Тут произошло то, что обыкновенно случается в подобных обстоятельствах. Анжиолетта и Александр говорили. Он объяснял ей, что только теперь получил возможность уехать из дому. Она слушала эти объяснения, спрашивала об его занятиях, задавала ему один за другим всякие пустые вопросы и получала на них обычные, хорошо ей заранее известные ответы. Но ни он, ни она не интересовались этим разговором нисколько и вели его совсем машинально.
Между ними неслышно велся глазами и сердцем совсем другой разговор. С каждой минутой они делали новые открытия, поверяли друг другу тайны.
Все это творилось с удивительной быстротою, и, конечно, никто из них не мог бы постичь и объяснить, каким это образом он вдруг очутился на коленях перед нею, каким образом в душистой тишине гостиной палаццо Капелло прозвучал долгий поцелуй…
XXV
- Что ж это за наказанье такое! Пришел Вимина и показывает, что принес вести важные…
Так говорил Посников, с сердитым и раздраженным видом входя к Чемоданову, который после сытного и вкусного обеда, распоясанный и расстегнутый, с растрепавшейся бородой и покрасневшим лицом, лежал у себя на широком восточном диване.
- В чем же наказанье-то? - сладко и громогласно зевнув, спросил Алексей Прохорович и лениво спустил на ковер одну ногу.
- Что вести важные принес Вимина - это я разумею, а какие такие вести - нешто мы с тобой разберем, когда глупый немец самого простого слова сказать не может, а все по-немецкому лопочет! - еще раздраженнее воскликнул Посников, очевидно сгоравший от нетерпения скорее узнать вести Вимины.
- А Лександра нешто нету?
- Лександр наш, батюшка Алексей Прохорыч, вот уже третий день с раннего утра и до поздней ночи пропадает!
Чемоданов спустил на ковер и вторую ногу, даже слез совсем с дивана, но ему очень не хотелось выходить из своего блаженного послеобеденного состояния, а потому он даже не рассердился на Александра.
- Небось вернется парнишка, а Вимина и подождать может… Мы вот ждем же столько дней, - снова громко зевая, с полным равнодушием сказал он.
Посников совсем рассердился, проворчал что-то себе под нос и вышел из комнаты.
По счастью, Александр скоро вернулся. Он прямо прошел в свое помещение и через несколько минут намеревался снова выйти из дому. Но Посников поймал его и накинулся на него с бранью:
- Бога ты не боишься!.. Стыда в тебе нет! Что Ртищев за тебя перед государем заступник, так ты на голове ходить начинаешь!.. Постой, брат, погоди… вернемся на Москву, так я о твоем беспутном поведении молчать, думаешь, стану? Как же! Жди!..
Александр за эти последние три дня сделался действительно очень странным, даже лицо у него совсем стало новое. Он слушал Посникова, но, очевидно, не понимал его.
- Да ты пьян, что ли? - тряхнул его за плечи Иван Иванович.
Александр с бессознательным вздохом покинул тот лучезарный, очарованный мир, где находился безотлучно всем своим внутренним существом, и с изумлением взглянул на Посникова.
- А?.. Что?.. Что ты говоришь?
- Олух ты - вот что! Вимина тут… сто лет тебя дожидается!
Александр даже побледнел при вести о невозможности сейчас же устремиться туда, куда притягивали его невидимые, но крепкие, неразрывные нити. Однако делать было нечего - он пошел к Вимине и вместе с ним предстал перед послами.
- С чем этот нехристь опять пожаловал? - строго спросил Чемоданов.
- А вот говорит, что у дука нога болеть перестала и что завтра прием назначен.
Чемоданов и Посников оживились.
- Наконец-то! Слава Тебе, Господи! - в один голос сказали они.
- Однако прием… - вдруг становясь озабоченным, прибавил Чемоданов. - Каков нам прием будет? Ты спроси немца, будут ли нам оказаны всякие почести, какие подобают послам великого государя?
Александр спросил и перевел, что почести московскому посольству будут оказаны такие, каких доселе не делалось никаким послам.
- Ладно, коли не надуют! - проворчал Чемоданов.
Когда Вимина ушел, Александр хотел за ним последовать, но Посников так в него и вцепился. Пришлось весь вечер оставаться дома и приготовляться вместе с послами к завтрашнему приему.
На следующее утро - это было 22 января по русскому стилю - к палаццо, занимаемому посольством, подплыло несколько богато разукрашенных гондол. Чемоданов и Посников стояли у окна, глядели, и с каждым мгновением лица их прояснялись больше и больше. Из первой подплывшей гондолы вышел Вимина, хотя и одетый куцым немцем, но очень богато. За ним, тоже в богатых, блестевших золотом одеждах, стали выходить неведомые люди, и было их всего тридцать человек. Они разместились по двум сторонам ступеней, ведших в палаццо.
Послы нарядились в самые парадные свои кафтаны, опушенные драгоценными соболями, зашитые золотом и жемчугом, и усердно помолились Богу. Посников торжественно взял царскую грамоту, завернутую в парчовый плат, и они вышли к Бимине. Через некоторое время со всех сторон собравшийся к палаццо народ венецейский увидел, как они в своих драгоценных и странных нарядах важно сошли со ступеней, сели в гондолу и отъехали. При этом Посников все время высоко держал обеими руками парчовый плат с царской грамотой.
XXVI
Та же оторопь взяла послов, когда они, окруженные блестящей свитой, очутились перед палаццо дожей. Поразительная и странная красота этого здания произвела на них сразу какое-то жуткое впечатление. У Посникова невольно опустились руки с царской грамотой, а Чемоданов забыл всю свою важность и самообладание. У него пробежали по спине мурашки, будто он шел не к дуку, а к самому царю, в его кремлевские палаты.
Представились эти палаты воображению посла, и показались они в сравнении с дуковым жилищем такими малыми, такими невзрачными. Стало вдруг стыдно и обидно - зачем у царя такие малые палаты. Но и стыд, и обида исчезли без остатка, прогнанные такой мыслью: "Не красна изба углами, а красна пирогами, пуще ж того красна она хозяином… Тут, в этом диве заморском, невиданном, живет дук басурманский - выберут его - живет, а не выберут - прочь пойдет, и вся цена ему грош будет!.. А там-то, в тех малых кремлевских палатах, - кто живет?.. Он! Справедливый и милостивый, великий и могучий, прирожденный, Богом на царство поставленный, свой, родной, православный!.."
При мысли этой прошла вся оторопь, и дуковы чертоги вдруг как бы уменьшились, потеряли грозное величие. Высоко поднялась голова посольская и вся широкая, облаченная в золототравчатый бархат фигура верного слуги царского получила истинную важность. Мысль и настроение Алексея Прохоровича будто передались Посникову - и тот выпрямился, поднимая перед собой, как святыню, царскую грамоту.
Подошли к широкой лестнице, медленно поднялись на несколько ступеней.
- Что ж это дук не идет навстречу? - воскликнул останавливаясь Чемоданов. - Нога-то у него выздоровела… Лександр, спроси Вимину, отчего нет дука?.. Ведь было нам сказано, что примут нас со всяческим почетом!
На вопрос Александра Вимина отвечал, что этого никогда не делается, что дук ни к кому не выходит навстречу.
- Нам нет до того дела, - заговорил Посников, - дук может не выходить к другим послам, а к царскому посольству выходит султан турецкий, даже шах персидский!
- Верно, верно! - подтверждал Чемоданов, не только не подвигаясь вперед, но даже сойдя назад две-три ступени.
Вимина совеем растерялся и только повторял, что этого никак нельзя, что этого никогда не бывает.
- Глупый ты человек, совсем глупый, - обратился к нему Чемоданов, - неужто того не понимаешь, что мы не за себя стоим и не себе хотим почестей… Нам что! Мы сами по себе люди не великие, и дук твой Валера нам как есть ни на что не нужен, из почтения его сапог мы себе не сошьем… Но ведь ныне мы представляем его царское величество, как бы носим на себе государев образ, и дук должен на поклон выйти к великому государю!
Но Вимина только повторял: "Нельзя! Никогда не бывает!" - и упрашивал не делать задержки, идти дальше.
- Дурачье, как есть дурачье!.. Совсем темный народ! - наконец презрительно выговорил Алексей Прохорович и с таким величием стал подниматься по лестнице, будто все дожи Венеции, начиная с Анафеста и Орсо, составляли его свиту.
Однако послам пришлось еще раз смутиться и растеряться. Вимина ввел их в такой невероятно громадный и великолепный зал, что они остановились, не веря своим глазам. Изукрашенный картинами, лепною работой и золотом потолок, уходивший в удивительную высь, держался как бы волшебством. В глубине зала, на возвышении, сидел человек степенного вида, но одетый без всякой роскоши и богатства. Вокруг него, на бархатных сиденьях, устроенных перед длинными столами, помещались еще какие-то люди, тоже в скромных, темных одеждах.
- Это дук и члены совета, - перевел Александр слова Вимины.
- Что же они в простых одеждах? - воскликнул Чемоданов, забывая впечатление зала и свое невольно мелькнувшее было сомнение относительно того, что "а вдруг этот чудодейственной силою держащийся потолок возьмет да и обрушится?" - Было говорено о почете, какой же тут почет, коли царское посольство принимают в темных и простых одеждах?! Мы вон как обрядились да и дуку богатейшие меха в подарок несем. Скажи, Лександр, Вимине, что обманно поступил он с нами и что мы на такие обиды жалобу принесем великому государю…
Вимина только кланялся, улыбался и указывал на дожа.
Делать нечего - пошли через зал, стараясь не поскользнуться на гладком полу. Впереди шел Чемоданов, за ним Посников с грамотой, потом Александр и человек пятнадцать русских посольских людей, несших подарки.
Приблизясь к дожу, послы низко поклонились, в то же время зорко и тревожно следя, как ответят на их поклон. "Дук Валера" встал со своего места и поклонился: ничего - хорошо поклонился, так что обижаться было нечего.
Тогда Алексей Прохорович, сделав Александру знак, чтобы он приблизился, начал говорить - приветствовать дука от имени царя Алексея Михайловича. Гулко раздался по всему залу длинный титул русского государя, произносимый зычным посольским голосом. По мере того как Александр переводил этот титул, изумление выражалось на лицах дожа и членов совета: они не слыхали никогда такого длинного титула, никогда не слыхали наименований стран, находившихся во владении русского самодержца.
- Великий государь, - говорил дальше Алексей Прохорович, - вашему княжеству и честным владетелям (при этом он указал рукою на членов совета) поклон посылает и мне, слуге и послу своему, приказал сказать вам свою царскую милость: дозволяет он венецианам торговать у Архангельска повольною торговлею с платою обыкновенных пошлин.
Когда Александр перевел это на латинский язык, дож стал отвечать по-итальянски, а переводчик его переводил по-латыни:
- Благодарствуем его величество царя московского за его к нам внимание, за его поклон и разрешение венецианам торговать в Московии. Со вниманием и почтением готовы слушать все, что вы должны сообщить нам от имени вашего государя, и желаем знать цель вашего посольства.
Когда Александр перевел это, Алексей Прохорович обратился к Посникову и тихо сказал ему:
- Ишь ты, чего захотел! Сразу-то мы ему ничего не скажем, к этому надо подойти с опаской и осторожностью. Иван Иваныч, передавай скорей грамоту… затем подарки… и на первый раз будет с него…
Посников выступил вперед и, преклонясь перед дуком, передал ему письмо царя Алексея Михайловича, объяснив, что хотя это письмо и к дуку Молену, но так как дука нет в живых, то и он, дук Валера, прочесть его может.
Дук принял письмо, распечатал его, развернул, оглядел с любопытством и положил на стол перед собою.
- Так как письмо это написано на языке, нам неизвестном, то мы не можем тотчас прочесть его. Разобрав его, мы своевременно ответ приготовим.
По знаку Чемоданова приблизились посольские люди, развернули и разостлали перед дуком богатые меха соболиные. У дука при этом глаза разбежались, и, услыша, что это ему от царя подарки, он поблагодарил послов с большим жаром за меха, чем за разрешение венецианам торговать в Московии.
Затем послы стали откланиваться, объясняя, что, пока дук не прочтет царской грамоты, говорить им больше не полагается. Так ни дож, ни члены совета и не узнали пока цели московского посольства.
Когда русские, выйдя из двора палаццо дожей, подходили к гондолам, они увидели огромную толпу народа. На воде, вокруг их разукрашенных гондол, собрались другие гондолы. Тысячи глаз глядели на них с любопытством, но что всего хуже, много глаз глядело на них из-под масок - и это было совсем уже невтерпеж Чемоданову. Посников же, увидя маски, начал без церемоний отплевываться.
- Вот нехристи, вот идолы! - повторял он. - Хари черные надели, чертей, прости Господи, изображают! Много всяких грехов навидались мы, а такого еще не видали…
Александр пробовал было объяснить послам, что это такой обычай или что в нем нет ничего греховного, но Чемоданов на него прикрикнул:
- Чего доброго и ты напялишь такую харю!.. Так вот тебе мое слово: коли я тебя чертом увижу - запру и выпускать не стану… ведь я за тебя перед царем в ответе… так ли я говорю, Иван Иваныч?
- Так, так! - кивал головой Посников. - Да и то за малым надо приглядывать… с пути начал сбиваться…
В это время с гондолой, в которой сидели послы, поравнялась другая гондола и поплыла рядом. Александр и Чемоданов выглянули из каютки. Вдруг из соседней гондолы раздался звонкий женский смех. Красивое лицо венецианки бросилось в глаза Алексею Прохоровичу.
Каково же было его изумление, когда эта красавица (это была синьора Лаура) назвала Александра по имени и что-то стала говорить ему, а он, несколько смущаясь, ответил ей. Потом она так взглянула на посла, что у него мороз по коже, и что-то ему, да, ему крикнула. Гондола скользнула мимо.
- Что она мне сказала? - помолчав и стараясь сделать суровое лицо, спросил Чемоданов.
- Она зовет тебя в гости, Алексей Прохорыч, - отвечал Александр, едва заметно улыбаясь.
- Врешь ты!.. Вот дура… ай да дурища!
Алексею Прохоровичу ужасно хотелось спросить - кто она такая, но он боролся с собою.
XXVII
После приема у дожа послы решили, что теперь нечего уж сидеть в палатах, а можно и людей смотреть, и себя им показывать. Первым делом отправились в греческую церковь. Греческое духовенство встретило царское посольство с большою торжественностью. После амвонной молитвы молодой и красноречивый дьякон говорил, обращаясь к послам, такую речь:
"Род греческий, живущий в сем православном граде Венеции, молит Вседержателя: дай Господи, чтобы пресветлый, непобедимый, сильный, преславный, благочестивый и благоверный защитник церкви Божией восточной, рачитель благочестия, великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, утешитель рода христианского, здрав был на многие лета. Как пресветлое солнце, восстал он на искоренение тьмы неверия, на соблюдение и соединение благочестивой христианской веры, на побеждение врагов Божиих; как второй Константин явился для освобождения верных христиан греков из рук поганых турок; молим всемогущего Бога, чтобы всегда от его царского пресветлого меча мусульмане в порабощении и побеждении были".
После обедни греки пригласили русских послов к трапезе и угостили их на славу. Александр, хоть и трудно это ему было, сосредоточил все свое внимание на том, что греки говорили, обращаясь к Чемоданову и Посникову, и переводил.
"Ездим мы из Венеции в Турцию со всякими товарами часто и с турками торгуем; многие турки говорили нам: Бог дал Московскому государю победу над поляками и другими государствами, и у нас в Турции слава о том великая. Султан и паши, сыскав в своих гадательных книгах, говорят, что пришло время и Цареграду быть за русским государем, живут с великим опасением, в Цареграде на долгое время ворота бывают засыпаны; боясь русских, турки стали сильно притеснять нас, греков; но мы надеемся на милость Божию и на заступление великого государя, что он высвободит нас из басурманских рук…"
Слушая слова эти, Чемоданов важно поглаживал бороду и, возвращаясь домой, удобно развалясь на бархатных подушках в каютке гондолы, толковал Посникову:
- Вот это так! Греческие люди хоть и не смыслят по-нашему, да и с лица черноваты и страшноваты, но чувство в них настоящее… Почитают великого государя… их разные дуки не проведут, знают они, что только один царь-батюшка может за них заступиться.
- А все отчего? - отвечал Посников. - Оттого, что веру истинную Христову православную исповедуют… Беспременно о них на Москве ласково нам говорить надо!
- Вестимо так! - соглашался Чемоданов.
Дома послов ожидали иные люди, тоже пострадавшие от турок, но имеющие несравненно больше прав на заступничество великого государя, чем греки. Это были свои, русские, числом более пятидесяти человек, бежавшие из турецкого плена. Измученные, обессиленные долгими странствиями и крайней нуждою, они насказали послам таких ужасов о перенесенных ими бедствиях, что не только Чемоданов, человек сердца хоть и горячего, но доброго, совсем расстроился, а даже весьма нечувствительный Посников вышел из своего равнодушия. Послы забыли свою скупость, о которой итальянцы распускали самые нелепые басни. Чемоданов оделил несчастных соотечественников богатой милостыней, разрешил им забирать из посольских запасов всякое продовольствие и обещал сделать для них все, что будет в его власти.
Не успел он окончить свои распоряжения относительно пленников, как посольская прислуга объявила, что к дому причалили лодки, из тех лодок вышли мужчины и женщины в черных харях и почти силою ворвались в посольские покои.
Алексей Прохорович сразу даже оторопел, но затем вспомнил о своем посольском звании и рассердился.
- Это еще что за притча? - закричал он. - Лександр, подь-ка ты к этим нехристям и спроси, чего им от нас надо, как смеют они врываться в посольские покои, да еще и в богопротивных своих харях, в скоморошьем виде? И знаешь, ты этак, построже спроси их, чтобы они почувствовали, скажи им, что за их предерзость они в большом будут ответе!
Александр скоро вернулся, хоть и несколько смущенный, но не без лукавой улыбки на лице.
- Они, Алексей Прохорыч, говорят, что силой не врывались, а просто приехали и вошли.
- Да кто же они такие?
- Здешние нобили, значит, благорожденные господа и госпожи. Прибыли они для привета царского посольства и для знакомства с тобою.
- Ну, это другое дело! - сказал Чемоданов и погладил себе бороду. - Только хари-то зачем? Ныне не святки, пусть снимут хари, тогда я к ним выйду… Ну а… госпожи, ты говоришь? Какие такие госпожи?.. Может, между ними и та дура, что вчерась, как мы от дука возвращались, мне из лодки кричала?
Выражение лица Александра стало еще лукавее.
- Именно, Алексей Прохорыч, она самая тут и есть и желает тебя видеть…
- Эка дурища, ну что с такой дурищей делать!
Проговорив слова эти с каким-то особенным тоном, Чемоданов вынул из кармана гребешок, расчесал себе бороду, крякнул, оправился и важно вышел к гостям. Он увидел довольно многочисленное и нарядное общество, только, к ужасу его, все были в черных "харях".
Но вот вперед выступила, снимая маску, синьора Лаура. Она была так ослепительна своей красотою и так сверкнула на него глазами, что он мигом забыл обо всех "харях" и только не отрываясь глядел на нее.