– В нашей конторе такой бардак творится… Никто не знает, что теперь выкинет Ельцин. Все живут, как на пороховой бочке. Ты не будешь возражать, если я пока перекантуюсь в твоем банке? Все равно мне на смену кого-нибудь пришлют. А с тобой мы как-никак сработались. Знаем, чего друг от друга можно ожидать. А?
– Давай этот вопрос обсудим позже, – не выдержал я.
Но Леонид не сдавался.
– Прости, но у меня нет времени ждать. Я должен сегодня доложить: ты с нами или нет. Если да, то сейчас вместе с гробом мы зароем в землю и томагавк войны и рука об руку идем в капитализм. Если нет, то не обессудь.
И Неклюдов бросил многозначительный взгляд на свежевырытую могилу.
– Пусть нам будет какое-то время трудно без тебя. Уж слишком многое сейчас на тебе завязано, но врага рядом мы не потерпим. Ты все понял? И каков же будет твой ответ?
Я посмотрел на лакированный гроб, блестящий на солнце, потом на маму, потом на вдову, дочь и внуков Ивана Матвеевича и тихо прошептал:
– Да.
Неклюдов облегченно вздохнул, дружески похлопал меня по плечу и сказал:
– Вот и умница. Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и… мертвым. Я всегда верил в твой здравый ум. А детали мы и впрямь обсудим позже. Прими мои искренние соболезнования. Сильный был человек. А теперь мне срочно нужно бежать. Извинись за меня перед вдовой. Я думаю, ты сам тут управишься…
И Неклюдов исчез. А я остался стоять как вкопанный возле могилы. И смотрел, как комья чернозема разбиваются о крышку гроба, навечно закрывая дорогого мне человека. И я разрыдался.
Мог ли я ответить Неклюдову нет? Что случилось бы тогда со мной и с моими близкими? И не лучше ли было даже принять тогда смерть, чем все последующие годы терпеть муки совести? В который раз уже задаю себе эти вопросы, но не нахожу на них ответа.
Как бы мне не был симпатичен Наполеон, но мой путь больше похож на стезю Александра. Как он когда-то позволил свершиться преступлению и принял жертву в лице собственного отца, такой же грех спустя два века взял на свою душу и я. Переступив через отцовский труп, он высоко вознесся, я тоже достиг немалого, получив наследство от человека, которого я любил, как отца, но палец о палец не ударил, чтобы воспрепятствовать его гибели, и не нашел в себе мужества умереть вслед за ним. А наоборот, стал способствовать обогащению людей, на руках которых была его кровь.
Но я нашел себе пример для подражания – графа Монте-Кристо. Я был Эдмоном Дантесом, а Иван Матвеевич – моим аббатом Фариа, оставившим мне свои несметные сокровища и собственной смертью развязавшим мне руки. Для мщения. Я должен выжить во что бы то ни стало. Разбогатеть, как граф Монте-Кристо. А когда я стану настолько же влиятельным, как он, то смогу поодиночке разделаться со своими врагами. И месть моя будет страшна. Сколько ночей провел я без сна, обдумывая различные сценарии своего возмездия, а наутро приезжал с темными кругами под глазами в банк, встречал Неклюдова и улыбался ему. И снова продолжал умножать капитал неведомых мне акционеров.
Украденные группой товарищей деньги партии, которые оказались в моем распоряжении, семье дяди Вани не принесли счастья. После его похорон вдова тоже начала быстро сдавать, и через полгода ее похоронили рядом с мужем. Их собаку – Рицу 2‑ю, дочку первой Рицы – я забрал к себе. Но мастифы долго не живут. Неаполитанка быстро зачахла в моем доме без прежних хозяев. Дочь Ивана Матвеевича работала искусствоведом в Третьяковской галерее. Она не смогла ни понять, ни принять рыночных преобразований и, несмотря на то, что материально ее семья ни в чем не нуждалась, после смерти матери с головой погрузилась в религию и вскоре ушла в монастырь, оставив все имущество – квартиру, дачу и прочее – дочери.
Внук Ивана Матвеевича стал наркоманом. Не поделив дозы с таким же несчастным, как он сам, перерезал ему горло кухонным ножом и отбывал долгий срок в колонии строгого режима. Я хотел вмешаться и вытащить его из тюрьмы еще до суда, но его мать запретила мне это делать.
– Он должен сполна искупить свой грех, – сказала она.
Благополучнее сложилась судьба у внучки. Старик еще при жизни неоднократно сватал ее за меня.
– Вот, Миша, какая тебе нужна жена, – приговаривал он, показывая на Аленку. – А ты нашел себе черт знает кого. Жениться надо на женщине, с которой собираешься жить, а не только спать.
– Так она же меня на десять лет младше, – отшучивался я. – Еще посадят за совращение малолетних.
– А ты погоди делать скоропалительные выводы. Вот будет тебе за тридцать, посмотрим, как ты станешь заглядываться на молоденьких девчонок. Тогда попомнишь мои слова. А уж тем более после сорока, – убеждал меня Иван Матвеевич.
Время, действительно, показало, что он был прав. Только на Аленке я так и не женился.
Она, с отличием закончив факультет международной журналистики в МГИМО, сразу выскочила замуж за студента Университета дружбы народов кубинца Хосе Марию Родригеса и улетела с ним на Остров Свободы, наотрез отказавшись от какого-либо приданого с моей стороны. Правда, через два года позвонила из Майами и попросила прислать денег. Они с мужем бежали от Фиделя Кастро на моторной лодке и сейчас находились в лагере для интернированных лиц без всяких средств к существованию. Я позвонил своему американскому адвокату и попросил помочь. Уже через месяц Алена с мужем имели вид на жительство в США и несколько сотен тысяч долларов на счете в банке. Потом они переехали в Сиэтл, открыли небольшой семейный бизнес, связанный с рекламой компьютерных технологий. Но вскоре обанкротились, и кубинский муж сбежал, прихватив последние деньги.
Мне пришлось слетать в Женеву и перевести еще денег на новое Аленкино предприятие, уже связанное с Голливудом. Но и оно благополучно прогорело. Потом была адвокатская контора в Филадельфии, плантация цитрусовых во Флориде…
Но любой бизнес, за какой бы она ни бралась, у нее заканчивался неминуемым крахом. Наконец моему терпению пришел конец. Я назначил ей встречу в Нью-Йорке, приурочив ее к своей служебной командировке в Штаты.
Каково же было мое удивление, когда в ресторан, где я ее поджидал, пришла потрепанная, сильно располневшая женщина, выглядевшая намного старше своих лет. Чмокнув меня в щеку чересчур накрашенными губами, она стала раскладывать передо мной листы очередного бизнес-плана.
– Мне нужно каких-то пять миллионов, и я за год верну все дедушкины деньги, – заявила она мне нетрезвым голосом. – Ты ведь не забыл, что я теперь его единственная наследница?
– А не лучше ли просто положить эти деньги на сберегательный счет в надежный банк и жить на проценты? Завести семью, детей? Издать свои стихи, наконец? Ты же неплохо когда-то писала, – попробовал возразить я.
Алена быстро разделалась со своим коктейлем и тут же заказала новый.
– Майкл, ты совсем не понимаешь Америки. В этой стране остановиться – значит отстать безвозвратно. На этот раз успех гарантирован. Уж сейчас-то я возьму свое…
К концу вечера она так напилась, что мне пришлось отвезти ее домой на такси. Она снимала небольшую студию в непрестижном районе. Я позвонил в дверь, ибо достать ключи из своей сумки дама не могла, а рыться в чужих вещах я не умею. Дверь открыл смуглый юноша лет восемнадцати от силы. Мордашка на содержании. И, грубо переняв у меня нелегкую ношу, швырнул женщину на пол и пнул ее ногой в живот. А потом стал быстро кричать что-то по-английски.
Я вынужден был войти в квартиру и от всей души врезать этому наглецу кулаком в челюсть. Он тут же осел на пол рядом с Аленой. А я, оставив их лежать на полу, захлопнул дверь, спустился вниз, сел в ожидавшее меня такси и уехал к себе в отель.
Утром я попросил своего адвоката положить внучку моего учителя на лечение в лучшую наркологическую клинику и оплатить все ее счета, но никаких денег ей на руки без моего разрешения впредь не выдавать. Все-таки ошибся дядя Ваня: не жену я приобрел в лице его внучки, а всего лишь непутевую дочь.
Моя мама, когда я ей признался, что после смерти Ивана Матвеевича в моем распоряжении оказалась весьма значительная сумма, только повела плечами и сказала:
– Я надеюсь, что ты сможешь пристроить ее с умом.
Сама же наотрез отказалась взять из нее хотя бы цент.
– Я неплохо зарабатываю, сын, и смогу прокормить себя сама.
К тому времени из Министерства путей сообщения стали выделяться самостоятельные транспортные компании. В одну из них пригласили на работу главным бухгалтером мою маму. Она в месяц получала чистыми на руки несколько тысяч долларов, и ей этого при ее экономности с лихвой хватало на жизнь, более того, она еще умудрялась из этих денег помогать и своему сыну, банкиру, ворочавшему миллиардами, но зачастую остававшемуся без гроша в кармане.
1992 год стал шоком для всех россиян. И я не был исключением. Когда Ельцин назначил премьер-министром Егора Гайдара, а тот отпустил цены на все товары, инфляция галопом понеслась по России. Рубль обесценивался со страшной силой, буквально не по дням, а по часам.
По требованию начальства Неклюдова часть валюты из Цюриха я перевел в рубли для повышения объемов кредитования и раздал клиентам. Потом пришлось поднимать кредитную ставку. Ведь деньги обесценивались, а кредиты были долгосрочные. Подчиненным Неклюдова приходилась каждый день мотаться по заемщикам и "убеждать" их либо досрочно погашать полученные кредиты, либо подписывать новые договоры с банком, соглашаясь на более дорогие деньги.
К концу года мы выдавали кредиты под 240 процентов годовых. И, естественно, столкнулись с проблемой возврата долгов. На инфляции и кидняках залетали многие. Мой банк, хоть и пользовался самой надежной крышей бывшего КГБ, тоже пострадал изрядно. В общем, через год от миллионов Ивана Матвеевича, которые мы конвертировали в рубли, остались только рожки да ножки. Что-то мы проели сами, что-то Неклюдов утащил в своем дипломате неизвестным мне адресатам, а что-то мы просто не смогли вернуть от своих заемщиков.
Однажды в канун Нового года, когда весь банк готовился к празднику, а предварительные финансовые итоги были уже подведены, в самом конце рабочего дня в мой кабинет зашел мрачный Леонид и бросил мне на стол пухлую папку с документами.
– Больше не могу, – выпалил он, плюхаясь в мягкое кресло для посетителей. – Почти половина кредитов не возвращается. Мои парни уже замучились долбить должников. Залоги и поручители исчезают бесследно. Удивляюсь, как мы могли давать в долг миллионы нищим, с которых абсолютно нечего взять.
– Совсем нечего? – удивленно спросил я, хотя не хуже своего заместителя знал наш кредитный портфель.
Неклюдов пододвинул к себе папку, раскрыл ее и стал по очереди доставать досье на разных клиентов.
– Фирма жены вице-премьера не может вернуть нам кредит, полученный на строительство бизнесцентра. Как ты на нее наедешь, если муж сидит в правительстве? Или вот еще, племянница самого президента, тоже стала жертвой инфляции. А, может быть, и с самого начала не собиралась возвращать нам деньги, кто ее разберет. Под Деда копать, сам знаешь, себе дороже выйдет. И дальше по списку… Все либо чьи-то сынки, либо племянники, либо трахают блатных дочек. У нас две трети таких должников, и никто не думает возвращать банку деньги.
– А оставшаяся треть?
Леонид тяжело вздохнул и развел руками:
– А с тех на самом деле взять нечего. Их либо бандиты до нас вытрясли, либо на самом деле форс-мажор. Вот одна девка, умная, толковая, пробивная. Три года возила мандарины из Аджарии. Всегда рассчитывалась вовремя. Взяла кредит и нынче. Мои парни сами летали с ней в Батуми. Проверили все договоры. Убедились в наличии товара. Оплатили контракт. А вывезти товар оттуда не можем. С одной стороны абхазы блокировали железную дорогу, с другой стороны чеченцы не пропускают наши грузы. Она сейчас сама улетела туда, пытается пробиться через блокаду. Но уже тридцатое декабря, а ни одной мехсекции в Москву не пришло. А ты сам знаешь, что дорого яичко к Христову дню. На фиг нужны здесь долбанные грузинские мандарины после Нового года! Да они все сгниют!
– А что мы приняли в обеспечение этого кредита? – строго, как и подобает начальнику, спросил я.
Неклюдов отвел взгляд в сторону, поднялся с кресла, подошел к бару и налил себе полстакана французского коньяку. Выпил без закуски и ответил:
– Сам товар.
– Тогда надо, пока не поздно, переоформить договор залога и взять в обеспечение кредита квартиру, машину, дачу. Мне ль тебя учить? Это бизнес, каждый осуществляет его на свой страх и риск. Просто девчонке не повезло. В следующий раз будет умнее. И так в каждом конкретном случае. С сынками и дочками тоже надо продолжать работать. Иначе сами останемся без штанов, если начнем другим прощать долги, – резюмировал я.
Но Неклюдов не уходил. Он налил себе еще коньяка и спросил меня вскользь:
– Мои акционеры интересуются, нельзя ли в столь трудную минуту привлечь еще средства из Швейцарии?
Я откинулся в кресле и через очки сурово посмотрел на заместителя.
– Нет, нельзя, – категорично ответил я. – Передай своим акционерам, что нам понадобятся деньги на участие в приватизации госсобственности. А до этого я больше ни цента из Цюриха не переведу. Работай лучше над возвратом кредитов.
А перед 8 марта я сам познакомился с пресловутой мандариновой леди.
– Михаил Аркадьевич, к вам просится на прием Татьяна Ивановна Сорокина, – доложила мне длинноногая секретарша.
– По какому вопросу? – не отрываясь от экрана монитора, уточнил я.
– Хочет пролонгировать кредитный договор?
– А что, Леонид Петрович у нас уже не занимается этими вопросами?
– Он уехал на какую-то важную встречу. И потом, он заранее предупредил меня, что вы в курсе ее проблемы.
Я пожал плечами и уже хотел дать просительнице от ворот поворот, но, вспомнив, что на носу Международный женский день, решил изменить своим правилам и выслушать даму.
В мой кабинет вошла щуплая пигалица, и если бы не большие выразительные глаза, в которых явно читался жизненный опыт, я бы принял ее скорее за старшеклассницу или, по крайней мере, за студентку младшего курса, но никак не за руководителя фирмы, взявшей кредит в моем банке.
Я поздоровался и предложил женщине присесть. Она выбрала не кресло, а слегка отодвинула стул от стола для заседаний и присела на краешек, поправив длинную серую юбку.
– Я брала у вас в конце прошлого года кредит на поставку цитрусовых из Грузии, но из‑за войны в Абхазии поздно получила свой товар и пока не могу вернуть банку кредит в полной мере. Очень прошу вас продлить кредитный договор на часть суммы еще на три месяца, – спокойно произнесла она.
Неклюдов не обманул секретаршу. Я на самом деле был в курсе ее проблемы и, чтобы показать свою осведомленность, спросил у просительницы:
– А как же вам удалось вывезти свои мандарины из блокированной Грузии, милая девушка?
– Татьяна Ивановна, – поправила она меня. – Меня так зовут. А что касается транспортировки груза, то с этим были трудности. Я кое-как уговорила проводников в Армавире поехать с секциями в Батуми. А на обратной дороге сама сопровождала товар. На границе с Чечней в служебный вагон подсели бородатые горцы с автоматами. Представились охраной. Пока поезд шел по их территории, они молча сидели напротив испуганных проводников и жевали резинку. А когда пришла пора прощаться, я расплатилась с ними за сопровождение по их таксе, они пожелали нам счастливого пути и остались в Чечне. А мы поехали дальше. Только Новый год я встретила в поезде со своими мандаринами. И привезла их в Москву только после Рождества. Под старый Новый год расторговала часть товара и частично погасила кредит.
– Но ведь мандарины, насколько мне известно, – товар скоропортящийся. Неужели они дотерпели до 8 марта? – спросил я лукаво, заранее зная ответ.
Но госпожа Сорокина ничуть не смутилась и прямо ответила:
– К моему великому сожалению, нет. Я уже вывезла триста тонн этого добра на свалку.
– И из каких средств вы собираетесь вернуть долг банку? Кстати, какую сумму вы хотите пролонгировать у нас?
– В рублях или долларах?
– Лучше в свободно конвертируемой валюте. Инфляция, понимаете ли…
– Мне нужно четыреста тысяч долларов на три месяца, – не моргнув глазом ответила женщина. – Заметьте, что полмиллиона вашему банку я уже вернула. Даже выплатила все бешеные проценты, несмотря на форс-мажор.
– А что вы можете предложить банку в залог?
Она залилась краской и вымолвила:
– Только свое честное имя. Квартиру я уже продала. Она в той половине миллиона, что я вам вернула. Сейчас живу у родителей. Вы, конечно, вправе забрать и мой Ford, но он никак не потянет на четыреста тысяч долларов. И он мне нужен для работы. А больше у меня ничего нет. Я не прошу у вас денег. Дайте мне только еще три месяца, и я верну вам все до копейки.
Она знала, что у меня выбор тоже невелик: либо отдать ее неклюдовским головорезам, чтобы они вытрясли из нее машину, родительскую квартиру, какой-нибудь еще курятник на трех сотках в Подмосковье; либо поверить ей на слово и еще квартал подождать уже почти мифические четыреста тысяч долларов.
Я был вынужден ей поверить.
– Срок до 1 июня вас устроит? – спросил я.
– Вполне, – ответила Татьяна Ивановна.
Каково же было мое удивление, когда за неделю до назначенной даты сияющий от счастья, как новенький советский пятак, начальник кредитного отдела доложил мне, что Сорокина вернула все деньги с процентами. У меня самого чуть челюсть не отвисла от такого известия. В лучшем случае я рассчитывал, что эта девчушка вернет хотя бы какую-то сумму, чтобы у меня был повод не спускать на нее службу безопасности. Но чтобы отдать сразу весь долг, да еще с процентами! Это было просто из области фантастики. Особенно тогда, в 1993‑м, когда считалось чуть ли не правилом хорошего тона кинуть какой-нибудь банк.
А нам ох как нужны были тогда деньги! Я мог по дешевке купить кучу ваучеров и практически за бесценок получить контрольный пакет ювелирной фабрики, но мне не хватало каких-то полмиллиона долларов. И вдруг они неожиданно свалились, словно с неба. Какая же молодчина эта Сорокина!
Я готов был расцеловать эту девчонку в тот момент и, расчувствовавшись, дал указание секретарше срочно найти мне Татьяну Ивановну. Через полчаса она отрапортовала, что госпожа Сорокина на телефоне.
– У меня просто нет слов, чтобы высказать свое восхищение вами, вашим талантом, любезная Татьяна Ивановна. И если бы вы нашли время и согласились поужинать со скромным ростовщиком, я был бы счастлив, – пел я ей в трубку.
– Хорошо, – легко согласилась она. – В пятницу вечером я свободна.
Я заказал столик в "Метрополе". А перед тем как поехать на встречу, еще принимал у себя в офисе делегацию американских банкиров, поэтому в ресторан я явился уже навеселе и с получасовым опозданием. Но, слава Богу, приглашенная мною женщина не растерялась, справилась у метрдотеля, какой столик заказал банкир Ланский, и спокойно заняла указанное им место. К моему приходу она благополучно разделалась с овощным салатом и, вскинув на меня свои бархатные глаза, с лучезарной улыбкой пропела: