- Бог мой! - сказал он дрожащим голосом. - Что вы говорите? Что же такое случилось с вами?
- Ах, я очень, очень несчастна… - проговорила она, неудержимо рыдая.
- Несчастна! Вы несчастны?! - вскричал старик, и глаза его засверкали. - Кто виноват в этом? Скажите, я сумею защитить вас и от ваших домашних…
- Мне не за что на них жаловаться… Они, напротив, сделали все, чтобы меня утешить.
- Так почему же эти слезы, это отчаяние!
- Иван! - сдерживая слезы, начала она. - Не знаю почему, но я имею к тебе особое доверие… Тебе я скажу все. Я узнала вчера, что я не дочь Петра Иннокентьевича.
Старик побледнел, как мертвец.
- Кто сказал вам это?
- Его племянник, Семен.
- И Гладких не раздавил, как червяка, эту гадину?
- Его больше здесь нет, его выгнали.
- Так это правда… Вы не дочь Толстых?
- Я не дочь его.
- А не сказал вам, - боязливо продолжал Иван, - этот Семен, который так много знает, кто ваш отец?
- Да.
- Кто же?
- Иван, ты будешь поражен…
Старик дрожал, как в лихорадке.
- Моего отца звали Егором Никифоровым… Более двадцати лет назад, он был осужден за убийство и сослан в каторгу… я дочь убийцы, дочь каторжника.
Крик ужаса вырвался из груди старика.
- Понимаешь ты теперь, почему Борис Иванович не должен даже думать обо мне… почему я не смею никого любить. Понимаешь!
Она снова зарыдала.
Старик чувствовал, как сердце его разрывалось на части, но молчал, подавленный всем слышанным.
- Но разве Иннокентий Антипович вам не сказал?.. - боязливо начал он.
- Что бы он мог мне еще сказать.
- Я… я не знаю… Но он мог бы вам, например, рассказать, при каких обстоятельствах было совершено убийство…
- К чему мне это знать?
- Все-таки…
- Мне, впрочем, хотелось бы узнать еще кое-что, и мой крестный обещал рассказать мне впоследствии печальную историю моего отца и моей матери…
- Обещал?..
- Да…
С каким бы наслаждением старик сказал ей: "Твой отец не был виновен… Ты дочь невинно осужденного, который за другого понес наказание и уже отбыл его… Твой отец здесь, перед тобою".
Слова эти уже были у него на языке, но он испугался последствий этой откровенности и сдержал себя. Это ему стоило страшного усилия воли.
Если он теперь все откроет своей дочери, то должен будет назвать и настоящего виновника убийства, за которое был осужден. Захочет ли тогда Татьяна Петровна жить в доме Толстых, где она привыкла к неге и роскоши. Что может он, ее отец, предоставить ей взамен?
Все это надо было обдумать.
Впрочем, если еще минута разглашения тайны не наступила - она близка. Сын Марии Толстых, которого он нашел, изменит все.
Пока старик обдумывал все это, Татьяна Петровна продолжала тихо плакать.
- Я понимаю вас, - сказал он, - имя Егора Никифорова для вас, также как и для всех, ненавистно… Это - имя убийцы…
Лицо молодой девушки приняло какое-то сосредоточенное выражение.
- Егор Никифоров - мой отец, - отвечала она. - Земной суд его осудил, но я, его дочь, не имею права судить его… Моя обязанность молиться за него, и это я буду делать каждый день… Да сжалится над ним Он, Господь милосердный, и простит ему…
- Как! - спросил старик дрожащим голосом. - Если бы Егор Никифоров вернулся сюда, вы бы не оттолкнули его?
- О, - взволновалась она, - я бы бросилась в его объятия, и как сладко бы было мне выплакаться на его груди.
Старик невольно схватился за грудь. Невыразимое радостное чувство наполняло его сердце.
Он не в силах был более воздержаться и наклонившись к молодой девушке, обнял ее и горячо поцеловал в лоб.
- Благослови вас Бог, барышня! У вас благородное сердце, - сквозь слезы произнес он.
Татьяна Петровна совсем не удивилась этой неожиданной ласке нищего Ивана.
- Так ты находишь, что я поступила бы хорошо!
- Вы ангел! - воскликнул он и бросился быстрыми шагами из сада.
Она удивленно посмотрела ему вслед.
"Он знает более, чем хочет это показать - пронеслось в ее голове. - Что значат его слова о Борисе Ивановиче?.."
Мысль о молодом инженере снова запала в ее голову, и, ввиду необходимости, по ее мнению, расстаться с нею навсегда, сделалась для нее еще дороже и вместе с тем еще неотвязнее.
Несколько успокоившись и отерев слезы, Татьяна Петровна вышла из сада, затем со двора и тихо пошла по направлению к поселку. Она шла к своей крестной матери Фекле.
Егор Никифоров, между тем, быстро дошел до своей землянки в лесу, упал около нее на колени и стал горячо молиться. Слова молитвы, слова благодарности Богу вырывались из его груди, перемешанные с рыданиями.
Он просил у Бога силы довершить до конца начатое им дело, он молился за свою дочь, которую только что поцеловал первым отцовским поцелуем.
VII
НАДЕЙСЯ!
- Барышня, касаточка моя ненаглядная, вот радость-то старухе нежданная! - встретила Фекла восклицаниями свою крестницу. - Ну, как здоровье-то драгоценное Петра Иннокентьевича и Иннокентия Антиповича, все ли там живы у вас и благополучны?
- Все, Феклуша, слава Богу, здоровы… - отвечала Татьяна Петровна.
- Ну, садись же, касаточка моя бриллиантовая, дай наглядеться на тебя, ведь я уж с месяц не была в высоком доме и не видала тебя, моя радость.
Молодая девушка молча села на лавку.
- Да ты, кажись, голубка моя, невесела с чего-то, грустная такая… Что это тебе попритчилось?
- Феклушка… Ты знала мою мать… Арину? - прерывающимся голосом спросила Татьяна Петровна.
- Как, тебе это сказали? - удивленно вскинула на нее глаза старуха.
- Да…
- Иннокентий Антипович?
- Да… Но я не знаю, где ее могила, сведи меня на нее… Мне хочется помолиться о ее душе…
- Дивные дела деются, дивные… - бормотала про себя старуха. - Мое дело сторона, - сказала она вслух, - мне нечего тебя и пытать об этом… Изволь, я покажу тебе могилу твоей матери…
Старуха накинула на голову шерстяной платок.
- Идем!
Молодая девушка поспешно встала и последовала за своей крестной матерью.
Через четверть часа они уже были на кладбище.
Татьяна Петровна была очень взволнована, на ее глазах то и дело выступали слезы.
Войдя на кладбище, старуха вскоре остановилась перед единственным на нем большим гранитным памятником, содержимым в необыкновенной для кладбища поселка чистоте.
- Вот мы и пришли! - сказала Фекла, осеняя себя размашистым крестом.
"Это, верно, крестный так заботится о могиле!" - мелькнуло в голове Татьяны Петровны.
Она упала на колени в горячей молитве о душе своей несчастной матери и о прощении своего преступного отца.
Только после молитвы молодая девушка обратила внимание на надпись на памятнике. Эта надпись гласила:
Здесь покоится тело
Арины Селиверстовой
несчастной жены и матери
молитесь за нее
Молодая девушка зарыдала и обвила камень обеими руками. Ее горячие губы прикоснулись к холодному граниту. Несколько минут она, как бы в оцепенении, не переменяла позы.
Фекла испугалась.
- Пойдем, касаточка, пойдем! - дотронулась она рукой до своей крестницы. - Помолилась и буде… Еще не раз прийти можешь на могилку… Чего убиваться… уж не весть сколько лет прошло, как Аринушка лежит в сырой земле…
- Да, да, я буду ходить сюда часто!.. - проговорила сквозь слезы молодая девушка.
- Ходи, касаточка, ходи…
Старуха помогла ей встать с колен, и они отправились в обратный путь. На душе у Татьяны Петровны стало как-то спокойнее, светлее…
- Я хотела бы знать еще… - проговорила она и остановилась.
- Говори, касаточка, говори…
- Я бы хотела видеть ту избу, где я родилась и где умерла моя бедная мать.
- Она вся уж развалилась… В ней никто не жил с тех пор, а уж прошло более двадцати годов… - сказала Фекла.
- Пусть развалилась, я хочу видеть эти дорогие для меня развалины.
- Пойдем… уж будь по-твоему.
Они прошли в конец поселка и пришли к избе, в которой некогда жил Егор Никифоров со своей женой. Она действительно представляла из себя груду развалин.
Татьяна Петровна печально ходила вокруг этих развалин и старалась восстановить эту избу, как она была более двадцати лет тому назад, когда в ней жили ее отец и мать, и когда она увидала в ней Божий свет.
Картина создалась в ее воображении, но затем вдруг исчезла и на ее месте восстали: памятник матери и каторжные работы, на которых находится ее отец.
Из груди ее вырвался невольный вздох.
- Вот прошедшее, а здесь и там настоящее… Что же сулит мне будущее?.. - вслух произнесла она.
- Надейся! - послышался ей голос.
Она быстро осмотрелась кругом. Около нее никого не было, кроме ее крестной матери, а, между тем, слово "надейся" было произнесено не ею.
- Я надеюсь!.. - машинально повторила Татьяна Петровна.
Бросив последний взгляд на дорогие развалины, молодая девушка пошла назад по поселку к избе Феклы. Изба эта была очень хорошая, и, благодаря заботам Гладких, старуха с сыном жили безбедно.
- Я попрошу крестного, чтобы он велел снова выстроить избу моих родителей в том виде, как она была в то время… - задумчиво, как бы про себя, сказала Татьяна Петровна.
- Он, наверно, исполнит твою просьбу, моя касаточка! - сказала старуха.
Когда они отошли уже довольно далеко от избы, в одном из уцелевших, лишенных рам оконных отверстий показалась голова нищего Ивана. Он весело улыбался, глядя вслед удаляющимся женщинам.
- Отдохни у меня минуточку, - сказала Фекла, подходя к своей избе.
- Нет, спасибо, Феклуша, мне надо спешить, крестный будет беспокоиться, я ушла, никому не сказавшись…
- Ну, ладно, так я тебя провожу… - сказала старуха.
Они расстались почти у ворот высокого дома.
Татьяна Петровна не ошиблась. Иннокентий Антипович действительно обеспокоился ее долгим отсутствием. Он ожидал ее в зале.
Она бросилась к нему на шею с почти прежней радостной улыбкой.
- Ну, вот и славу Богу, что ты немного успокоилась, - сказал он, - а уж мы с Петром сумеем тебя развеселить окончательно, мы так любим тебя… Все печальное ты должна забыть.
- Разве это возможно?
- Конечно, хотя со временем, если ты будешь очень счастлива…
Она печально покачала головой.
- Где ты была?
- Я была в поселке… Феклуша водила меня на могилу к моей матери… Там я помолилась, и мне стало как-то легче на душе… Потом я была у развалившейся избушки, где жили мои родители… Я хотела просить тебя, крестный, приказать выстроить ее вновь…
- Твое желание будет исполнено. На днях начнут строить…
- Но, чтобы она была точь в точь такая, как прежде.
- Уж будешь довольна.
- Какой ты добрый!
- Ты знаешь, что Сабиров приехал снова из России и живет в Завидове? - вдруг неожиданно спросил Гладких.
Татьяна Петровна побледнела.
- Ты, значит, знала… А я узнал это только сегодня, кто же сказал тебе это?
- Иван.
- Вот как… Но ты сама не забыла его?..
Молодая девушка молчала, опустив глаза в землю.
- Ты все еще любишь его? - спросил он нетвердым голосом.
- Татьяна Петровна Толстых, быть может, и ответила бы тебе "да", но Татьяна Егоровна Никифорова отвечает: "Я не смею его любить".
Иннокентий Антипович понял всю горечь этих слов. Он заключил в объятия свою крестницу.
- Верно, мое золото, верно… ты не смеешь его любить, но совсем не по той причине, которую ты говоришь, ты не смеешь его любить потому, что у тебя есть жених, а я, я не буду Иннокентием Гладких, если я не достану его тебе хотя бы на дне морском…
Татьяна Петровна с необычайным удивлением и даже беспокойством смотрела на своего крестного отца - она ничего не понимала из его слов.
- Но я совсем не хочу выходить замуж! - воскликнула она.
- Поговори ты у меня, - шутливо-строгим тоном сказал Иннокентий Антипович. - Недоставало бы еще, чтобы такая хорошенькая девушка осталась бы в старых девках.
- Я не хочу расстаться ни с тобой, ни с па… Петром Иннокентьевичем, - поправилась она.
- И не расстанешься… Иннокентий Гладких, верь мне, желает тебе только счастья и устроить это счастье… Он не умрет раньше.
Татьяна Петровна снова опустила голову и тяжело вздохнула. Быть может, она думала о Борисе Ивановиче, которого не должна была видеть более никогда, а, между тем, он был так близко отсюда и продолжает любить ее.
Она вспомнила слова нищего Ивана.
"Надейся!" - вспомнился ей голос, который послышался из развалин избы ее родителей и на который она отвечала "я надеюсь".
"На что?" - восстал в ее уме роковой вопрос. Пока еще она не могла дать на него никакого ответа.
VIII
У КОЛОДЦА
Прошло несколько дней.
Однажды после обеда Иннокентий Антипович Гладких, войдя в свою комнату, увидел на письменном столе запечатанный конверт и вынул письмо.
Оно содержало в себе лишь несколько слов:
"Если вы хотите узнать кое-что о Марии Толстых, приходите, когда совершенно стемнеет, одни к старому колодцу. Не бойтесь.
Друг".
Письмо это повергло Иннокентия Антиповича в полное недоумение. Первый вопрос, который он задал себе, кто принес это письмо и каким образом очутилось оно на столе в его комнате?
Он позвал всю прислугу высокого дома, но никто не мог ему объяснить появление письма.
"Что бы это значило? Какой "друг" может что-нибудь знать о Марии Толстых и не хочет прямо явиться к нему с радостным известием".
Он снова перечел записку.
""Не бойтесь…" Чего мне бояться, меня самого в лесу каждый побоится…" - подумал Гладких, самолюбие которого было уязвлено этими двумя словами.
Он стал вглядываться в почерк. Почерк был женский. Ему даже показалось, что он ему знаком. Он стал припоминать, и по свойству человека, у которого в мозгу господствует какая-нибудь одна мысль, быть рабом этой мысли, ему показалось, что это почерк самой Марьи Петровны.
Скоро это гадательное предположение перешло в уверенность, тем более, что Иннокентий Антипович сам старался убедить себя в основательности этого предположения.
"Это она, наверное она… - раздумывал он. - Она не хочет подходить близко к ненавистному для нее дому… При ней около этого колодца были расположены казармы рабочих, шла оживленная работа, сколько раз она вместе со мной ходила на прииск, об этом месте у нее сохранились отрадные воспоминания детства… Потому-то она и назначает мне свидание именно там…"
"Но почему же ночью?" - возник в его уме новый вопрос.
"Очень просто, чтобы никто не видал ее… Ведь она и тогда ночью, даже зимой, приходила на могилу Бориса…" - вспомнил он.
"Как же могло попасть это письмо ко мне на стол?" - снова задавал он себе первый вопрос, и снова он оставался без ответа.
"Я узнаю от нее это сегодня вечером!" - успокоил он себя.
В том, что письмо писано было Марьей Петровной, он уже не сомневался совершенно.
С лихорадочным нетерпением стал он ожидать позднего вечера. Минуты казались ему часами.
Он несколько раз прикладывал полученное письмо к своим пересохшим от волнения губам.
Наконец, в доме все улеглись и на дворе совершенно стемнело. В Сибири летом ночи хотя коротки, но очень темны. В этот же вечер по небу бродили тучи, сгущавшие мрак.
Иннокентий Антипович тихо вышел из дома и знакомой ему дорогой отправился в лес.
Луна, то выходя, то скрываясь за тучами, освещала ему дорогу. Впрочем, зрение у Гладких было чрезвычайно развито и он без труда нашел старый колодец и, усевшись около него на камне, высек огня и закурил трубку.
В Сибири трут и кремень еще в большом ходу, а старые люди в редких случаях употребляют спички.
Он стал ждать. Кругом все было тихо.
"Жив ли ее сын, нареченный жених Тани! - мелькало в его уме. - Быть может, она придет с ним! Вот когда осуществится его многолетняя мечта соединить этих двух детей и передать им состояние Петра Толстых, на которое один имеет право, как его внук, а другая, как дочь человека, спасшего ему честь…"
Трубка по временам вспыхивала в темноте и полуосвещала на мгновение синеватый дымок, который вился клубом около головы старика.
Вдруг ему послышался какой-то шорох совсем близко от него. Вспыхнувшая трубка на секунду осветила темную массу, которая ползла к нему.