Я мог бы вернуться в Коккхэм, но все-таки остался в Лундене, и люди из беррокскирского фирда тоже остались, хотя и без восторга - ведь весной им нужно было работать на своих фермах. Но я удержал их в Лундене, чтобы укрепить городские стены. Я бы вернулся домой, если бы считал, что эту работу выполнит Этельред, но тот, похоже, пребывал в блаженном неведении относительно печального состояния городских укреплений.
Зигфрид залатал в нескольких местах стены и укрепил ворота, но все равно работы оставалось очень много. Старая кладка осыпалась и кое-где даже рухнула в вырытый под стенами ров. Мои люди рубили и обтесывали деревья, чтобы сделать новые палисады там, где стена стала ненадежной.
Потом мы вычистили ров, выгребли из него утрамбовавшуюся грязь и вколотили в дно заостренные колья, которые радушно встретили бы любого атакующего.
Альфред прислал приказ, гласивший, что весь старый город следует отстроить. Любое находящееся в хорошем состоянии римское здание следовало сохранить, а руины снести до основания и заменить их крепким деревом, покрытым тростниковыми крышами. Но для такой работы у нас не имелось ни людей, ни денег.
Идея Альфреда заключалась в том, чтобы саксы незащищенного нового города перебрались в старый Лунден и были бы в безопасности за его укреплениями. Но саксы все еще боялись призраков, таящихся в римских зданиях, и упрямо отказывались от всех предложений занять покинутые дома. Мои люди из беррокскирского фирда боялись призраков не меньше, но еще больше боялись меня, поэтому остались в старом городе и работали.
Этельред даже не смотрел, чем я занимаюсь. Его "болезнь", должно быть, прошла, потому что он развлекался охотой. Каждый день кузен выезжал в лесистые холмы к северу от города и гонялся там за оленями. Этельред никогда не брал с собой меньше сорока человек, потому как оставалась опасность, что банды мародерствующих датчан приблизятся к Лундену. Таких банд было множество, но по велению судьбы ни одна из них Этельреду не повстречалась.
Каждый день я видел на востоке всадников, пробирающихся по безлюдным темным болотам за той окраиной города, что была обращена к морю. Это были датчане - они наблюдали за нами и, без сомнения, возвращались с донесениями к Зигфриду.
Я получил известия о нем. В них говорилось, что он жив, хотя так жестоко изранен, что не может ни стоять, ни ходить. Зигфрид укрылся вместе с братом и Хэстеном в Бемфлеоте и оттуда посылает воинов к устью Темеза. Корабли саксов не осмеливались плавать во Франкию, потому что норвежцы и датчане жаждали мести после своего поражения в Лундене.
Один датский корабль с драконом на форштевне даже поднялся вверх по Темезу, и люди на этом корабле насмехались над нами, пока судно держалось в бурлящей воде прямо под брешью в разбитом мосту. На его борту были пленники-саксы, и датчане убили их одного за другим, позаботившись, чтобы мы хорошо рассмотрели кровавую казнь.
На борту находились и пленные женщины, и мы слышали, как те кричат.
Я послал Финана с дюжиной других людей на мост; они принесли с собой горшок с огнем и, едва очутившись на мосту, начали стрелять в незваных гостей огненными стрелами. Все капитаны боятся огня, и стрелы, хотя большинство из них и не попали в цель, заставили датчан устремиться вниз по реке - туда, где стрелы не могли уже их достать. Но они не ушли далеко, и их гребцы удерживали корабль против течения, пока викинги убивали все новых пленников.
Датчане ушли только тогда, когда я собрал команду на одном из захваченных судов, пришвартованных у причалов, - лишь тогда чужой корабль развернулся и начал грести вниз по реке в сгущающихся вечерних сумерках.
Другие корабли из Бемфлеота пересекли широкое устье Темеза и высадили людей в Уэссексе.
Эта часть Уэссекса была недобрым местом. Некогда она принадлежала королевству Кент - до тех пор, пока ее не завоевали восточные саксы. И, хотя люди Кента были саксами, они говорили со странным акцентом. Эти места всегда были дикими, близкими к тем землям, что лежали за морем, и их всегда грабили викинги.
Теперь же люди Зигфрида посылали корабль за кораблем через устье реки и вторгались глубоко в земли Кента. Они грабили, захватывали рабов и жгли деревни.
От епископа Хрофесеастра, Свитвульфа, пришло послание, в котором тот умолял меня о помощи.
- Язычники побывали в Контварабурге, - мрачно сказал гонец, молодой священник.
- Они убили архиепископа? - жизнерадостно спросил я.
- Хвала Господу, его там не было. - Священник перекрестился. - Язычники повсюду, господин, и никто не чувствует себя в безопасности. Епископ Свитвульф молит тебя о помощи.
Но я ничем не мог помочь епископу. Мне требовались люди, чтобы охранять Лунден, а не Кент; и мне требовались люди, чтобы охранять свою семью, потому что спустя неделю после падения города в нем появились Гизела, Стиорра и полдюжины служанок Гизелы. Я отрядил Финана с тридцатью людьми, чтобы мою семью в целости и сохранности доставили вниз по реке, и в доме возле Темеза стало как будто теплее от женского смеха.
- Ты мог бы здесь прибраться, - пожурила меня Гизела.
- Я прибрался.
- Ха! - она показала на потолок. - А там что такое?
- Паутина, - ответил я. - На ней держатся балки.
Паутину смели, и на кухне разожгли огонь.
Во дворе, в том углу, где сходились две черепичные крыши галерей, стояла старая каменная урна, полная мусора. Гизела опустошила ее, а потом вместе с двумя служанками отскребла урну и снаружи. Оказалось, что на белом мраморе вырезаны изящные женщины, гоняющиеся друг за другом и размахивающие арфами. Гизеле нравилась эта резьба. Она сидела на корточках рядом с урной, водя пальцем по волосам римских женщин, а потом вместе со своими служанками пыталась соорудить себе такие же прически, какие были у римлянок.
Дом ей тоже понравился; она даже терпела речную вонь, чтобы посидеть вечером на террасе и посмотреть, как мимо течет вода.
- Он ее бьет, - однажды вечером сказала мне Гизела.
Я знал, кого она имеет в виду, - и ничего не ответил.
- Она вся в синяках, - сказала Гизела, - и она беременна, а он все равно ее бьет.
- Она - что? - удивленно переспросил я.
- Этельфлэд беременна, - терпеливо проговорила Гизела.
Почти каждый день Гизела ходила во дворец и проводила время с Этельфлэд, хотя той никогда не разрешалось навещать наш дом.
Я удивился, когда Гизела сообщила о беременности Этельфлэд - сам не знаю почему. Такая новость не должна была бы меня удивить, и все-таки я удивился. Наверное, я все еще думал об Этельфлэд как о ребенке.
- И он ее бьет? - спросил я.
- Потому что думает, что она любит другого, - сказала Гизела.
- А она и вправду любит другого?
- Нет. Конечно же, нет, но он этого боится. - Гизела помолчала, чтобы собрать еще шерсти, которую пряла. - Он думает, что Этельфлэд любит тебя.
Мне вспомнилась внезапная ярость Этельреда на лунденском мосту.
- Да он спятил! - сказал я.
- Нет, он ревнует, - ответила Гизела, положив ладонь на мою руку. - И я знаю, что ему не из-за чего ревновать. - Она улыбнулась мне, прежде чем вернуться к работе. - Странный способ выказывать любовь, правда?
Этельфлэд появилась в городе на следующий день после его падения. Она приплыла на судне в город саксов, а оттуда на запряженной волами повозке переправилась через речушку Флеот и поднялась в новое обиталище своего мужа.
Столпившиеся по пути ее следования люди размахивали зелеными ветвями, перед повозкой шагал священник, разбрызгивая святую воду, а за повозкой следовал женский хор. Рога быков и повозка были украшены весенними цветами.
Этельфлэд явно было неудобно ехать, она цеплялась за бортик, но слабо улыбнулась мне, когда быки протащили колымагу по неровным камням под воротами.
Прибытие Этельфлэд было отпраздновано пиром во дворце. Этельред наверняка не хотел меня звать, но мой чин не оставлял ему выбора, и в день перед празднованием мне доставили неохотное приглашение.
Пир был так себе, хотя эля было немало. Дюжина священников сидели во главе длинного стола вместе с Этельредом и Этельфлэд, а мне достался стул в конце стола. Этельред смотрел на меня зверем, священники не обращали на меня внимания, и я рано ушел, довольный, что мне надо пройтись вдоль стен и убедиться, что часовые не спят.
Помню, кузен в ту ночь выглядел бледным, но это было вскоре после приступа рвоты. Я осведомился о его здоровье, а тот отмахнулся, как будто я задал неуместный вопрос.
В Лундене Гизела и Этельфлэд стали подругами.
Я чинил стены, а Этельред охотился, пока его люди рыскали по городу, забирая все, что приглянется, чтобы обставить его дворец.
Однажды я вернулся домой и обнаружил во дворе моего дома шестерых людей Этельреда. Среди них был Эгберт, тот, что дал мне воинов накануне атаки; лицо его ничего не выражало, когда я вошел во двор. Он просто молча наблюдал за мной.
- Что вам нужно? - спросил я этих людей.
Пятеро из них носили кольчуги и имели мечи, шестой был в роскошно изукрашенной куртке с вышивкой, изображающей гончих, преследующих оленя. На шее у него висела серебряная цепь - знак благородного человека. То был Алдхельм, дружок моего кузена и командир его личных войск.
- Нам нужно это, - ответил Алдхельм.
Он стоял рядом с урной, которую отчистила Гизела. Теперь урна служила для того, чтобы собирать в нее стекающую с крыши дождевую воду - чистую, свежую на вкус; такая вода была в городе редкостью.
- Две сотни серебряных шиллингов, - ответил я Алдхельму, - и она твоя.
Тот издевательски ухмыльнулся. Цена была несоразмерно огромной. Четверо из этой группы, те, что помладше, уже успели наклонить урну, так что из нее выплеснулась вода, и пытались проделать это снова, но прекратили свои попытки, когда я появился во дворе.
Гизела вышла из главного дома и улыбнулась мне.
- Я уже сказала им, что они не могут ее забрать, - проговорила она.
- Она нужна господину Этельреду, - настаивал Алдхельм.
- Тебя зовут Алдхельм, - обратился я к нему, - просто Алдхельм, а я - Утред, лорд Беббанбурга, и ты будешь звать меня "господин".
- Этот не будет, - шелковым голосом проговорила Гизела. - Он назвал меня докучливой сукой.
Мои люди, их было четверо, встали рядом со мной и положили руки на рукояти мечей. Я жестом велел им отступить и расстегнул пояс, на котором висел мой меч.
- Ты назвал мою жену сукой? - спросил я Алдхельма.
- Мой господин требует эту урну, - ответил он, не обратив внимания на вопрос.
- Ты извинишься перед моей женой, - сказал я. - А потом извинишься передо мной. - Я положил пояс с висящими на нем двумя тяжелыми мечами на плиты двора.
Алдхельм демонстративно отвернулся от меня.
- Опрокиньте ее набок, - обратился он к своим людям, - и выкатите на улицу.
- Я жду, что ты извинишься - дважды, - проговорил я.
Алдхельм услышал в моем голосе угрозу и снова повернулся ко мне, на этот раз встревоженно.
- Этот дом, - объяснил он, - принадлежит господину Этельреду. Если ты и живешь здесь, то только с его милостивого соизволения. - Он встревожился еще больше, когда я приблизился к нему. - Эгберт!
Но тот лишь сделал успокаивающий жест своим людям, веля им не обнажать оружия. Эгберт знал: если хоть один клинок покинет свои длинные ножны, между его и моими людьми начнется бой, и у него имелось достаточно здравого смысла, чтобы избегать кровопролития.
Но Алдхельм был лишен подобного здравомыслия.
- Ты - наглый ублюдок! - сказал он и, выхватив висящий на поясе нож, сделал выпад, целя мне в живот.
Я сломал Алдхельму челюсть, нос, обе руки и, возможно, пару ребер, прежде чем Эгберт меня оттащил.
Когда Алдхельм извинялся перед Гизелой, то выплевывал свои зубы сквозь булькающую кровь.
Урна осталась стоять у меня во дворе. Нож Алдхельма я отдал работающим на кухне девушкам - он пригодился им, чтобы резать лук.
А на следующий день явился Альфред.
Король прибыл без помпы, его корабль появился у причала выше разбитого моста. "Халигаст" подождал, пока речное торговое судно отойдет от пристани, а потом тихо скользнул на его место за несколько коротких, эффективных гребков веслами.
Альфред, в сопровождении десятка священников и монахов, под охраной шестерых людей в кольчугах, сошел на берег, никого не уведомив о своем прибытии. Он пробрался между товарами, сложенными на пристани, перешагнул через пьяного, спящего в тени, и, пригнувшись, прошел через маленькие ворота в стене, что вели во двор торговца.
Я слышал, что, когда король явился во дворец, Этельреда там не было. Он снова охотился, но Альфред прошел в покои дочери и долго оставался там. Потом он спустился с холма и, все еще сопровождаемый свитой священников, пришел в наш дом. Я в то время вместе с одним из отрядов рабочих занимался починкой стен, но Гизелу предупредили, что Альфред в Лундене, и, подозревая, что король может нас навестить, она приготовила трапезу из хлеба, эля, сыра и вареной чечевицы.
Мяса она не предложила, потому что Альфред не прикасался к мясному. У него был слишком нежный желудок, а его кишечник был его вечной мукой, и он каким-то образом сумел убедить себя, что мясо - это гадость.
Гизела послала слугу, чтобы предупредить меня о появлении короля, но все равно я появился дома далеко не сразу после прибытия Альфреда - и обнаружил, что наш элегантный двор почернел от ряс священников. Среди них находился и отец Пирлиг, а рядом с ним - Осферт, снова облаченный в монашескую одежду. Тот кисло посмотрел на меня, словно обвиняя в том, что его вернули в лоно церкви, а Пирлиг сразу меня обнял.
- В своем донесении королю Этельред ничего о тебе не рассказал, - пробормотал он, дохнув элем мне в лицо.
- Значит, нас тут не было, когда пал город? - спросил я.
- Если верить твоему кузену, не было, - ответил Пирлиг и захихикал. - Но я рассказал Альфреду правду. Иди, он тебя ждет.
Альфред сидел в деревянном кресле на выходившей на реку террасе. Его охранники выстроились позади него вдоль стены.
Я помедлил в дверях - меня удивило, что лицо Альфреда, обычно спокойное и серьезное, было так оживленно. Он даже улыбался. Рядом с ним сидела Гизела, и король, наклонившись вперед, что-то рассказывал ей. Гизела слушала его, сидя ко мне спиной, а я стоял в дверях и наблюдал за редчайшим зрелищем - за счастливым Альфредом. Один раз он постучал длинным белым пальцем по колену Гизелы, чтобы подчеркнуть какую-то мысль. В этом жесте не было ничего неприличного, просто это было так не похоже на короля.
Но, с другой стороны, возможно, как раз и было на него похоже. Альфред славился как бабник, прежде чем попался в силки христианства, и Осферт был результатом прежней похотливости короля. Альфреду нравились хорошенькие женщины, и ему явно нравилась Гизела. Я услышал, как та внезапно рассмеялась, а Альфред, польщенный ее весельем, застенчиво улыбнулся. Казалось, его не заботило, что она - не христианка и носит на шее языческий амулет. Король просто наслаждался ее обществом, и у меня появилось искушение оставить их вдвоем. Я никогда не видел Альфреда счастливым в компании Эльсвит, его ядовитой на язык, крикливой, как сорокопут, жены с лицом ласки.
А потом Альфред взглянул через плечо Гизелы и увидел меня.
Лицо его немедленно изменилось. Он напрягся, выпрямился и нехотя поманил меня, веля подойти.
Я поднял стул, на котором обычно сидела наша дочь, и услышал шипение - один из стражников Альфреда обнажил меч. Тот махнул ему, веля опустить оружие. Король обладал достаточным здравым смыслом, чтобы знать: если я захочу на него напасть, то вряд ли пущу в ход трехногий стульчик для доения. Он наблюдал, как я отдал одному из стражников свои мечи - знак уважения к королю; потом зашагал по плиткам террасы, захватив с собой стул.
- Господин Утред, - холодно приветствовал меня король.
- Добро пожаловать в наш дом, господин король.
Я поклонился и сел спиной к реке.
Альфред мгновение молчал. На плечи его был накинут коричневый плащ, и король плотно кутался в него. На шее короля висел серебряный крест, его жидкие волосы поддерживал бронзовый обруч, что меня удивило, потому что он редко носил символы королевского сана, считая их пустой мишурой. Но сейчас, наверное, решил, что Лундену нужно увидеть властителя.
Альфред уловил мое удивление, потому что снял с головы обруч.
- Я надеялся, - холодно заговорил он, - что саксы нового города уже покинули свои дома и уже живут здесь.
Их могли бы защитить эти стены! Почему же они не переехали?
- Они боятся призраков, господин, - ответил я.
- А ты не боишься?
Я немного подумал.
- Боюсь, - ответил я, поразмыслив над ответом.
- Однако живешь здесь? - Он махнул рукой, указывая на дом.
- Мы умиротворяем призраков, господин, - мягко объяснила Гизела.
И, когда король поднял бровь, рассказала, что мы оставляем еду и питье во дворе, чтобы поприветствовать любого призрака, который придет в наш дом.
Альфред потер глаза.
- Было бы лучше, - сказал он, - если бы наши священники провели на улицах обряд экзорцизма. Молитва и святая вода! Мы бы изгнали призраков.
- А еще можно дать мне триста человек, чтобы разорить новый город, - предложил я. - Сжечь их дома, господин, и тогда им придется жить в старом городе.
На лице короля мелькнула полуулыбка и исчезла так же быстро, как и появилась.
- Трудно силой вынудить людей слушаться, не вызвав их негодования. Иногда я думаю, что единственная истинная власть, которой я обладаю, - это власть над моей семьей, но даже в этом я не уверен! Если я позволю твоему мечу и копью разгуляться в новом городе, господин Утред, люди научатся ненавидеть тебя. Лунден должен быть послушным, а еще он должен быть оплотом саксов-христиан. И если они нас возненавидят, то обрадуются возвращению датчан, которые их не трогали. - Король резко качнул головой. - Мы оставим их в покое, но не строй для них палисада. Пусть они придут в старый город по доброй воле. А теперь прости меня, - последние слова были обращены к Гизеле, - но мы должны поговорить о более мрачных делах.
Альфред сделал жест стражнику, и тот отворил дверь, ведущую на террасу. Появился отец Беокка, а с ним еще один священник - черноволосый, с одутловатым лицом, хмурый, по имени отец Эркенвальд. Тот меня ненавидел. Когда-то он пытался обвинить меня в пиратстве, и хотя его обвинения были совершенно правдивы, я ускользнул из его цепких клешней.
Эркенвальд наградил меня сердитым взглядом, в то время как Беокка серьезно мне кивнул, а потом оба внимательно уставились на Альфреда.
- Скажи, - глядя на меня, заговорил король, - чем сейчас занимаются Зигфрид, Хэстен и Эрик?
- Они в Бемфлеоте, господин, - ответил я, - укрепляют свой лагерь. У них тридцать два корабля и достаточно людей, чтобы составить из них команды.
- Ты сам видел это место? - вопросил отец Эркенвальд.
Я знал - двух священников привели на террасу, чтобы те стали свидетелями нашей беседы. Альфред всегда осторожничал и любил, чтобы такие беседы запоминались или записывались.
- Я не видел его, - холодно проговорил я.
- Значит, видели твои шпионы? - продолжал расспросы Альфред.
- Да, господин.