Борис достал сигареты закурил, осмысливая то, что произошло. Все складывалось в картину, которую можно было объяснить, но невозможно было принять. Он подошел к телефону, позвонил Джеффу и попросил немедленно приехать в Асторию его, Роланда и Клиффа.
Они появились через двадцать минут. Борис коротко описал ситуацию с присутствующим здесь Костелло и его командой. А затем попытался сформулировать то, что сам еще до конца не переварил и, выстраивая свой рассказ, параллельно выстраивал свое отношение к случившемуся:
– Вы знаете, хоть я и не люблю об этом вспоминать, что мне пришлось пережить во время войны. Знаете, что я был в рижском гетто. Я занимался там снабжением оставшихся в живых самыми необходимыми вещами: продовольствием, медикаментами, теплыми вещами, многим другим. К весне сорок второго года мне поручили найти возможность доступа к складам с оружием, и мы занимались этим с латышскими подпольщиками, сочувствующими нам, и с некоторыми полицейскими, разумеется, за мзду – деньги, драгоценности, иногда даже за спирт. Я думал, что готовится восстание в самом гетто, но меня не посвящали в подробности плана организаторов сопротивления и тем самым уберегли от гибели. Двадцать восьмого октября сорок второго года одиннадцать наших мужчин сумели захватить грузовик и прорвать охрану гетто. Позже я узнал от человека, который был моим непосредственным командиром в то время, о том, что эти ребята намеревались пробиться к партизанам в районе Пскова и добиться от них помощи в организации настоящего восстания. Но кто-то их предал. Была организована засада недалеко от Риги, около местечка Улброка. Они полтора часа вели бой, и все погибли. Так мы все считали, такие у нас были сведения. Кто предал их, так и не выяснили. Да и выяснять практически к концу войны было некому. Среди этих одиннадцати был парень, впрочем, уже мужчина, ему тогда было лет тридцать, звали его Иосиф Гигерман. И только что этот человек проследовал из дверей вот этого лифта в ресторан на завтрак в обществе Фрэнка Костелло, который, кроме того, что он является великим и всемогущим мафиози, еще и муж мадам Лоретты Гигерман.
Все трое слушателей ошарашенно повернули головы в сторону ресторана. Роланд тихо выматерился: "Fuck me!" – и добавил, потрясая сжатыми кулаками: "Fuck it!".
Борис продолжил:
– Все участники акции не имели родственников в гетто, понимая, какая участь тех ждет в такой ситуации. У Иосифа была семья – жена и маленький сын. В сорок первом, за несколько дней до массовых расстрелов, когда убили почти всех женщин и детей – тогда погибли и все мои родные – ему удалось отправить жену и ребенка к одному латышу на хутор. Тот был многим обязан его отцу – адвокату, спасшему этого человека от тюрьмы. Об этом мне рассказал Давид Немировский, так что я знал Иосифа, я видел его несколько раз, и он был для меня героем. Когда я только появился в Нью-Йорке, я поселился в этом же отеле Астория. Тогда, как и сейчас, в нем останавливался и Костелло. Мне рассказали, что это за человек, поэтому я всегда обращал внимание на него и его свиту, и однажды передо мной мелькнуло лицо, которое показалось мне знакомым, но я был очень занят устройством своей жизни и почти сразу после этого случая переехал в съемную квартиру. Теперь я вновь увидел это лицо и хорошо его рассмотрел. Нет никаких сомнений в том, что я видел Иосифа Гигермана.
Молчание, через некоторое время после того как Залесский закончил говорить, нарушил Джефф:
– Что мы должны делать?
– Я хочу оказаться с этим человеком в ситуации, когда он должен будет рассказать без утайки о том, что произошло в сорок втором году. Возможно, придется заставить его это сделать. В таком случае, ваше участие в этом может поставить вас под риск ответных действий людей Костелло. Вы должны решить, на что вы готовы.
Все трое выразили мимикой и жестами свое возмущение сомнениями шефа. За всех высказался Джефф:
– Борис, неужели вы можете себе представить, что мы в такой ситуации извинимся и уберемся к чертовой матери отсюда, потому что нам срочно нужно отправиться на ланч?
– В таком случае, я попрошу вас проследить за Гигерманом после того, как он выйдет из ресторана, а затем, я надеюсь, и из отеля. Мне нужно знать, где он живет или где его проще можно найти вне этой опасной компании. Роланд, собери о нем по своим каналам всю информацию.
– Если он окажется тем предателем, вы убьете его?
Роланд выпалил этот вопрос и тут же смутился своей горячности.
Никто не улыбнулся и не пошутил по этому поводу. Борис ответил, взвешивая каждое слово:
– Я не убийца, но хочу, чтобы он в тот момент, когда окажется передо мной, понимал, что я на это способен.
Роланд организовал наблюдение за Иосифом Гигерманом по классическим канонам профессиональной слежки. Он вместе с Джеффом привлек двух лучших сыщиков одной дружественной частной структуры, которые раскопали все имеющиеся материалы по этому человеку. Клифф оставался в офисе, он служил передаточным звеном и координационным центром поступающей информации. Все участники процесса хорошо осознавали с представителем какого клана имеют дело и соблюдали максимальную осторожность.
Через неделю Джефф в присутствии участников процесса расследования докладывал Залесскому:
– Иосиф Гигерман появился в Соединенных Штатах в апреле 1944 года. Он является родным братом Лоретты Гигерман, которая решала все вопросы с эмиграцией и устройством его на новом месте. Он одинок, проживает на Мэдисон-авеню в купленной на его имя квартире. Когда Костелло находится в Нью-Йорке, он общается с ним на правах родственника, допущен к столу, иногда выполняет мелкие поручения. Сестра заботится о нем, можно сказать, трепетно. Она лично следит за порядком в его жизни, лично нанимает ему прислугу и контролирует ее деятельность от качества приготовленного супа, до чистоты постельного белья. В отношении самого мистера Гигермана, – Джефф остановился, налил себе воды и, выпив, покачал головой – Этот человек, возможно, когда-то был боевым парнем, но то, что он представляет из себя сегодня, похоже, не стоило таких серьезных усилий с нашей стороны. Это человек сломленный. Только поддержка сестры и причастность к клану Костелло придают его жизни какой-то смысл. Они не дают ему окончательно закиснуть, тормошат, создавая иллюзию необходимости его участия в каких-то незначительных делах. Когда этих действий нет, он сидит целыми днями дома и, если выходит на улицу, то только в близлежащее кафе на углу Мэдисон и тридцать четвертой улицы. Все эти сведения мы получили из источников, заслуживающих абсолютного доверия. Я могу сказать только то, что за всем ближним кругом Костелло ведется наблюдение на самом высоком, профессиональном уровне, и нам посчастливилось в этом расследовании работать с людьми, имеющими необходимые связи в том самом источнике. По организации встречи с Гигерманом проблем нет, мы в состоянии организовать ее в течении нескольких суток после того, как вы примете по этому поводу окончательное решение.
Черный лимузин Lincoln Continental уже тридцать минут стоял напротив кафе "Авалон" на Мэдисон-авеню. Из машины был хорошо виден сидевший за одним из столиков, прямо напротив большого витринного окна, Иосиф Гигерман. Он уже заканчивал свой ланч, допивая двойной эспрессо, еще какое-то время занял расчет с официантом, и, неловко отодвинув тяжелый стул, Иосиф поднялся, направляясь к выходу. Едва прикрыв за собой дверь, он столкнулся с крепкого вида чернокожим джентльменом. Не подымая на него глаз, Иосиф посторонился, пытаясь обойти его справа, но там оказался высокий белый господин, который, вежливо взяв Гигермана под локоть, тихим голосом попросил пройти с ним в стоящую напротив машину, в которой с ним желает побеседовать один его старинный друг. При словах "старинный друг" Иосиф сник и безропотно последовал приглашению.
Задние сидения лимузина были расположены друг напротив друга, и Гигерман оказался на одном из них, плотно зажатым между Роландом и Джеффом. За рулем находился Клифф, стекло перегородки между двумя частями салона было опущено, и он следил за ситуацией, развернувшись с водительского кресла вполоборота. Борис в упор рассматривал сидевшего напротив него человека. Гигерман, какое-то время отрешенно оглядывая окруживших его людей, закашлялся и потом, остановив взгляд на Залесском, неожиданно спокойным тоном произнес: "Здравствуй, Борис!", и, обращаясь к остальным: "Ну что, ребята, убивать меня будете? Сделайте одолжение, я не против!".
Борис почувствовал, как закипает кровь в жилах. Этой фразой Иосиф обозначил свое предательство, и Залесский мысленно поблагодарил Клиффа, который настоял на том, чтобы он не брал с собой оружие.
– Все, что я хочу от тебя, Иосиф, это узнать правду. Просто расскажи, как это было?
Он видел, как медленно краска уходила с лица этого пожилого человека, как мелко задрожали его руки, и уже тихо повторил:
– Просто расскажи.
Роланд и за ним Джефф, почувствовав настроение шефа, отодвинулись от Иосифа, и он, попеременно посмотрев на обоих, расслабился, откинувшись на спинку сиденья.
– Я ждал, что ты захочешь меня встретить и, наверное, убить, с того самого дня в пятидесятом. Я видел тебя в Астории и думал, что и ты меня заметил, но, видно, ошибся. И еще, знаешь, у меня не было за все эти годы большего желания, чем рассказать обо всем именно тебе, ведь больше – некому. И даже, если бы ты после этого пристрелил меня, – он еще раз посмотрел на сидящих по обе стороны от него мужчин, – или пристрелишь теперь, я, наконец, сделаю это.
Он снова закашлялся, и Клифф с переднего сидения протянул им бутылку воды. Иосиф благодарно принял ее и, сделав несколько глотков, начал.
– Мы готовили эту акцию около полугода. Начинали втроем: я, Семен Гольдман и Евсей Окунь, позже к нам присоединились остальные ребята. Оружие доставали везде, где получалось договориться или украсть, в том числе, конечно, и при твоем участии, – он сделал жест в сторону Залесского, – мы знали и о тебе, Борис, и о Давиде Немировском. Это он предложил отказаться от идеи восстания в гетто и провести операцию, направленную на поиск союзников в тех районах, где мы можем рассчитывать на сочувствие и реальную масштабную помощь. Мы уже понимали, что местное антифашистское подполье не имело возможности оказывать нам серьезную поддержку в снабжении оружием: у нас каждый патрон был на счету, даже нашу маленькую группу мы вооружили с трудом. Внутри гетто организовать серьезное восстание было невозможно. Тем более, восстание, нацеленное на исход значительной части узников. Бежать было некуда, нужна была какая-то территория с базой, которая могла бы приютить несколько сот человек, о тысячах мы уже не мечтали. План был простой – захватить грузовик, на котором привозили смены рабочих, и попробовать пробиться к партизанам. Вначале по дороге Рига – Мадона, а потом – бросить машину и скрытно пробираться в сторону Пскова. Для такого броска у нас было собрано достаточно оружия и боеприпасов.
Иосиф замолчал, было видно, что некоторое воодушевление, с которым он начал говорить, ушло и сменилось безысходной тоской, необходимостью произносить слова, каждое из которых, словно лезвием бритвы, резало его измученную душу.
Он снова приложился к бутылке с водой и продолжил уже другим, изменившимся, голосом. Казалось, что он пробирается от одного произнесенного слова к другому так, словно перепрыгивает с кочки на кочку посреди бездонного, затянутого предательской ряской болота. Он стоит на одной из этих кочек и, прежде чем ступить на следующую, зависает одной ногой в воздухе, пытаясь определить, является ли та, другая, надежной опорой.
– Накануне нашей акции меня и еще нескольких человек отправили в комендатуру для хозяйственных работ. Это была обычная практика и не вызвала ни у кого каких-либо подозрений. Во дворе комендатуры каждому дали задание на работу в разных частях здания. Меня провели через коридор и завели в комнату на втором этаже с окнами на улицу Лудзас. За столом сидел эсэсовец в звании оберштурмбаннфюрер, которого раньше я никогда не видел. Он предложил мне сесть и попросил рассказать о том, что я и мои товарищи намерены делать в ближайшее время. Я сказал, что мы должны навести порядок в помещениях, вымыть полы и вычистить дымоходы. Он рассмеялся, достал папиросы и предложил мне закурить. Когда я взял одну из коробки, которая лежала раскрытой на столе, он поднес к ней зажженную зажигалку и затем подозвал меня к окну. Улица была оцеплена. На противоположной стороне стояла телега, запряженная парой лошадей, вокруг прохаживались четверо полицейских с винтовками наперевес и немецкий фельдфебель. На телеге сидели двое, спиной к спине, с мешками на головах и связанными за спиной руками. Офицер махнул рукой фельдфебелю и тот сдернул мешок с головы того, кто сидел лицом к лошадям. Это был хозяин хутора – Иварс Силиньш, к которому в сорок первом году мне удалось отправить из гетто жену и годовалого сынишку. Он был весь в крови, но, когда сумел оглядеться и увидел в окне меня, очень энергично помотал головой из стороны в сторону. Ему тут же снова надели мешок на голову. Я уже понимал, кто находится рядом, и, когда сняли второй мешок, действительно увидел свою жену, Лею. Она уже знала, куда смотреть, наверное, Иварс подсказал ей. Она безмолвно смотрела на меня, все ее лицо было залито слезами. Меня оттащили от окна, в комнате появились двое немецких солдат. Они усадили меня на стул посреди комнаты и оберштурмбаннфюрер уже не улыбался, он повторил свой вопрос и на этот раз предупредил, что надо отвечать правильно, не строить из себя дурака. Я повторил то же, что и в первый раз, и уверил его, что не понимаю, что еще он хочет услышать.
Иосиф снова замолчал, было видно, что ему стало плохо, он достал из внутреннего кармана пиджака коробочку с таблетками, положил одну под язык и некоторое время посидел, сосредоточенно глядя перед собой, потом выпил еще несколько глотков из почти опустевшей бутылки. Никто его не торопил, все молча наблюдали за тем, как он с собой справлялся.
– Эсэсовец вернулся за стол и по телефону отдал какую-то команду. Через минуту дверь отворилась и солдат втолкнул в комнату моего сына – двухлетнего мальчика. Он был так напуган, что даже не плакал. Он трясся такой мелкой дрожью и просил на идише: "Я хочу к маме". Когда он меня увидел, то разрыдался в голос, хотел подбежать ко мне, но солдат крепко держал его за воротник рубашки. Офицер вышел из-за стола, подошел к ребенку, вынул парабеллум и приставил ствол к его головке. "Иосиф, – он очень спокойно говорил, – если ты не расскажешь немедленно, кто участник и организатор планируемой акции, задуманной вашей бандой, то увидишь мозги своего сына на еще не вымытом вами полу".
Я не знаю, почему я не умер при этом сразу, я только помню, как я начал говорить. Потом, после всего, что случилось, я думал о том, как я расскажу это кому-нибудь из тех, кто меня сможет слушать, тому, кто был среди всего того ужаса. Долгие годы я повторял про себя эти слова тысячи и тысячи раз, чтобы не сойти с ума. И вот теперь передо мной ты, Борис, и я эти слова произношу.
Иосиф потер виски кончиками пальцев и продолжил:
– Я сказал, или это мой язык, без меня, это произносил, но немец услышал то, что услышал… "Если вы отпустите моего мальчика, я все расскажу, но вы – отпустите его к матери сейчас, и я это должен увидеть". Офицер тут же убрал пистолет, а солдат выпустил из рук воротник малыша, и тот бросился ко мне. Я поднял его, и он прижался всем своим крошечным тельцем с такой силой, словно хотел спрятаться внутри меня. Затем его увели, и, вновь подойдя к окну, я видел, как Лея обхватила сына руками и раскачивалась, успокаивая. В мою сторону она больше не посмотрела. Так и запомнилась качающейся с нашим мальчиком в руках на этой телеге. Больше я никогда их не видел и ничего не знаю о их судьбе!
После того, как я рассказал о времени акции и о составе группы, оберштурмбаннфюрер вновь пригласил меня к столу и сказал, что если я выполню все предложенные условия, то он дает слово немецкого офицера, что мою жену и сына не будут преследовать и они вернутся на хутор, с которого их сюда привезли.
Условия были такими: я должен вернуться в гетто и вести себя так же, как мои соратники, так, чтобы в наших планах ничего не изменилось. До тех пор, пока акция не будет пресечена, мои родные будут находиться под прицелом. Я решил, что предупрежу своих товарищей после того, как мы выедем из Риги. Тогда немцы не заподозрят меня в нарушении обязательств. Но я не ожидал, что они встретят нас так рано, у Улброки, практически на окраине Риги. Я только успел сказать Евсею: "Прости, я знал, что нас ждут", а он не успел назвать меня предателем – пулеметная очередь достала его первым. Наш водитель успел развернуть машину к лесу, и это позволило принять бой не на голом месте. Мы долго отстреливались, уходя в лес все глубже. Через какое-то время рядом остались только двое наших ребят, потом только Семен Гольдман. Меня ранило в руку, но я смог продолжать бежать по руслу ручья, и собаки, которых пустили за нами, наверное, потеряли след. Я плохо помню последовавшие за этим события. Неделями я каким-то чудом скрывался по лесам и не понимал, почему и зачем еще цепляюсь за жизнь. В конце концов оказался в рыбацком поселке Роя. Забрался в сарай, там сушились сети, лежала свернутая парусина, в углу было несколько охапок сена. Я зарылся во все это и уснул. Очнулся от того, что кто-то тормошил меня сильной рукой. Надо мной стояли двое мужиков в толстых вязаных свитерах, у одного в руках был мой автомат, и я с облегчением подумал, что мои мучения закончились. Но они не стали стрелять. Я прожил у них до весны. Отец и сын, они жили вдвоем, соседи были далеко. Почему они мне помогли, я не понимал, а они мало разговаривали. Весной на рыбацкой лодке сначала подобрались ближе к Виенспилсу, потом за ночь довезли меня до Готланда. Когда прощались, я все-таки спросил, почему они не сдали меня немцам, почему спасли? Старший ответил: "Мы бога спросили, что с тобой делать? Он сказал – помочь". Почти год прожил в семье их родственников, тоже рыбаков, пока списывался с сестрой, пока документы выправляли, и в сорок четвертом оказался здесь. Это все.
И он замолчал.
Все смотрели на Бориса. Бранновер тяжело вздохнул и вытер платком лицо, то ли пот стирал, то ли слезы.
– Я не судья тебе, Иосиф. Бог допустил все это, пусть бог с тобой и говорит, пусть он и судит.
Борис кивнул Роланду, тот открыл дверь и вышел, освобождая путь Гигерману. Иосиф еще некоторое время посидел, словно собираясь с силами, наконец, медленно и неловко выбрался наружу. У двери, уже стоя на тротуаре, повернулся к Залесскому.
– Я знаю о ваших проблемах с Костелло, я обо всем рассказал сестре.
Он уходил еще более ссутулившись, подергивая кистями рук, будто этими движениями отделял себя от этой шумной улицы, от города, с его неуемным движением, от самой жизни. Роланд вернулся в салон. Он поерзал по сидению и, не выдержав всеобщего молчания, высказался:
– Мистер Залесский, Борис, я думал, что печальнее судьбы, чем у моих черных братьев, не было на земле, но я ошибался? Да?
Клифф включил зажигание.