– Умоляю вас, государь, не унижайте так короля, выведите хотя бы свои войска, – наконец царь заговорил тоном побежденного.
– Я очень хочу быть приятным Вашему Величеству, но есть вопросы, в которых я не намерен уступать даже вам. Мой вам совет: не ставьте все чувства доброго сердца на место, где должен находиться просвещенный ум… Ну… хорошо, хорошо. Я выведу войска из Пруссии, но как только позволит обстановка…
По крайней мере, на словах Наполеон обещал выполнить и эту просьбу своего нового друга.
Из шатра они вышли, обнявшись, с торжествующими улыбками на лицах. С обоих берегов Немана их приветствовали криками одобрения выстроившиеся, как на параде, солдаты, доселе готовые сойтись друг с другом в кровопролитном сражении, а сейчас счастливые, что им хотя бы завтра не придется умирать за своих императоров. Только надолго ли?
– Проект мирного соглашения был парафирован сторонами уже спустя два дня, но новоиспеченных друзей, похоже, настолько тянуло друг к другу, что парады, прохождение войск, приемы и конные прогулки растянулись еще почти на две недели. Паролем для часовых были слова: "Наполеон, Франция, отвага", а отзывом: "Александр, Россия, величие".
Константин был на седьмом небе от счастья. Доставшееся ему от отца пристрастие к парадам было удовлетворено с лихвой. Он подружился с французскими генералами, а однажды, набравшись смелости, даже попросил Наполеона "дать ему взаймы" одного из тамбурмажоров.
Несносный зануда, король Фридрих-Вильгельм, следовал за ними по пятам. Властители мира не знали, как от него отделаться. Иногда, вернувшись с конной прогулки, императоры, не сговариваясь, просто расходились в разные стороны, чтобы только избавиться от надоедливого пруссака, а потом встречались вновь за чашкой чая и беседовали до самой полуночи.
Однажды вечером, когда очередное вечернее чаепитие закономерно переросло в винопитие, разговор, случайно коснувшись темы наследственной власти, превратился в настоящий диспут. Причем стороны как-будто поменялись местами: наследный монарх, представитель двухсотлетней династии доказывал, что наследование является злом для верховной власти, а безродный лейтенант, напротив, убеждал его, что это – залог покоя и счастья народов…
– Я был очарован вами до глубины своей души, пока вы действовали без всякой личной выгоды, только ради счастья и славы своей родины, оставаясь верным Конституции. Но после установления за вами пожизненного консульства, я усомнился в вашем бескорыстии.
Глаза Наполеона сверкнули и зажглись каким-то сатанинским светом. Он преобразился в единый миг. Вместо расслабленного, ведущего за бокалом доброго вина дружеский диалог собеседника перед Александром неожиданно возродился из прошлого гражданин Первый Консул, пламенный революционный трибун.
– Нет, Ваше Величество, я – не убийца революции, я – ее кровавое дитя! Это я защитил Директорию от восставшей черни, приказав артиллеристам палить картечью по толпе! И я вновь спас революцию, когда разогнал жалкую Директорию, разворовывавшую страну! Вы даже себе представить не можете, насколько бездарна власть воров и опасна свобода при безвластии! Франция кишела разбойниками. Чтобы проехать по дорогам, надо было заручиться пропусками от главарей банд. Мануфактуры остановились. В больницах люди умирали не от болезней, а от нехватки лекарств. Нация стала равнодушной ко всему, кроме удовольствий столичной жизни. Кто-то должен был прекратить это безумие. Не приди я, пришел бы другой. Я не испугался взять ответственность на себя. Да, я стал Кромвелем! Но иного пути не было. Я направил в провинцию войска и приказал не брать в плен бандитов. Мои солдаты расстреливали и полицейских, покрывавших бандитов за деньги. Досталось и казнокрадам. Я вызвал к себе самого главного из них – банкира и олигарха Уврара, создавшего целую финансовую империю в период всеобщего воровства и вседозволенности. Он, привыкший ногой открывать двери в кабинеты Директории, посмел опоздать. А потом нагло заявил, что, зная о трудном положении правительства и первого консула (то есть меня), он готов сделать Французскому банку несколько предложений. А у меня было только одно предложение: немедленно посадить глупца в Венсеннский замок. И он безоговорочно подписал чек. И делал это потом много раз, пока не вернул наворованное. На людях играть куда проще, чем на флейте, Ваше Величество. Есть всего два маленьких рычажка, которые прекрасно управляют людьми: страх и деньги, точнее – алчность. Надо лишь своевременно нажимать нужный рычаг… Я дал республике главное – справедливые законы, коих не имела ни одна страна мира. Мой Кодекс я ценю больше, чем все мои победы. В нем собраны воедино плоды великой революции и мысли великих философов. В нем впервые собственность объявлена священной. Запомните, Ваше Величество, в стране, где правит собственность, – правят законы, а там, где правят голодранцы, – правят законы леса. Я уничтожил все излишества революции, но сохранил все ее благие дела!
– Но зачем вам понадобился императорский титул? – недоумевал Александр. – Вы были Бонапартом, а стали всего лишь императором. В моих глазах это понижение.
Наполеон задумался. Уже совсем стемнело. На лугу застрекотала ночная живность. В ближнем перелеске заухала сова. А на небе появились мириады звезд. Корсиканец поднял глаза вверх и стал что-то высматривать в этом сверкающем великолепии. Александр не понял поведения собеседника, но тоже посмотрел на небо. И вдруг с небосклона резко сорвалась одинокая звезда и, оставив после себя лишь воспоминание об искрометном секундном полете, исчезла в бескрайней черноте.
– Вот он, знак судьбы! – по-мальчишески возрадовался Наполеон. – Моя мать рассказывала мне, что в самый канун моего рождения над нашим домом пролетела комета. Я верю в свою звезду. Сама судьба хранит меня и направляет на великие свершения. Так было на Аркольском мосту, когда я поднимал своих солдат в атаку под ураганным огнем австрийцев. Выжить в том кровавом месиве был один шанс из ста. Но я выжил. А однажды в Египте я лег отдохнуть под древней крепостной стеной и уснул. Вдруг раздался страшный грохот. Это обвалилась стена. Многих завалило обломками насмерть, а у меня ни царапины. Только пыль веков на мундире и древняя камея с изображением императора Августа на груди.
Александр смотрел на собеседника зачарованно, как влюбленная женщина. Ведь он знал, что такое Провидение и как оно может вести человека по жизни, особенно того, который верит в свою звезду.
– И тогда я окончательно уверовал в собственное предназначение. Нет, Ваше Величество, власть – это на самом деле удел избранников судьбы. Меня, безродного лейтенанта, короновал сам Папа, единственного из всех правителей после Карла Великого. Только, в отличие от Карла, не я приехал к Папе, а Папа приехал ко мне. Уставшая Франция хотела новой монархии, оплодотворенной революцией – великими идеями равенства людей перед законом. Как двести лет назад Московия, измученная Смутным временем, призвала на царство вашего предка. Только меня избрали не бояре. Я сам пришел по велению Судьбы, чтобы основать новую просвещенную династию в одряхлевшей Европе.
– А что если ваш наследник окажется недостойным вашей славы, вашего величия? Ведь такое случается очень часто, когда природа отдыхает на детях гениев. Если он будет походить, скажем, на столь ненавистного вам Людовика Восемнадцатого… Тогда французам снова придется устраивать революцию?
К этому вопросу Наполеон, похоже, не был готов. Он задумался на некоторое время, а потом ответил:
– Я постараюсь не допустить, чтобы мой сын хоть в чем-то походил на Бурбонов. Но, если честно, то я так далеко еще не загадывал. У меня сейчас столько врагов, что успеть бы разобраться с ними. Чтобы сыну не оставить их в наследство. Хотя через четверть века будет совсем другая Европа, другие вызовы истории, которые, вы правы, придется решать уже не мне.
– Но если вы верите в помазание Божие правителей, то казнь одного из них, герцога Энгиенского, должна была отвратить от вас Божью благодать? – недоуменно спросил Александр Павлович, пытаясь для себя уяснить "правду Наполеона".
Эта фраза, больше сказанная Александром для себя, сильно задела собеседника. Он вновь взвился и почти прокричал:
– Роялисты покушались на мою жизнь. Нужен был показательный суд над одним из Бурбонов. Чтобы мои враги увидели, что революция умеет защищаться. А чтобы они уяснили себе: моя гибель ничего не изменит, на трон взойдет наследник, – мне самому понадобилась корона. Герцог был замешан в покушении на правителя страны. А к убийцам, готовящим покушение на правителей, нужно быть беспощадным. Если бы вы, Ваше Величество, узнав, что убийцы вашего отца находятся за границей, захватили их, я бы никогда не возражал.
И Наполеон бросил полный ненависти и презрения взгляд на гуляющего рядом с его шатром барона Беннигсена. Александру нечего было на это ответить. Он встал из‑за стола, откланялся и пошел в ночь. Барон двинулся за ним.
– Немецкий городок Эрфурт. Сентябрь 1808 года. У Наполеона проблема с Испанией. Его войска терпят одно поражение за другим. А тут еще своенравные австрияки в любой момент могут выступить против него. Ему не осилить войну на два фронта. И он хочет убедить своего друга Александра в случае войны с Австрией поддержать Францию. Их нынешние переговоры, в отличие от походных условий Тильзита, проходят в парадных залах и театральных ложах. Наполеон – сама любезность, старается развлечь русского царя, как только может. Вызвал немецких королей, принцев и министров из Рейнского Союза с целым цветником жен и любовниц. Зная слабость царя к прекрасному полу, он привез в Эрфурт даже труппу "Комеди Франсэз"…
– Как вам нравится мадемуазель Жорж, мой друг? Она великолепна, не правда ли? А как кокетлива с вами мадемуазель Дюшенуа. Вы ей определенно понравились, Ваше Величество, – шептал на ухо сидевшему в соседнем кресле Александру французский искуситель на спектакле "Эдип", поставленном великим Тальма.
– А по мне лучше мадемуазель Бургонь. Своими пышными формами она напоминает мне русских красавиц, – признался царь и заговорщицки спросил Наполеона. – Как вы думаете, она мне не откажет?
Тот рассмеялся и прошептал:
– Уверен, что нет. Правда, весь Париж вскоре получит подробное описание Вашего Величества с головы до пят… и самый подробный рассказ о…
Царь хитро улыбнулся. Он подумал в этот момент о "маленьком друге" своего друга. Эта тайна Наполеона давно уже перестала быть тайной в великосветских кругах. Его бывшие любовницы, желая отомстить ему за нарочитое высокомерие в амурных делах (спать с женщинами, не снимая сапог, а в перерывах писать декреты), давно уже раструбили об его физиологических особенностях. Однако вслух Александр только поблагодарил Наполеона за разъяснение, точнее, за спасение.
Официальная же часть переговоров складывалась гораздо хуже. Александр постоянно напоминал Наполеону об обещанном в Тильзите Константинополе и проливах и не хотел подписывать простого письма с угрозами в адрес Австрии, не говоря уже о заключении военного союза. Поняв, что силовым давлением от царя ничего не добьешься, Наполеон сменил тактику. И однажды вечером он завел такой разговор.
– Беспокойная жизнь меня утомляет. Я нуждаюсь в покое и хочу дожить до момента, когда можно будет отдаться прелестям семейной жизни. Но это счастье, увы, не для меня. Без детей не может быть семьи. А разве я их могу иметь! Моя жена старше меня на десять лет. Я прошу простить меня: все, что я говорю, может быть, смешно, но я следую движению своего сердца, которое готово излиться вам.
И, может быть, тогда он впервые произнес слово "Развод".
– Его предписывает мне судьба. И этого требует спокойствие Франции. У меня нет наследника. Мой брат Жозеф ничего собой не представляет. Я должен основать династию. У вас есть сестры. Я отдам России Константинополь за руку вашей сестры!
Царь медлил с ответом.
– Если бы дело касалось только меня одного, то я бы охотно дал свое согласие, но этого недостаточно. Моя мать сохранила над своими дочерьми власть, которую я не вправе оспаривать. Я могу лишь попытаться на нее воздействовать. Возможно, она согласится. Но я все же не решаюсь за это отвечать. Поверьте, мной руководит истинная дружба, – дипломатично высказался Александр.
Но когда по возвращении в Петербург он передал предложение Наполеона вдовствующей императрице, на него обрушился весь материнский гнев.
– Блестящий мезальянс! Ваша дружба с Наполеоном и так дорого обходится России. Казна пуста. За год участия в английской блокаде рубль обесценился наполовину. Дворянство ропщет. Берегитесь, Ваше Величество, вы можете кончить, как ваш отец. Уже преданные нашей семье придворные задумываются, а не применить ли против вас азиатское лекарство. Даже мне, вашей матери, неприятно обнимать друга Бонапарта. А теперь вы еще собираетесь отдать на съедение этому минотавру свою родную сестру. Только через мой труп!
– Но, маман. Я говорил с Катрин. Во имя России она согласна на эту жертву, – робко возразил император.
– Я еще раз повторяю. Покуда я жива, никогда Романовы не породнятся с Буонапартэ. Даже если он вам пообещает всю Османскую империю!
Через месяц Екатерина Павловна поспешно вышла замуж за принца Гольштейн-Ольденбургского, тщедушного и прыщавого заику, которого Александру Первому пришлось назначать губернатором в Тверь, ибо другого занятия и места жительства у новоявленного родственника просто не было.
Но Наполеон не теряет надежды породниться с Романовыми, и в конце 1809 года через своего посла в Петербурге Коленкура сватается к младшей сестре русского царя Анне. Теперь он предлагает Польшу в обмен на русскую великую княгиню.
– Я очень высоко ценю выгоды от этого союза для своей политики. Но по завещанию Павла I решение должна принять вдовствующая императрица, сестре ведь не исполнилось еще шестнадцати, – уклончиво отвечает царь.
Мария Федоровна вновь непреклонна:
– Для этого человека нет ничего святого. Его ничто не сдерживает. Он даже не верит в Бога!
– Но Александр прислушается к совету тверской губернаторши, сестры Екатерины, и не ответит окончательным отказом. Сославшись на возраст Анны, еще не созревшей для деторождения, он предложит своему французскому другу отложить свадьбу на три года.
Обиженный Наполеон подпишет брачный контракт в Вене и получит руку дочери императора Франца, эрцгерцогини Марии-Луизы Австрийской. И откажется отдать России Польшу.
– Больше всего мне в вашем рассказе понравился момент с этим банкиром… олигархом… как его?.. Увраром, – признался я Редактору, когда мы сели с ним за ужин. – Слушая вас, я вспомнил, как сам открывал ногой двери в кабинеты вице-премьеров нашего правительства. И про нехватку лекарств в больницах, и про разбой на дорогах – тоже актуально все звучало, будто бы речь шла о России десятилетней давности, а не о Франции двести лет назад.
– Вы очень точно отметили сходство, – пробубнил редактор, пережевывая бутерброд с колбасой. – По зрелости, я бы даже сказал, взрослости, мы сейчас отстаем от европейцев лет эдак на сто пятьдесят-двести. Ведь та же самая Великая французская революция была не чем иным, как бунтом лавочников, борьбой третьего сословия за свои права. Наполеону оставалось лишь правильно сыграть на умонастроении народа. У нас же средний класс еще только-только зарождается. И то, заметим, из-под палки. Наша буржуазная революция едва выходит из стадии всеобщего воровства и вседозволенности, как это было при Директории во Франции, на этап зарождения законности, и делается это при сильном диктате верховной власти, как и при Наполеоне. Поэтому ничего нового для России мировая история не уготовила. Все рецепты – из хорошо забытого старого. С той лишь разницей, что человечество за двести лет сильно выродилось. Ведь какие люди вершили прежде судьбы мира!
Я отрезаю себе увесистый кусок сала, принесенного родственниками Редактора, кладу его на кусок черного хлеба и перед тем, как отправить в рот сей деликатес, уточняю:
– С Наполеоном все понятно. Гениальный полководец, тонкий политик, выдающийся человек. Но вот за Александром из ваших рассказов я, извините, ничего неординарного так и не заметил. Им помыкают все кому не лень: придворные, жена, мать, брат. А он только слушает их советы, ничего не решая сам, и задает наивные вопросы. Наполеон так его опутал лестью, что тот даже слова против него сказать не может. Ввязаться в войну из‑за женщины, будь она хоть трижды королевой, этого я вообще не понимаю!
Редактор доедает свой бутерброд и отвечает:
– Уже в ссылке, на острове Святой Елены, Наполеон напишет в своих мемуарах, что он еще в Тильзите недооценил коварного византийца и, если ему суждено умереть посреди Атлантического океана, то именно Александр станет его настоящим наследником в Европе. "Только я мог его остановить, когда он только появлялся во главе своих татарских полчищ". Но это будет слишком запоздалое прозрение. Приученный с детства скрывать свои истинные мысли (ведь надо было лавировать между любящей его бабушкой Екатериной Великой и подозрительно настроенным по отношению к нему отцом – Павлом), Александр провел и хитрого Наполеона. Выпрашивая на переговорах в Тильзите суверенитет для Пруссии, он стремился сохранить буферное государство между двумя империями, уже тогда предвидя их скорую неминуемую схватку…
Часть вторая
Царство
Государство – это я.
Людовик XIV
Глава 4. Кредит Гименея
Противостояние двух императоров настолько захватило мое воображение, что я на некоторое время отвлекся от новейшего времени. История моего личного взлета и падения на фоне таких личностей, как Наполеон и Александр I, может быть, кому-то и покажется мелкой и незначительной, но это моя история. И в ней тоже есть и свой грех, и свое покаяние, свой Аустерлиц и свое Бородино.
Ивана Матвеевича похоронили на Новодевичьем кладбище. Панихида была скромной и в средствах массовой информации сильно не афишировалась. Попрощаться с ним пришли только самые близкие люди. Важные партийные и советские чиновники, напуганные несостоявшимся путчем и свершившейся революцией, просто вычеркнули телефоны бывшего соратника и начальника из своих записных книжек и забыли о нем.
И хотя возле гроба, установленного в кладбищенском зале скорби, а не в Колонном зале Доме союзов, сидела семья покойного – вдова, дочь и внуки, моя мама пришла проститься с ним. Когда она приблизилась к гробу, вдова внимательно и грустно смерила ее взглядом и снова стала утирать платком мокрые от слез глаза. Но на лице моей мамы не было слез. Она скорбела с достоинством благородной дамы, не демонстрируя на людях свое страдание.
Неклюдов тоже присутствовал на панихиде. В черном костюме и белой рубашке, с театральной скорбью на лице, он больше походил на служащего похоронного бюро, чем на убийцу.
– Прокуратура скоро закроет это дело. Следствием точно установлено, что это было самоубийство. Просто у старого коммуниста сдали нервы, – как бы оправдываясь передо мной, прошептал мне на ухо заместитель, когда мы поравнялись с ним, следуя за гробом.
Я ничего не ответил. Неклюдов же продолжил свои объяснения: