- Господь хранит, но не балует. В страхе они живут, только вида не показывают. Да что же мы под аркой стоим! Идём в палаты.
Было далеко за полночь. Шёл дождь. Над крепостью стояла мёртвая тишина. Не слышался собачий лай - собак в городе давно не было, не мычали в хлевах коровы. Их можно было сосчитать в городе по пальцам. Птица уже давно была вся переведена, и в полночь или на рассвете уже не раздавалось пение вторых и третьих петухов. Город вымирал, и об этом Шеин сказал Артемию:
- Здесь скоро будет, как на погосте.
В воеводских палатах Шеин не стал никого будить, а увёл Измайлова на кухню и там, уже по привычке, собрал кое-что на стол из скудных запасов, достал из ларя последнюю баклагу водки. Когда выпили и закусили, Михаил попросил Артемия:
- Ну расскажи, брат, с какой нуждой прибыло сюда невиданное на Руси "великое посольство"? Будет ли смолянам от него прок?
- Раскол, Борисыч, в посольстве, и никто теперь толком не знает, кому что нужно. Из Москвы уезжали, было два боярских наказа: просить на московский престол королевича Владислава и освободить от осады Смоленск. Тебе это, поди, ведомо. Но вот другое, надо думать, неведомо. В первые дни нашего сидения здесь переговоры были лишь между вельможами, и тут начались склоки. Королевские гетманы, паны заявили, что Сигизмунд прежде всего утишит смятенное царство Московское, ещё займёт Смоленск, будто бы преклонённый к Лжедимитрию. От наших вёл беседу с поляками больше всего князь Василий Голицын - глава посольства, одним словом. Он же говорил: "Смоленск не имеет нужды в воинах иноземных. Оказав столько верности и чести во времена бедственные, столько доблести в защите против вас, изменит ли чести ныне, чтобы служить бродяге?" Сказанное им дальше, я видел, покоробило митрополита Филарета, истинного воителя за Русь. Голицын же говорил: "Ручаемся вам душами за боярина Шеина и горожан: они искренне вместе с Русью присягнут королевичу Владиславу". Трудно сказать, кому хотел угодить князь Голицын, но владыка Филарет потемнел от его слов. Королевские вельможи тут же начали настаивать на том, чтобы Смоленск присягнул на верность не только королевичу Владиславу, но и королю Сигизмунду. Тут началось борение. Ты ведь, поди, не знаешь, что в нашем посольстве сто пятьдесят смоленских боярских детей и городских дворян, кои с нами из Москвы пришли.
- Того не знаю. И что же они? - спросил Шеин.
- Молодцы смоляне. Сказали как должно, кто любит отчую землю: "Хотя наши матери и жёны гибнут в Смоленске, а всё-таки будьте тверды и не впускайте в Смоленск польских и литовских людей. Вам доподлинно известно, что если бы вы решились впустить их, то смоленские сидельцы мечами и ружьями прогнали бы их". - Артемий улыбнулся, глотнул из кубка водки, пожевал корочку хлеба и продолжал: - А тут сказал своё слово митрополит Филарет: "Мы решительно отказываемся впустить польских воинов в Смоленск. А если же смоляне сами это сделают, то будут в ненависти и прокляты от всей земли русской". Потом добавил: "Мы всей землёй требуем, чтобы Жигмонд прекратил осаду Смоленска. Там люди умирают от голода".
- И что же польские вельможи? - спросил Шеин.
- Гордые, заносчивые ляхи ответили дерзко: "Не Москва-де нашему государю указывает, а наш государь Москве указывает". И прибавили, что Сигизмунд даже на время не отступит от Смоленска.
Михаил и Артемий не заметили, как в дверях кухни появилась Мария. Она стояла в накинутой на плечи беличьей шубке, тихая и печальная. Когда её увидели, сказала:
- Здравствуй, братец Артёмушка.
Артемий с улыбкой на лице подбежал к Марии, обнял её.
- Хвала Господу, ты жива и здорова, сестрица.
- Расскажи, как там твои, как наша матушка. - И Мария повела Артемия к столу.
Измайлов в эту ночь не вернулся в стан посольства и день провёл в Смоленске. Вместе с Михаилом он обошёл весь город, насмотрелся на тяжёлую осадную жизнь жителей, на бледные исхудалые лица женщин, как тени бродивших по городу. И Артемий клял в душе воеводу Димитрия Шуйского за то, что тот не довёл до Смоленска сорокатысячное войско.
- Ветром бы сдуло поляков с позиций, ежели бы такое войско вёл князь Скопин-Шуйский! - сетовал во гневе Измайлов.
Поляки между тем жаждали победы над крепостью. Вскоре же после яростных споров с русскими послами они по ночам начали вести подкоп под Грановитую башню. Это была одна из самых больших башен крепости. Но, как показалось защитникам крепости, башня была для поляков неприступна, и они держали против неё мало войска. По этой причине и гарнизон башни был малым, да и лазутчики Шеина ослабили внимание близ неё. Поляки беспрепятственно сделали подкоп под башню, заложили мощную пороховую мину, и ранним утром двадцать первого ноября, когда храмы Смоленска трезвонили в колокола, призывая на молебен в честь введения во храм Пресвятой Богородицы, в городе раздался взрыв страшной силы. Грановитая башня взлетела на воздух, а с нею с той и другой стороны сажен по пять была разрушена крепостная стена. Образовался огромный пролом, и в него спустя немного времени устремились вражеские воины. Их вёл на приступ сам гетман Ян Потоцкий. За ним шли сотни польских пехотинцев, колонны немцев, казаки и литовцы. Казалось, падение Смоленска неизбежно.
Но за каких-то полчаса до взрыва к Шеину в храме подошёл Сильвестр с Полкановым сыном и в один голос сказали:
- Воевода, веди ратников к Грановитой башне, ставь там пушки. Все немедленно!
И смоляне не дрогнули. Воеводы Шеин и Горчаков сумели остановить хлынувшую лавину. У них под руками была подвижная рать до тысячи воинов, а на холме близ Грановитой башни стояли семь пушек, заряженных "ядрами" Анисима. Они первыми открыли огонь, в упор выстрелив по наступающим, и начальные ряды были смяты. А тут подоспели ратники, с трёх сторон встретили врага на завале. И началась рубка. Стрельцы стреляли по неприятелю со стен. Шеин во главе сотни отважных воинов прорубал дорогу к гетману Яну Потоцкому и был уже близко от него. И гетман дрогнул, стал пятиться, и вся польская рать попятилась. Казаки и немцы так и не добрались до места схватки. Они несли потери от стрельцов и, давя друг друга, покинули крепость. Убегали и оставшиеся в живых польские воины.
Но поляки не смирились с поражением. Гетман Ян Потоцкий велел подтянуть к проёму на месте Грановитой башни пушки и стрелять по городу раскалёнными ядрами, надеясь учинить в нём пожары. Ни и эта попытка врага не увенчалась успехом: смоляне давно научились справляться с калёным железом.
К тому же Шеин приказал выдвинуть навстречу польским пушкам свои, и началась дуэль. Смоленские пушки стреляли каменными "ядрышками" Анисима, и вскоре польские пушкари почти все были побиты или убежали от своих пушек.
Шеин и Горчаков подняли ратников и смолян на то, чтобы воздвигнуть вал на месте разрушенной башни и части стен. И сотни воинов и горожан принялись сооружать этот вал, таскали на него кирпич, камни, щебёнку. Но поляки прервали это занятие, вновь пошли на приступ.
- И чего лезут, тупые бараны! - в сердцах сказал Михаил Шеин и велел пушкарям встретить поляков каменным градом.
Пушки были подтянуты к самому пролому, и пушкари вместе со стрельцами обрушили на противника каменный и железный шквал. А тех врагов, которые сумели-таки пройти сквозь смертельную преграду, встретили мечами и саблями ратники. Так был отбит и второй приступ. Однако Ян Потоцкий в этот день не отрезвился. Он послал своих воинов на третий приступ. На этот раз впереди шли наёмные солдаты. Увидев их, Шеин подумал: "Будь вы трижды крещены, но я не пущу вас в крепость" - и велел пушкарям вновь осыпать врагов каменным градом. Он уже понял, что выстрелы из пушек мелкими каменными ядрами вызывали у врагов панику. Они не могли постигнуть, почему после каждого выстрела в их рядах падают десятки раненых и убитых.
К вечеру над крепостью, над польским лагерем, по всей округе пошёл проливной дождь, и поляки прекратили военные действия.
В стане русских никто не ушёл в укрытия от дождя, все упорно продолжали трудиться, заделывая разрушенную стену. Сотни ратников подносили брёвна, чтобы на валу срубить деревянные туры и заполнить их землёй, выравнять верх туров с каменными стенами. Можно было только дивиться, откуда у голодных людей брались силы выполнять эту изнурительную, адски тяжёлую работу.
Никто, в том числе Шеин и Горчаков, не покидал места взорванной башни, пока не выросла вместо неё крепкая и неприступная стена.
В эти часы, находясь среди ратников, Михаил Шеин с горечью думал, что поляки идут на приступы с благословения московских послов, потому как по здравом размышлении они не должны были допустить эту жестокую попытку захватить крепость. Чуть позже оказалось, что мысль Михаила Шеина была провидческой.
В конце февраля 1611 года воевода Михаил Шеин и князь Матвей Горчаков получили от послов грозную, решительно написанную грамоту, которую поручили принести в крепость Артемию Измайлову. Он знал, как пройти в неё, и вьюжным вечером появился в палатах Шеина. Встретившись с воеводой, Артемий сказал:
- Я принёс от бояр тебе грамоту, на которую кладу анафему. Ежели бы она сгорела в моих руках синим пламенем, я был бы доволен. Но судьбе угодно, чтобы ты прочитал её.
Михаил взял грамоту, развернул её, поднёс к свече и прочёл. "Вам бы, господа, - говорилось в грамоте, - однолично всякое упрямство отставя, общего нашего совету грамот не ослушаться, и крест государю королевичу Владиславу Жигимонтовичу целовати, и литовских бы людей по договору в город пустити, чтобы вам тем своим упрямством королевского величества на больший гнев не воздвигнути и на себя конечного разорения не навести.
Мы упрекали тебя за то, что ты так затвердел, что не хочешь видеть государского добра, то есть доброты Сигизмунда".
Закончив читать грамоту, Шеин скомкал её и бросил.
- Завернул бы я в эту грамоту дерьма собачьего да и отправил послам. Идём на кухню, Артемий, досаду смыть.
И тяжёлой походкой сильно уставшего человека Михаил покинул трапезную, отправился к очагу, от которого исходило тепло.
Глава двадцать первая
ПАДЕНИЕ СМОЛЕНСКА
Смоляне встречали весну 1611 года в безрадостном состоянии. Два года подряд они не справляли самый весёлый праздник года - Масленицу. На этой Масленой неделе они пекли блины из мякины, да и то это богатство было не у всех, а лишь у тех, кто молотил на своих дворах хлеб. Зимой в Смоленске умерло много горожан. У них выпадали зубы, их губили цинга и водянка. Город пробыл в осаде уже восемнадцать месяцев, и никто не знал, чем она завершится. Смоляне из тех, кто был побогаче умом, осознавали, что держава вычеркнула их из городов, принадлежащих Руси.
У них были причины так думать, потому что и в Москве русской, власти не было. Она принадлежала полякам. Во всяком случае, Кремль и Китай-город были в их руках. Властвовал там гетман Станислав Жолкевский.
Михаил Шеин в эти дни порой терял самообладание. Ему было труднее, чем другим, он нёс ответственность за смолян, за ратников, и ноша эта казалась ему иногда непосильной. И не было рядом с ним князя Матвея Горчакова. Он находился в безнадёжном состоянии. Рана, которую он получил в последнем сражении, оказалась смертельной, и вскоре он скончался. Его похоронили с воинскими почестями.
Опорой в эту весну у Михаила были Сильвестр, Мария и Нефёд Шило. Они питали его дух. Сильвестр и Нефёд Шило подружились и теперь вместе с лазутчиками ходили во вражеский тыл добывать провиант. Делились харчами со смолянами и послы.
Весна принесла и другие непомерные тяготы. Возобновились военные действия, поляки рвались в город.
Пятнадцатого марта ночью Артемий Измайлов принёс Шеину новую грамоту. В Михаиле жила ещё какая-то малая надежда на то, что послы чего-то добились в пользу Смоленска, и он попросил Артемия:
- Прочитай её, брат. Нутро у меня вырывает от их словес.
- Не обессудь, буду читать как есть, - ответил Артемий, разворачивая грамоту, но долго не начинал.
- Читай же! Всё стерплю!
- Да тут в двух словах всё ясно. Сигизмунд требует сдать ему Смоленск - вот и вся соль. Ниже с десяток малых требований.
- Вот с них и начинай.
- Так он заявляет, что отныне страже у городских ворот быть пополам королевской и городской. Дальше Сигизмунд обещает не мстить горожанам за их сопротивление и грубости, без вины не казнить.
- За эту "милость" Сигизмунду низкий поклон.
- Слушай с вниманием. Тут есть что-то полезное для смолян. Поляки пишут, что когда смоляне принесут повинную и исполнят всё требуемое, тогда король снимет осаду и город останется за Московским государством вплоть до дальнейшего рассуждения.
- Не глотай, Артемий, эту приманку. Читай.
- Ты прав. В рабство хотят они взять смолян. Слушай. Смоляне обязаны заплатить королю все военные убытки, причинённые их долгим сопротивлением.
- Зарядил бы я этой грамотой пушку да и выстрелил в Жигмонда, - с досадой произнёс Шеин.
- Я бы тоже так поступил. Но тебе надо её до смолян донести.
- Это верно, придётся обнародовать. Что ж, пойду к архиепископу Сергию и попрошу его ударить в колокол, собрать народ в храм.
Архиепископ Сергий внял просьбе Михаила, и через день на Мономаховом храме зазвонил колокол. А как сошлись горожане, отец Сергий прочитал послание короля. В храме возник ропот, послышались гневные выкрики, на голову Сигизмунда посыпались проклятия. Но нашлись и трезвые головы. Они собрались вокруг Шеина и высказали своё отношение к королевской грамоте. Дьячок всё записал.
Ответ горожан полякам был таким, каким и ожидал увидеть его воевода Шеин. В своём последнем заявлении смоляне отказывались платить полякам какие-либо убытки от войны, но обещали подарить от бедности своей кое-что, если Сигизмунд немедленно уведёт своё войско в Литву. С этим ответом Михаил и отправил Артемия в стан послов. Но воевода Шеин так и не узнал, получил ли Сигизмунд ответ смолян. Наступила череда новых потрясений на Руси.
Первая весть, дошедшая в стан послов, а потом и в Смоленск, была о том, что поляки выжигают Москву и вывозят из Кремля, из стольного града награбленные ценности. Второй гонец, прискакавший из Москвы, принёс весть о том, что против поляков, засевших в Кремле и в Китай-городе, выступило ополчение, которое вёл рязанский дворянин Прокопий Ляпунов.
В стане русского посольства от Михаила Шеина теперь постоянно дежурил лазутчик Павел Можай, и как только Артемий доносил до Павла московские вести, он уходил своими путями в город. В последний раз Артемий сказал Павлу о том, что в стане послов наступила паника и неразбериха. Половина их решили покинуть лагерь, уйти в Москву. Удивлялся Артемий:
- Кто мы теперь, от кого послы? И ещё передай Михаилу Борисычу, что митрополит Филарет отправляет меня в Москву к патриарху Гермогену, а с чем - пока не ведаю.
Артемий и Павел Можай выбрались из стана послов вовремя, как и те, кто собирался оставить его по своей воле.
Наступил апрель. Природа ожила. На Днепре прошёл ледоход. Казалось бы, надо радоваться жизни. Но жестокость господствовала. Смоленск умирал от голода и цинги. В эти же дни в стане послов произошло ещё одно важное и позорное событие. Многие послы, которых уговорил князь Иван Куракин, вместе со своими боевыми холопами и слугами переметнулись к полякам. Король Сигизмунд наградил князей Куракина и Михаила Салтыкова землями и имениями. Князь Салтыков получил от короля давно желанную ему волость Вегу.
- Верю, вы любите своего короля, - говорил изменникам Сигизмунд, - но, чтобы получить свои земли, вам надо проявить доблесть и вместе с моим войском взять Смоленск. Вижу, кому-то из вас придёте и стоять в моём городе воеводой.
Предавшие Русь князья дали королю слово собрать на Смоленской земле полк ратников для штурма города.
А в середине апреля на остатки "великого посольства" было совершено нападение поляков. Повелением Сигизмунда всех послов велено было взять под стражу и считать их пленниками. Все они были уведены па стана и упрятаны в сараи и овины в селе Богородском. А через неделю их погнали в литовский город Мариенбург - так спустя две недели сказали Шеину его лазутчики Пётр и Прохор, которые шли по следу пленных россиян.
- Старый замок там есть, вот в него и замкнули всех. Но Филарета и князя Голицына с ними не было, - поведал Шеину Пётр.
В тот же день, насмотревшись московских ужасов, вернулись в Смоленск измотанные Нефёд Шило и Павел Можай. Выслушав от лазутчиков всё, Михаил Шеин позвал смоленских бояр, архиепископа Сергия и сказал им то, что не счёл нужным скрыть:
- Как ни горько мне сказать вам правду, я должен это сделать.
Шеин с печалью смотрел на измождённые лица сидевших перед ним людей, и его сердце сжималось от боли: "Это ведь сильные люди, а как отощали".
- Сегодня утром вернулись из Москвы мои доброхоты и принесли короб новостей. Скажу самое главное. От Руси нам с вами не дождаться никакой помощи. Там поляками уничтожено народное ополчение князя Димитрия Пожарского и Прокопия Ляпунова. В Москве разбой, пожары, грабежи. Власти никакой. Бояре покинули город или предались полякам. Князь Димитрий Пожарский, что возглавил первое ополчение, тяжело ранен и увезён в Троице-Сергиеву лавру. Вам я скажу одно: пока есть у меня под рукой хоть один ратник, буду держаться. Полякам не бывать в Смоленске. Призываю и вас к борьбе.
Встал смоленский дворянин Юрий Буланин.
- Ты, Михаил Борисыч, забыл одно: кто будет бороться? Помнишь, нас с посадскими было восемьдесят тысяч, теперь почти в десять раз меньше, и если корма не будет, умрут с голоду последние.
- Буланин, я тебя услышал. Где выход? - спросил Шеин.
- Надо идти на вылазку. Захватить у поляков табун лошадей. Ежели дашь отряд смелых воинов, сам поведу. Добудем.
Михаил осмотрел собравшихся, увидел в стороне Нефёда Шило и Павла Можая, сказал им:
- Нефёд, Павел, идите помогать дворянину Юрию. Возьмите надёжных людей, сами с ними отправляйтесь.
- Ты, батюшка-воевода, Сильвестра с нами отпусти.
- Скажу ему, и он пойдёт.
Группа Юрия Буланина пропадала две ночи и два дня. На третью ночь они вернулись. Все были живы и здоровы и привели с собой полсотни лошадей, навьюченных пшеном, солью, зерном. Они совершили в тылу у поляков дерзкое нападение на провиантский склад в деревне Дрюцк, ушли на запад, как бы в Литву, а затем берегом Днепра вернулись к Смоленску и благодаря чудесам Сильвестра вошли в город через Фроловские ворота.
Неведомо, по причине ли захвата русскими продовольствия и табуна лошадей, или по другому поводу, но поляки словно озверели. Они открыли огонь из пушек по всей окружности стены и били по воротам и по городу. Канонада стояла полдня. А потом в разных местах крепостной стены поляки пошли на приступ, применяя штурмовые лестницы и тараны, которыми пытались разбить ворота. Два дня смоляне отбивались из последних сил и всё-таки не пустили врага в город. На третий день наступила передышка. В полдень к Фроловским воротам подъехали парламентёры, и когда на их зов поднялся на стену Михаил Шеин, гетман Рожинский крикнул ему:
- Воевода Шеин, ты испытал нашу мощь! Но это были цветочки, ягодки будут завтра, если не откроете ворота!
- Погрозил волк быку да оказался на рогах, - ответил Шеин.
Гетман Рожинский ещё что-то говорил, угрожал, но Шеин ушёл.