваясь.
- Нет, поезжай на Шестилавочную, к Анизимову.
Карета запрыгала по ухабам мостовой и вскоре остановилась у очень невзрачного домика на Шестилавочной.
Было немного странно, что такой богатый экипаж с отличными лошадьми остановился у такого невзрачного домика, но на самом деле к этому домику нередко подъезжали такие же кареты.
Живший тут Анизимов был незначительным чиновным лицом, но способным, тем не менее, сделать многое. Он служил простым писцом в консистории и это место позволяло ему принимать участие в делах, по которым не один богатый экипаж подъезжал к домику, в котором он жил.
Председатель собраний у Крыжицкого вышел из кареты, приблизился к окну, в котором брезжил свет, и постучал.
Ответа не последовало.
Приехавший постучал еще раз.
Занавеска на окне отдернулась, рама чуть приподнялась и сердитый женский голосок проговорил:
- Что нужно на ночь глядя?
- Скажите Анизимову… - начал было председатель, но голос перебил его:
- Приходите завтра… теперь не время, поздно…
- Скажите Анизимову, что Андрей Львович Сулима желает его видеть… - настойчиво повторил приезжий.
Не прошло и двух минут, как наружная дверь домика отворилась и сам Анизимов высунулся на улицу.
- Пожалуйте, Андрей Львович! - заторопился он. Сделайте одолжение!
Андрей Львович вошел и, не сняв плаща, проследовал в приемную комнату Анизимова.
У последнего чистота и аккуратность во всем были блестящие, но пахло смешанным запахом кофейной гущи, деревянного масла и курительных ароматических бумажек.
Анизимов, чистенький и гладенький старичок, потирал пухленькие белые ручки и остался стоять, когда Андрей Львович сел.
- Садись! - предложил тот. - Впрочем, разговор у меня вовсе не длинный.
- Как прикажете, Андрей Львович! - вздохнул Анизимов и сел.
- Вот что я прикажу!.. Скажи ты, пожалуйста, существуют ли метрические книги 1752–1756 годов?
Анизимов опять вздохнул.
- Какой церкви, Андрей Львович?
Андрей Львович достал метрическое свидетельство графини Савищевой, посмотрел и сказал, какой церкви.
- Должно быть, целы! - сказал Анизимов и снял щипцами нагар со свечки.
- Ну так вот, - продолжал Андрей Львович, - в 1752 году родилась Анна Петровна Дюплон, впоследствии вышедшая замуж за графа Савищева. Надо ее подлинную метрическую запись найти и уничтожить.
- Дело хитрое-с!
- Ты не ломайся, ничего хитрого тут нет!.. Положил в книгу огарок… и все тут! Штука известная!..
Эта штука, действительно, была известна многим мелким чиновникам доброго старого времени. Зажатый между листами документов, которые требовалось почему-либо уничтожить, огарок привлекал внимание крыс и мышей, которые дочиста выедали просаленную бумагу, и уничтоженные таким образом документы считались утраченными по роковой случайности, а ответственность за мышей возложить было не на кого.
- А метрическую книгу 1756 года надо сохранить как зеницу ока! - пояснил Андрей Львович.
Анизимов, внимательно и почтительно слушавший Андрея Львовича, несколько раз кивнул головою в знак того, что он понимает, в чем тут дело. Сулима продолжал:
- Так вот я и говорю: метрическую книгу 1756 года надо сохранить и, когда это понадобится, принести ее в доказательство, что никогда некая Анна Петровна Дюплон крещена и записана в метрику не была. Действовать нужно как можно скорее.
С этими словами Андрей Львович встал и направился к двери.
- Только-с это будет стоить… - начал было Анизимов, семеня за своим гостем.
Но тот не дал ему договорить, обернулся и уверенно произнес:
- Сосчитаемся!
Анизимов поклонился, вполне удовлетворенный этим ответом, как человек, не раз уже, по-видимому, имевший дело с Андреем Львовичем.
Глава XVIII
Через три дня, рано утром, Андрей Львович Сулима приехал к Крыжицкому.
Агапит Абрамович, обыкновенно уже поднимавшийся к этому времени с постели, встретил его в своем кабинете, где сидел за письменным столом, разбирая бумаги.
- В консистории относительно метрических книг все уже сделано! - сказал Андрей Львович, доставая метрическое свидетельство графини Савищевой. - К сожалению, подчистка здесь сделана и год изменен довольно грубо. Это может создать препятствие и надо их уничтожить заранее.
- То есть уничтожить самое свидетельство?
- Ну конечно!.. Чтобы по нему потом как-нибудь нельзя было раскрыть всю махинацию.
- Но ведь на основании этого свидетельства только и можно расторгнуть брак, и если его уничтожить…
- А я говорю, что надо уничтожить! - перебил его Андрей Львович. - Вот эту бумагу с подчисткой, а самое свидетельство сохранить!
Крыжицкий, при всей своей опытности в подобного рода делах, на этот раз не понял.
- Как же это так? - спросил он.
- Ах, да очень просто! Надо снять нотариальную копию с этого вот свидетельства, а подлинник уничтожить. Таким образом, у нас в руках останется совершенно чистый, неподчищенный неправильный документ, который сослужит нам вполне безопасную службу. То есть можно будет доказать, что все свидетельство поддельное, а не один только год заменен в нем.
Агапит Абрамович в душе не мог не удивиться такой мудрой предусмотрительности и предвидению всяких случайностей, выказанных председателем собраний.
- Слушаю-с! - сказал он. - Но дело в том, что я получил это свидетельство через молодого Савищева и просто ему сказать, что я потерял его, неудобно!
Андрей Львович поморщился и произнес:
- Само собой разумеется, это нужно сделать тоньше!.. Как молодой Савищев добыл бумаги у матери?
- Метрическое свидетельство он взял потихоньку. По своей наивности и доверчивости, она и деньги и документы не держит под замком.
- Даже метрическое свидетельство?
- Свидетельство она прячет не в бюро в своем кабинете, а в ящике своего туалета, в спальне, думая, что там его никто не найдет. Это - единственная предосторожность.
- И оттуда молодой Савищев взял документ так, что она не знала?
- Я боялся, что старуха не захочет выдавать свой возраст, и поэтому действовал через ее сына.
- Хорошо! Так пусть по снятии нотариальной копии он опять потихоньку положит его на прежнее место, а о дальнейшем я позабочусь.
- И свидетельство будет уничтожено?
- Да. Здесь мне помощь не нужна. На всякий же случай нужно Савищеву постепенно подготавливать к тому, что ее ожидает, и направить ее на ложный след. Она, наверное, пустит в ход все свои знакомства.
- Ну, уж этому-то учить меня не надо, - несколько обиженно произнес Агапит Абрамович, уязвленный все-таки в своем самолюбии превосходством над ним Андрея Львовича.
Сулима довез Крыжицкого в своей карете до дома, где жила графиня, и Агапит Абрамович прошел к молодому графу без доклада, на правах человека, который уже успел стать своим в доме Савищевых.
- Я боюсь, - начал он говорить графу, - как бы ваша матушка не хватилась своего свидетельства; лучше положите его обратно, на старое место.
Молодой Савищев, получивший по совету Крыжицкого от матери полную доверенность на ведение дела по оберландовскому наследству, вообразил себя дельцом, ничего не упускающим из вида и очень опытным.
- Но ведь свидетельство может нам понадобиться в будущем? - серьезно заметил он, с таким выражением, словно предвидел все это будущее во всех подробностях.
- Да?.. Это правда! - согласился Агапит Абрамович. - И на всякий случай велите снять с него нотариальную копию, которая нам может вполне заменить его.
- Да, как идея, это недурно! - согласился Савищев. - И я воспользуюсь ею.
- Так сделаем это сейчас! - предложил Крыжицкий.
- Отлично! Сделаем! А потом поедем завтракать.
Они отправились к нотариусу, сняли копию, а затем поехали завтракать.
Глава XIX
За завтраком Агапит Абрамович вскользь упомянул, что хотел бы повидать сегодня, если возможно, графиню. И, когда они вышли из ресторана, Савищев спросил у него:
- Так что же, вы теперь к нам? Вы ведь хотели видеть мою маман?
- Да особенно незачем! - возразил Крыжицкий, имевший вид хорошо и плотно поевшего человека, очень этим довольного и благодушного. - Незачем особенно! - повторил он. - Я могу в другой раз!
- Да нет, отчего же? Поедем!
И они поехали.
Графиня встретила Крыжицкого приветливо.
- А-а! Здравствуйте, милый! Ну, что наши дела? Есть какие-нибудь новости?
- Есть, графиня! - ответил Крыжицкий.
- Погодите, погодите, голубчик, я сейчас усядусь, и тогда вы рассказывайте!
И она, захватив свое вязанье, примостилась на кушетке, которую очень любила, потому что на кресле своими коротенькими ножками не доставала до пола.
- Ну вот, отлично! - снова заговорила она, зашевелив длинным крючком. - Рассказывайте теперь, какие у вас новости?
Крыжицкий сделал тревожно-грустное лицо и несколько раз провел рукой по шляпе.
- Новости не особенно приятные, графиня!
- Да неужели неприятные? - улыбнулась та. - Вот первый раз, когда вы мне говорите это, а до сих пор приносили все хорошие!
- Очень уж сложное дело! - вздохнул Агапит Абрамович.
- Да всякое дело сложно: вот хотя бы связать даже или сшить что-нибудь, вы думаете легко?
И она смеющимися, веселыми глазами посмотрела на Крыжицкого и покачала головой:
- Вы, мужчины, в это не верите… вот разве Костя только, - показала она на сына, - вдруг получил интерес к моим тряпочкам, но и то с тех пор, как у меня завелась прехорошенькая портниха.
- Ну, полно, - сказал Савищев.
- Ну что там "полно"! Разве я, миленький, не вижу всего?.. Хочешь пари держать, что ты с удовольствием сейчас пойдешь в мою спальню и принесешь мне оттуда моток шерсти, которой мне недостает?
Савищев с некоторой поспешностью встал с места и направился к двери.
Графиня кинула вязанье на колени и маленькими ручками захлопала в ладоши, восклицая:
- Вот и попался, миленький! Вот и попался!.. В спальне-то никого и нет!
Савищев пожал плечами и сказал:
- Да мне никого и не нужно!
Затем он прошел в спальню, но не с такой, правда, поспешностью и стремительностью, с какой поднялся со своего места.
Агапит Абрамович, поймав его взгляд, выразительно посмотрел на него: "Помни, дескать, метрическое свидетельство!"
- Ну? Так что же ваши новости?.. Я умираю от нетерпения узнать их, а вы ничего не рассказываете! - обратилась Савищева к Агапиту Абрамовичу, когда ее сын вышел. - Вы говорите, дело сложное?
- Да, графиня. Оберландовское наследство слишком многим пришлось по вкусу и многие точат на него зубы.
- Но ведь вы, миленький, говорите, что у нас есть все права?
- Но другие, хотя и ошибаются, тоже думают, что и у них есть права на него.
- Так Бог с ними, голубчик, пусть и они получают! Самое лучшее - разделиться всем, вот и спроса и споров не будет, и все будет отлично. Разве это почему-нибудь нельзя?
- Нельзя, графиня. Наши противники - очень сильные люди и хотят все целиком забрать в свои руки.
- Вы говорите, противники… - забеспокоилась Савищева, - значит их много?
- Много. Дело в том, что на это наследство претендуют иезуиты.
- Ах, иезуиты! Знаю! Про них говорят много дурного, да все это - неправда! Дедушка Модест Карлович знавал Грубера и говорил, что это - идеальный человек. А дедушка Модест Карлович никогда не лгал!
- С тех пор, должно быть, иезуиты изменились! - произнес Крыжицкий. - И стали другими! По крайней мере, в нашем деле можно ждать от них больших неприятностей.
- Миленький, каких же больших неприятностей?.. Ну самое худшее, что это они получат наследство, а не мы… так что ж такое? Проживем и так! Правда ведь? Вы, голубчик, не огорчайтесь!
И снова, чтобы развеселить Агапита Абрамовича, который был огорчен, по ее мнению, тем, что им хотели помешать иезуиты, графиня подмигнула ему в сторону спальни, сказав:
- А ведь Костя-то пропал! Ведь моя портниха-то сидит там! Это я пошутила, что там никого нет!
Она быстро соскочила с кушетки, мелкими шажками направилась к двери и из соседней комнаты звонким для своих лет голосом крикнула к спальне:
- Костя! Что же моя шерсть?
Услышав голос матери, Савищев быстро отстранился от Мани, действительно находившейся в спальне графини, и быстро шепнул ей:
- Где тут шерсть лежит?
- Вот! - сказала Маня и, схватив моток, сунула его ему в руку.
- Сейчас, маман, иду! - на ходу ответил Савищев и удалился.
Маня, оставшись одна в спальне, быстро подошла к туалету, выдвинула ящик, взяла оттуда бумагу, только что положенную при ней Савищевым и, быстро расстегнув пуговицы на лифе, спрятала ее за корсаж.
Глава XX
Как ни был молод, силен и здоров Саша Николаич, то есть обладал всеми теми преимуществами, при которых человек лучше всего может бороться с житейскими неприятностями, все-таки случившийся переворот в жизни подействовал на него довольно тяжело.
В особенности, в первое время, когда, казалось, ниоткуда не было видно просвета, все это произвело на него угнетающее действие. Он, прежде веривший в дружбу, в идеалы, должен был разочароваться, как нарочно наткнувшись на такие типы, которые резко изменились по отношению к нему, как только он лишился своих средств.
Затем он должен был признать, что не все еще скверно в этом мире и что для него явились проблески среди тоскливого тумана, заполонившего его душу.
Особенно на него подействовала его встреча с Маней, которая показалась ему светлым, примирившим его с жизнью явлением. С каждым днем его чувство к ней росло, затем у него появилась и надежда, что его несчастье временно и что в будущем есть возможность при помощи наследства поправить свои дела. Эта надежда на наследство и как-то нераздельно связанная с ней в мечтах Маня составляли самое важное.
Кроме этого важного, нашлось нечто и второстепенное, которое порадовало Сашу Николаича и было приятно ему.
Раз он шел, гуляя, по Невскому и вдруг услышал, что его кто-то окликает. Он обернулся и увидел остановившегося посреди улицы в собственной пролетке Леку Дабича, молодого гвардейского офицера, с которым он никогда в особенной дружбе не состоял, но был знаком, как со многими подобными Дабичу молодыми людьми, и выпил с ним как-то после веселого ужина на брудершафт.
Лека махал ему руками и кричал во все горло:
- Николаич!.. Саша Николаич!.. Стой!
Он соскочил с пролетки и побежал по тротуару.
- Куда ты пропал, братец?.. Ну как я рад, что встретил тебя! - заговорил он, здороваясь с Сашей Николаичем, взял его под руку и пошел рядом. - Нет, ты мне скажи, куда ты заевропеился?
- То есть как заевропеился? - переспросил Саша Николаич, не совсем охотно следуя за шумно-радостным офицером.
- Ах, братец, это новое выражение пустили, это уж, значит, после тебя!. Нынче заграничные отпуски стали давать, чего прежде, при императоре Павле, ни-ни… Так вот стали в Европу ездить и пропадать там, ну "заевропеиться" и значит пропасть! Понял?
Дабич расхохотался и стал тормошить Сашу Николаича.
- Где ты живешь теперь? - спрашивал он его.
- Я живу так себе, скромно! - ответил Саша Николаич.
- Слышал, брат, что у тебя насчет денежного материала стало плохо! - отозвался Дабич - Но, послушай, почему ты не переехал к кому-нибудь из нас?