Еще на подходе к дому я понял, что опоздал. Во дворе стояла машина "скорой помощи", рядом милицейский "уазик". У подъезда, где жил Иван Матвеевич, собралась толпа зевак. Я протиснулся через них и увидел, как санитары поднимают с асфальта знакомое тело, кладут его на носилки и грузят в машину. Человек в белом халате громко хлопает задней дверцей. За матовыми стеклами "скорой" мне трудно что-либо разглядеть, и я перевожу взгляд на асфальт, где еще не засохла на полуденном солнце густая кровь. Милиционер дочерчивает мелом контуры силуэта. Другой опрашивает дворничиху, которая, прислонив к дереву метлу, показывает, как он летел с четвертого этажа, раскинув руки, словно крылья.
И вдруг меня кто-то сзади трогает за локоть. Я оборачиваюсь и вижу прямо перед собой Неклюдова. И мне сразу становится ясно, куда он и его громилы уехали сегодня от меня. Леонид отводит в сторону белесые глаза и тихо говорит:
– Он сам выбросился. Мы даже хотели его удержать, но не успели.
Я еще не видел его лицо таким растерянным. Я знаю, что он сейчас сказал мне правду. Пусть и не всю. Но в том, что этот прыжок с четвертого этажа был сознательным выбором моего учителя, я не сомневаюсь. Другое дело, какова была альтернатива самоубийству. Сыворотка правды? Пытки?
И это я знаю тоже. Знаю и никогда ни тебе, ни твоим патронам, ни себе я этого не прощу. И ты об этом знаешь, Леонид. С каким удовольствием ты сейчас отправил бы меня к праотцам вслед за Иваном Матвеевичем. Но ты не можешь этого сделать. Потому что без меня швейцарские гномы мигом наложат лапу на ваши (а может быть, все-таки мои?) миллионы. Поэтому вы меня будете вынуждены, дорогие товарищи, терпеть, холить и беречь. А там посмотрим, кто кого!
Глава 3. Игры императоров
Заснул я только под утро, благополучно проспал завтрак, а проснувшись около полудня, первым делом спросил Редактора:
– Скажи, Николай Дмитриевич, Александр простил или наказал убийц своего отца?
Он повернулся на кровати в мою сторону, отложил газету, внимательно посмотрел на меня и ответил:
– Я думаю, что сами заговорщики даже рассчитывали на награду. Но они обманулись. Прислушавшись к мнению своего учителя, швейцарца Лагарпа, изложенному в ответном письме к Его Величеству, что убийство императора в его собственном дворце, в кругу семьи не может остаться безнаказанным, иначе будут попраны все божеские и людские законы, молодой царь решил наказать руководителей заговора. Но не сильно. Беннигсен, Панин, Пален и другие получили приказ покинуть навсегда столицу и держаться в отдалении от государя. Узнав об отставке, вернувшийся из‑за границы Платон Зубов вскоре умер. И только барону Беннигсену, когда над Европой нависла угроза наполеоновского нашествия, удалось вернуться на государеву службу. Он в сражениях кровью – французов и собственной – смыл с себя царскую кровь.
– Русское дворянство – это класс самых невежественных, самых грязных людей. Их ум ограничен…
Граф Строганов прервал свою пламенную речь на полуслове, ибо дверь отворилась и в апартаменты государя вошла императрица. Несмотря на некоторую скованность манер, она в этот день выглядела неплохо. Тонкие и правильные черты лица обрамляли золотистые волосы, а большие голубые глаза светились тихой загадочной улыбкой. Члены Негласного комитета, как по команде, дружно вскочили со своих мест и застыли в приветственном поклоне. Князь Адам Чарторыйский, оказавшийся ближе других к императрице, даже умудрился поцеловать ей руку.
– Ох, пожалуйста, простите меня, мой друг, что прервала ваше заседание, – обратилась к мужу Елизавета Алексеевна. – Я полагала, что вы уже закончили. Вы не забыли, что ваша матушка нынче вечером пригласила нас к себе на ужин в Павловское. Я уже готова, ваш брат Константин – тоже. Ждем только вас.
Царь схватился за голову:
– Прошу извинить меня, господа. Но у меня этот ужин совсем вылетел из головы. Маменька и так обижается, что я, взойдя на трон, стал редко бывать у нее. Поэтому давайте на сегодня прервемся, а в следующий вторник так же после обеда дослушаем предложения графа по реформе управления страной…
Кочубей, Новосильцев и Чарторыйский двинулись к двери, пока Строганов собирал в папку разложенные на столе листки.
Царица подошла к мужу и сказала ему тихо:
– Я очень прошу вас, мой друг, поговорите по дороге с Константином. Он становится совсем невыносимым. Я сегодня получила письмо от его жены. Анна ни под каким предлогом не желает возвращаться в Россию. Оказывается, великий князь настолько по-хамски относился к ней, что ее терпению пришел конец. Это же надо было придумать такое: среди ночи вызвать в коридор целую команду трубачей и приказать трубить зорю прямо под ее дверью! Бедную Анну чуть не хватил удар. И этот развязный, хамский тон, который он позволяет по отношению ко мне. Словно мужик из самых низов общества. Ваша матушка, думаю, пригласила нас за этим.
Константин хотел увильнуть от неприятного разговора с братом, мол, предпочитает тряске в душной карете верховую езду, но Александр настоял, чтобы он сел именно в его карету. Царица со своими фрейлинами поехала следом в другом экипаже.
– Что с вами происходит? Вы всем дерзите, пьянствуете, общаетесь с продажными девками. На вас жалуются не только придворные, но уже и близкие люди, – строго спросил император, едва только карета выехала из дворца.
Константин уставил взгляд в окно и молчал. Александр тоже. Первым не выдержал младший брат:
– Понятно, жена нажаловалась. Да по мне любая петербургская шлюха – чище, чем принцесса Сакс-Кобургская. Я не император всероссийский, чтобы терпеть гадину у себя на груди, а всего лишь великий князь, поэтому позвольте мне, Ваше Величество, в моей личной жизни поступать, как мне того хочется, а не как диктуют интересы империи.
Царь сделал вид, что пассаж относительно "гадины на груди" не расслышал, а если и расслышал, то не принял на свой счет, но лицо у него сделалось сосредоточенным.
– Положим, ваши отношения с женой – это личное. Хотя в императорской семье свои правила на этот счет. Но почему вы совсем устранились от государственных дел, этого я понять не могу. Помните, как мы мальчишками отлавливали из пруда щук, чтобы они не ели других рыб? Сейчас мы можем и должны сделать то же в обществе людей. Разве не к этому обязывает нас верховная власть? Не этому ли нас когда-то учил мэтр Лагарп?
И тут великого князя прорвало:
– Это не я, это вы, Ваше Императорское Величество, забыли уроки великого гражданина. Думаете, если убрали с площадей отцовские виселицы, разрешили круглые шляпы и длинные брюки, то хорошо усвоили уроки Фредерика Сезара! Монсеньор учил нас, что все люди рождаются равными, что наследственная власть есть дело чистого случая, что свобода одинакова для всех. Если вы это помните, то должны были, взойдя на престол, первым подготовить указ о Конституции, а второй – о собственном отречении. Вы же этого не сделали. А только просиживаете штаны со своими потешными реформаторами на своем Тайном совете, или, как вы еще себя гордо именуете, Комитете общественного спасения, и рассуждаете о свободе, равенстве, братстве, ничего реально не делая.
Молодой царь нахмурился.
– Вы правы по существу, но сильно ошибаетесь относительно способов достижения цели. Важность и масштаб назревших реформ настолько серьезны, что любая поспешность в государственном переустройстве может больше навредить, чем принести пользы. Поспешать надо медленно, с умом. Не так, как французы…
Константин перебил брата:
– Наполеон, в отличие от вас, проводит настоящие реформы. А вы заключили с англичанами союз против этого великого человека, преобразующего Европу!..
Когда Константин нервничал, он сильно походил на отца. Тот же лихорадочный блеск в глазах, та же торопливая, слишком эмоциональная речь, те же взмахи руками перед лицом собеседника…
После такой беседы в дороге настроение у государя испортилось, аппетит пропал окончательно. За ужином он сидел грустный, на материнские вопросы отвечал невпопад, а вскоре сослался на головную боль и уехал. Константин отделался легким испугом.
Из Тильзита всадники выехали ранним утром. Солнце только взошло на небосклон, но еще не проснулось до конца, поэтому светило рассеянно и вяло. В перелесках щебетали птицы. Под копытами лошадей в траве сверкали крупные капли ночной росы. Прекрасная пора для конной прогулки!
Но король Фридрих-Вильгельм в седле держался отвратительно, его лошадь то и дело сбивалась с шага, поэтому и другим наездникам приходилось сдерживать своих коней.
На одиноком хуторе прусский король и его небольшой штаб спешились и остались ждать своих союзников, которые поскакали дальше к Неману.
Над рекой еще клубился густой пар, когда Александр со своей свитой выехал на берег. Посредине блестящей на солнце водной глади чернели два неподвижных плота. На широком, укрытом коврами плоту был установлен походный шатер, над которым развевались французские и русские знамена, а также штандарты с литерами "А" и "N". Рядом стоял на якоре плот поменьше с маленькими палатками для свиты императоров.
– Как я завидую вам, Ваше Величество! Вы через считанные минуты встретитесь с величайшим человеком Истории! – как всегда, брякнул невпопад скакавший рядом Константин.
Царь промолчал.
– Если бы эта встреча произошла раньше, сколько бы жизней она сохранила. Двенадцать тысяч наших солдат сложили головы под Аустерлицем, двадцать шесть тысяч мы потеряли под Эйлау и восемнадцать тысяч – под Фридландом. Как хорошо, что вы, наконец, решили прекратить войну. После падения Кенигсберга нам оставалось только раздать каждому солдату по пистолету, чтобы они пустили себе пулю в лоб, ведь все равно в следующем сражении им суждено было погибнуть. Противостоять военному гению Наполеона бесполезно. И то, что он сейчас, вчистую выиграв кампанию, соглашается на мир, говорит о благородстве и величии его души…
Александр не выдержал и одернул брата:
– Вы можете хотя бы сейчас помолчать!
Нервы государя и без того были на пределе. Ему тяжело было решиться на эту встречу. Его самолюбию претило заискивание перед корсиканским чудовищем, выигравшим у него все сражения, но выхода не было. Армия Наполеона уже стояла на границе его империи, а противопоставить дальнейшему продвижению неприятеля ему было нечего. Оставалось только погибнуть или просить унизительного мира. А тут еще этот несносный Константин со своим обожанием Бонапарта.
Французы с противоположного берега увидели царский кортеж. И сразу заревели трубы, затрещали барабаны, извещая о прибытии российского самодержца.
Но счастливый победитель не спешил объявляться.
Царские кони уже несколько часов мирно паслись на пригорке, а всадники, удобно расположившись на травке, наблюдали за оживлением во французском лагере.
И только после полудня вражеские матросы в ярких синих куртках стащили на воду лодку. Наш вельбот уже давно стоял наготове, и местные рыбаки в грязных белых плащах, сидевшие на веслах, ожидали лишь императорского приказания, чтобы отчалить.
А вот и главный виновник торжества.
Наполеон появился внезапно из прибрежных зарослей в сопровождении четырех блистательных генералов и сразу же сел в приготовленную для него лодку. Александру со своей свитой пришлось поспешить к берегу, чтобы не отстать.
Ровно в час дня раздались два выстрела из пушек, и гребцы у противоположных берегов реки налегли на весла. Французы и на этот раз оказались проворнее медлительных русских. Император первым спрыгнул на плот, и когда причалила лодка Александра, он подал руку царю и помог ему перебраться.
Для своих неполных тридцати восьми Наполеон выглядел неплохо. Холеное лицо и властный взгляд, а округлившийся животик красноречиво свидетельствовал о полноценном, несмотря на походный образ жизни, питании. Он был одет в свой любимый серый мундир гвардейских егерей. Через плечо у него была перекинута лента Почетного легиона, а на голове красовалась знаменитая маленькая шляпа. Молодой царь, не достигший и тридцати, тоже выглядел прекрасно в мундире Преображенского полка.
Сопровождавшие Александра великий князь Константин, министр иностранных дел барон Будберг, два адъютанта и прямой виновник двух последних конфузий под Эйлау и Фридландом, командующий армией генерал Беннигсен, выгрузились на малый плот, где их уже поджидали наполеоновские маршалы Бертье и Бессьер, а также генералы Дюрок и Коленкур. На лицах французов сияли улыбки победителей.
Но стоило царю выпрямиться во весь рост, как Наполеон, едва достигавший его плеча, сразу занервничал и заспешил в шатер.
– Я так же, как и вы, государь, ненавижу англичан, – первым заговорил по-французски Александр, поспешая за торопливым коротышкой.
– Что ж, тогда все может устроиться, – бросил на ходу Наполеон, исчезая в шатре. – Мир Европе обеспечен.
Наполеон первым протянул руки, и они обнялись и поцеловались. Православный царь и узурпатор, северный сфинкс и корсиканское чудовище.
Императоры с нескрываемым любопытством разглядывали друг друга. Наполеон нашел Александра необычайно привлекательным и очень женственным. Царь почувствовал, что собеседник воспринимает его как человека доброго и безвольного, и решил не рассеивать этого сладкого заблуждения об истинной природе своего характера.
– Скажите, сир, в чем была моя ошибка в сражении при Аустерлице? – первым спросил царь, дабы растопить лед первоначальной холодности и завязать дружескую беседу.
– Охотно, – согласился Наполеон.
Он порылся в походном сундуке и вскоре достал нужную карту.
– Вот, смотрите, – позвал он царя к столу. – Я специально уступил вам Праценские высоты, а свои десять тысяч солдат ночью вывел в болото под ними. В утреннем тумане вы их не заметили. Затем я намеренно ослабил свой правый фланг, и вы клюнули на этот обманный маневр. Вы захотели использовать свое преимущество и разгромить меня справа. Но вам не хватало сил, и вы ослабили центр, считая, что на этом направлении вам ничто не угрожает. Но когда перед самым вашим носом, будто из-под земли, выросли мои десять тысяч удальцов, вы уже были обречены. И только чудо помогло вам избежать плена.
– Как все оказалось гениально просто, – покачал головой Александр. – И вы в каждом сражении применяете домашнюю заготовку? Как вам это удается? Ведь противник может не попасться в ваши сети, а наоборот – расставить свои?
– Обычно правила игры диктую я, – самодовольно сказал Наполеон. – Если мне еще раз придется поставить на колени Австрию, то, так и быть, я дам вам покомандовать корпусом под моим началом.
Царь побагровел. Наполеон понял, что перегнул палку, и чтобы хоть как-то сгладить неловкость, раскрыл карту мира:
– Я предлагаю поделить его между вами и мной. Вы не возражаете, Ваше Величество?
И оба монарха, забыв о распрях и обидах, склонились над картой. Ведь ничего нет более захватывающего на этом свете, чем делить мир.
От царя победитель не требовал ни контрибуции, ни территориальных уступок, разве что сущей безделицы – вывести русские полки из Молдавии и Валахии, заключить при содействии Франции мир с османской Портой да отказаться от претензий на западноевропейские земли.
– С этих пор Висла должна стать границей между нашими державами! – великодушно заявил царю Наполеон. – Мы поделим мир, как когда-то римляне: на Западную и Восточную империи. Отныне в Западной Европе буду безраздельно править я, а в Восточной Европе и в Азии – Вы, Ваше Величество. И никакой Англии!
Кто из монархов отказался бы от такого предложения? Александр не стал исключением. Через два часа общения он был очарован этим искусителем не меньше своего брата Константина. И, неожиданно вспомнив о брате, царь набрался смелости и завел разговор о Константинополе:
– Вековая мечта всех православных монархов – вернуть этот священный город в лоно христианской цивилизации. Как Рим является столицей католического мира, так Константинополь должен стать столицей мира православного.
Наполеон нахмурился. Кому-кому, а такому великому стратегу и честолюбцу, как он, было доподлинно известно, что за высокими фразами о славянском братстве, православном долге скрываются личные притязания на мировое господство, которые он сам несколько минут назад разжег в душе у царя. Отдать русским Константинополь, чтобы они контролировали проливы, означало бы сделать из северной варварской страны мировую империю. А это никак не входило в его планы. В мире должен быть один властитель – Наполеон. Но сказать об этом сейчас вошедшему во вкус большой дележки Европы варварскому монарху было бы непростительно глупо с его стороны. И он еще раз польстил молодому честолюбию, пообещав:
– Если Россия присоединится к континентальной блокаде Англии, то, когда мы совместными усилиями заставим этих меркантильных островитян подписать договор на наших условиях, обещаю, что приложу все силы, чтобы ваш брат правил в Константинополе. Ведь не случайно же его назвали Константином, не правда ли?
И, не дождавшись ответа, добавил:
– Исключительно из личного расположения к Вашему Величеству. Что же касается господства Рима в католическом мире, то я, напротив, хочу убедить Папу перевести святой престол в Париж. Этот город становится столицей мира. Православные патриархи тоже могли бы наставлять свою паству из Москвы, а не с берегов Босфора. Но это решать вам, Ваше Величество.
Окрыленный Александр готов был броситься на Наполеона и расцеловать его, но вспомнил еще об одном, уже чисто рыцарском, долге.
– А что будет с Пруссией? – спросил он у победителя.
Наполеон не задумываясь ответил:
– Я предлагаю поделить ее, так же как и Польшу. По-братски. Половину – вам, половину – мне.
– Но что же тогда станет с королевской династией?
– Их судьба меня волнует меньше всего. Подлая нация, жалкий король и глупая королева. А что вы так о них печетесь, Ваше Величество? – с ехидцей спросил Наполеон.
Выступивший на щеках царя румянец темпераментный корсиканец счел подтверждением собственной догадки.
– Я понимаю. По долгам сердца тоже приходится платить. Неужели королева Луиза настолько хороша, что ради нее вы положили на полях сражений десятки тысяч солдат, а теперь еще откажетесь от половины Пруссии?
Александр Павлович продолжал молчать, только щеки у него все больше краснели от напряженного ожидания. И Наполеон сдался:
– Только из личного расположения к Вашему Величеству и в знак нашей нерушимой дружбы я оставлю этому жалкому ничтожеству Фридриху-Вильгельму две провинции.
– Пять! – выдавили пересохшие губы царя.
Наполеон рассмеялся:
– А вы не так просты, как кажетесь, Ваше Величество. Будь по-вашему, пусть ваша любовница сохранит за собой старую Пруссию, Померанию, Бранденбург и Силезию. Но король дорого заплатит мне за кровь моих солдат! Сумму контрибуции я назову позднее. Пруссия, как и Россия, присоединится к континентальной блокаде. Кроме того, во всех прусских крепостях я оставлю свои гарнизоны.