- Не совсем, - ответила, засмеявшись, белошвейка. - Одна из моих мастериц видела ее на балу в Ранелаге. Сейчас она себе придумала новое имя - Амелина Розанваль. Я слыхала, что она живет на улице Бреда и стала фигуранткой в театре Фоли - Драматик.
Тристан постепенно впадал в уныние.
- Бросим эти поиски, - сказал он брату. - Судя по тому, какой оборот дело приняло сейчас, тут конца не предвидится. Кто знает, может быть мадемуазель Дюран, госпожа де Монваль, госпожа Розанваль обретается сейчас в Китае или же в Кемпер - Корантене?
Но Арман упорствовал.
- Надо искать дальше, - говорил он. - Мы слишком много сделали, остановиться уже нельзя. Почем ты знаешь, быть может еще минута, и мы найдем нашу путешественницу? Кем бы она ни была сейчас - работницей или артисткой, монашенкой или фигуранткой, - я ее разыщу! Неужели мы уподобимся тому человеку, который побился об заклад, что в январе месяце пройдет по замерзшему пруду, и вернулся с полпути, потому что у него ноги застыли!
На этот раз Арман оказался прав: г - жа Розанваль действительно проживала на улице Бреда, но в ее новом обиталище ничто не напоминало ни о монастыре, ни о капустном супе, ни о Ранелаге. Из фигурантки г - жа Розанваль во мгновение ока, по милости случая и некоего бывшего префекта, важного лица, покровителя искусств, превратилась в примадонну провинциального театра. Незадолго до описываемых событий она поселилась в довольно большом городе на юге Франции, где ее талант, открытый недавно, но великодушно поощряемый, восхищал местных знатоков и покорил весь гарнизон. В Париж она приехала на время - похлопотать насчет ангажемента в сто- лице. Горничная, правда, сказала молодым людям, что не знает, сможет ли г - жа Розанваль принять их, но все же провела в гостиную, обставленную довольно богато и безвкусно разукрашенную, наподобие модного кафе, статуэтками, зеркалами и фигурками из папье - маше. Хозяйка дома еще занималась своим туалетом; она передала, что просит г - на де Бервиля подождать и примет его.
- Ну, теперь я тебя покину, - сказал Арман брату, - ты видишь, мы достигли цели. Всего остального ты уж должен добиться сам: уговори госпожу Розанваль вернуть тебе твой браслет; Пусть она вдобавок, чтобы сделать этот возврат еще более убедительным, напишет несколько слов; вооружась этим вещественным доказательством, поезжай домой - и мы вволю посмеемся над маркизой.
С этими словами Арман ушел; Тристан остался один в роскошной гостиной Жавотты и с четверть часа ходил из угла в угол. Наконец дверь спальни отворилась. Оттуда степенной походкой вышел высокого роста мужчина, тучный, седоватый, в очках; оправа очков, часовая цепочка со множеством брелоков, лорнет - все было золотое. Подойдя к Тристану с видом приветливым и величавым, он сказал:
- Сударь, мне сообщили, что вы родственник госпожи
Розанваль. Соблаговолите пройти в ее кабинет, она вас ждет. - И слегка поклонившись, вышел.
"Черт возьми! - подумал Тристан. - Видно, Жавотта теперь вращается в более изысканном обществе, нежели когда жила на улице Сен - Жак, окнами во двор".
Приподняв узорчатую шелковую портьеру, на которую ему знаком указал господин в золотых очках, Тристан очутился в будуаре, стены которого были обтянуты розовым муслином; г - жа Розанваль приняла его, с томным видом возлежа на кушетке. При встрече с женщиной, которую некогда любил, - пусть она зовется Амелиной, пусть даже Жавоттой, - всегда испытываешь некоторое удовольствие, особенно когда ее так трудно было разыскать. Поэтому Тристан с жаром поцеловал белоснежную ручку той, которую в свое время покорил, а затем, усевшись возле нее, начал, как оно и положено, рассыпаться в комплиментах, говоря, что она удивительно похорошела, прелестна, как никогда, и прочее и прочее, - словом, все то, что говорят любой женщине, встретясь с ней после разлуки, даже если она стала безобразна как смертный грех.
- Разрешите мне, дорогая, - прибавил он, - поздравить вас с тем счастливым изменением, которое, по - видимому, произошло в ваших делишках. У вас квартира, как у знатнейшего вельможи.
- Вы, должно быть, всегда останетесь злым насмешником, господин де Бервиль, - ответила Жавотта. - Квартирка самая скромная, всего лишь временное пристанище; вы ведь знаете, я живу у черта на рогах, в провинции; но теперь я хочу обставиться поприличнее.
- Да, я слыхал, что вы на сцене.
- Ах, боже мой, я наконец решилась на это. Вы ведь знаете; настоящая музыка, серьезная музыка - вот мое призвание. Господин барон - один из моих добрых друзей, вы, наверно, видели его сейчас, когда он уходил, - не давал мне покоя, пока я не заключила контракт. Что мне было делать? Я дала себя уговорить. Мы ставим всякую всячину - драмы, водевили, оперы.
- Мне говорили об этом, - сказал Тристан, - но мне нужно побеседовать с вами о серьезном деле, и так как вам, наверно, дорого время, то позвольте мне воспользоваться случаем и сделать очень важное для меня признание. Помните ли вы браслет, который…
Говоря, Тристан случайно взглянул на камин, и первое, что он увидел, была визитная карточка Ла Бретоньера, воткнутая между зеркалом и рамой.
- Разве вы знаете этого господина? - спросил он с удивлением.
- Да, он приятель барона; мы иногда встречаемся, сегодня он даже, кажется, обедает у меня. Но прошу вас, продолжайте, я вас слушаю.
Философ, или психолог, как сейчас принято говорить, мог бы, пожалуй, написать прелюбопытное исследование о рассеянности. Представьте себе человека, разговаривающего о чрезвычайно важном для него деле с тем лицом - адвокатом, женщиной или министром, - которое своим решением может либо осчастливить его, либо повергнуть в отчаяние. Какое действие окажет на этого человека булавка, о которую он уколется в ходе этого разговора, или петлица, которая неожиданно порвется, или сосед, который не вовремя заиграет на флейте? Что станется с актером, если он, произнося выспреннюю тираду, вдруг увидит в зрительном зале одного из своих кредиторов? Словом, в какой мере можно одновременно говорить об одном предмете и думать о другом?
В таком приблизительно положении находился Тристан. С одной стороны, как он и сказал, ему нужно было спешить: господин в очках с золотой оправой мог в любую минуту появиться опять. Да и вообще в ушке всякой женщины, слушающей вас, жужжит муха, которую приходится ловить на лету; если упустить время, ее уже не поймаешь.
Тристан придавал такое значение тому, о чем пришел просить Жавотту, что решил пустить в ход все свое красноречие. Чем яснее он понимал, что его просьба может показаться странной и нелепой, тем настойчивее он повторял себе, что с этим делом нужно покончить без промедления; но, с другой стороны, перед глазами у него была визитная карточка Ла Бретоньера, он не в силах был оторвать от нее взгляд и, готовясь изложить цель своего посещения, в то же время твердил себе: "Значит, этот человек везде и всюду будет мне попадаться?"
- Скажите же, наконец, что вам нужно, - сказала Жавотта. - Вы рассеянны, словно поэт, который собирается рожать.
Само собой разумеется, что Тристан не хотел ни признаваться в скрытом своем побуждении, ни упоминать имени маркизы.
- Я не могу объяснять вам что бы то ни было, - ответил он. - Могу сказать вам только одно: вы бесконечно обязали бы меня, вернув мне браслет, который Сент - Обен и я подарили вам, - если только эта вещица еще находится у вас.
- А что вы с ним будете делать?
- Ничего такого, что могло бы вас встревожить, даю вам слово.
Я вам верю, Бервиль, вы - человек чести. Я вам верю, черт меня побери!
(В своем новоявленном величии г - жа де Розанваль, однако, еще сохранила пристрастие к выражениям, от которых попахивало капустой.)
Я счастлив, - ответил Тристан, - что у вас осталась такая добрая память обо мне; вы не забываете своих друзей.
Забыть друзей! Я‑то? Да никогда! Вы встретились со мной в свете, когда у меня не было ни гроша, - я не стыжусь признаться в этом. У меня были две пары ажурных чулок, которые я носила попеременно, и я хлебала суп деревянной ложкой. Теперь я ем на серебре, за мной стоит лакей, передо мной - жареные индейки, но сердце у меня все то же. Знаете чТо? В молодости мы веселились по - настоящему. А сейчас-я скучаю, словно сам король. Вы помните тот день… В Монморанси… Ах нет, это - не с вами… но все равно - это было восхитительно… Ах! Какие чудесные вишни! А телячьи котлеты, которые мы ели у дядюшки Дюваля в каба. чке "Охотничий привал", - и старый петух, бедняжка Коко, склевывал со стола хлебные крошки… И нашлись же два дурака - англичанина, которые опоили несчастного петушка водкой, и он от этого издох! Вы слыхали об этом?
Говоря на эти темы, Жавотта оживлялась и выпаливала множество слов в минуту, но, спохватившись, снова напускала на себя важность и принималась с отсутствующим, мечтательным видом цедить сквозь зубы напыщенные фразы.
- Да, это правда, - протянула она голосом простуженной герцогини, - я всегда с удовольствием вспоминаю все, что связано с прошлым…
- Чудесно, дорогая Амелина; но умоляю вас - ответьте на мои вопросы. Вы сохранили этот браслет?
- Какой браслет, Бервиль? Что вы хотите сказать?
- Браслет, который я прошу вас вернуть мне… тот, который Сент - Обен и я подарили вам…
- Фи, фи! Просить вернуть подарок! Дорогой мой, это неблагородно!
- Здесь дело не в благородстве. Я вам сказал, речь идет о чрезвычайно важной услуге, которую вы можете мне оказать. Заклинаю вас - подумайте и ответьте мне всерьез. Если этот браслет дорог вам только как украшение, я охотно обязуюсь подарить вам взамен того, который мне нужен, по браслету на каждую руку.
- Очень любезно с вашей стороны.
- Да нет, это совершенно естественно. Я предлагаю вам это только в моих собственных интересах.
- Как хотите, - заявила Жавотта, встав с кушетки и играя веером, - а мне прежде всего, - я уже вам это сказала, - нужно знать, что вы будете делать с этим браслетом. Я не могу Довериться человеку, который мне не доверяет. Давайте расскажите мне о ваших делишках. Здесь что‑то нечисто, здесь замешана женщина. Я готова биться об заклад - это какая‑нибудь бывшая любовница ваша или Сент - Обена хочет присвоить себе мои вещички. За этим кроются какие‑то размолвки, чья‑то ревность, чьи‑то злостные сплетни. Ну‑ка, признайтесь!
- Уж если вы настаиваете на том, чтобы узнать мои побуждения, - ответил Тристан, желая избавиться от расспросов, - я скажу вам всю правду! Сент - Обен умер, мы были близкими друзьями, как вам известно, и мне очень хочется иметь у себя, на память о нем, тот браслет, на котором выгравированы наши имена.
- Ба! Что вы такое говорите? Сент - Обен умер? Когда?
- Он погиб в Африке, совсем недавно.
- Правда? Бедняга! Я тоже очень его любила. Премилый был человек. Помнится, когда‑то он называл меня своей "розовой красоткой". "Вот моя розовая красотка" - так он говорил; мне это прозвище очень нравилось. А вы помните, как он всех нас забавлял в тот день, когда мы поехали в Эрменонвиль и всё переколотили там в кабачке. Ни одной целой тареЛки не осталось! Стулья мы бросали в закрытые окна, так что перебили все стекла, а утром, как назло, приехало огромное семейство наивных провинциалов полюбоваться природой, - а выщдо так, что кофе с молоком, и тот не в чем было подать.
- Шалая вы головка! - сказал Тристан. - Неужели вы не способны хоть разок внимательно выслушать то, что вам говорят? Мой браслет у вас или нет?
- Этого я не знаю и не люблю, когда на меня наседают.
- Но есть же у вас, я полагаю, ларчик, шкатулка, какое- нибудь хранилище, где вы держите свои драгоценности? Откройте мне этот ларчик, эту шкатулку - вот все, о чем я вас прошу.
Жавотта ненадолго призадумалась; затем она снова села рядом с Тристаном и взяла его за руку.
- Послушайте, - сказала она, - вы понимаете, если этот браслет вам так уж необходим, - я ведь не дорожу такой безделицей. Я питаю к вам дружеские чувства, Бервиль; я все на свете сделала бы, чтобы оказать вам услугу. Но вы должны понять, что мое положение налагает на меня известные обязанности. Возможно, я на днях поступлю в хор Большой оперы, господин барон обещал мне пустить в ход все свои связи. Как бывший префект, он имеет влияние на министров, а господин Аа Бретоньер, со своей стороны…
- Ла Бретоньер? - с раздражением в голосе воскликнул Тристан. - А он тут при чем, черт возьми? Очевидно, он как- то ухитряется одновременно быть и в Париже и в деревне. Там мы никак не можем отделаться от него, и здесь я его нахожу у вас.
- Я вам уже сказала, он - приятель барона. Господин Ла Бретоньер принадлежит к самому лучшему обществу. Да, верно, его имение недалеко от вашего, и он часто бывает у одной особы, которую вы, наверно, знаете - не то маркизы, не то графини, я забыла, как ее звать.
Разве он рассказывает вам о ней? Что это значит?
- Ну конечно, он нам рассказывает о ней. Он ведь видится с ней каждый день - раззе не так? На всякий случай для н*го всегда ставят прибор к обеду; а фамилия этой особы - Вернаж или вроде того; между нами говоря, всякий знает, что сосед да соседка… Э, да что с вами такое?
- Будь он проклят, несносный фат! - воскликнул Тристан; он схватил визитную карточку Ла Бретоньера и принялся яростно мять ее пальцами. - Не сегодня - завтра мне придется поговорить с ним начистоту!
- Ого - го, Бервиль, уж очень вы разгорячились, дорогой мой! Я вижу, вы неравнодушны к этой Вернаж; ладно - давайте заключим сделку: мой браслет - в обмен на ваше признание.
- Стало быть, он у вас?
- Стало быть, вы влюблены в маркизу?
- Довольно шутить! Браслет у вас?
- Как знать? Я этого не сказала. Повторяю, мое положение…
- Блестящее положение! Вам, видно, охота посмеяться! Даже если вы поступите в оперу и будете фигуранткой, с оплатой двадцать су в день…
- Фигуранткой! - гневно воскликнула Жавотта. - За кого вы меня принимаете! Я буду петь в хоре, так и знайте!
- Вы так же не будете петь в хоре, как я! Вам выдадут трико и току и велят шествовать в свите принцессы Изабеллы; да еще, пожалуй, вас по воскресеньям, за ничтожную доплату, будут подымать на блоке в небеса, - это в балете "Сильфида". Что, собственно, вы хотите сказать, подчеркивая ваше положение?
- Хочу сказать и предупреждаю, что ни в коем случае не допущу, чтобы господин барон услышал мое имя в связи с какой‑нибудь темной историей. Я не знаю, в каких целях вы хотите воспользоваться моим браслетом, и вам неугодно открыться мне. Господин барон знает меня только под именем де Розанваль - так называется имение, которое принадлежало моему отцу. У меня, дорогой мой, самые лучшие преподаватели, я обучаюсь пению и не хочу ввязываться в дела, которые могут испортить мне карьеру.
Чем дольше затягивался разговор, тем сильнее Тристана раздражало упорное сопротивление и непонятное легкомыслие Жавотты. Судя по всему, браслет был у нее, быть может хра-: нился в этой самой комнате; но где его найти? Минутами у Три-! стана являлось поползновение действовать наподобие грозил, прибегнуть к угрозам, только бы добиться своего. Но, одумав-< шись, он сказал себе, что все‑таки лучше употребить кротость и терпение.
- Жавотта, милочка, - сказал он, - не будем ссориться., Я свято верю всему, что вы мне сказали, Я тоже ни в коей мере не хочу испортить вам репутацию; пойте в опере, сколько вам угодно, танцуйте даже, если сочтете нужным. Я отнюдь не намерен…
- Танцевать! Это я‑то! Ведь я играла Селимену! Да, дружок, я играла Селимену в Бельвиле, прежде чем уехала в провинцию; директор большого провинциального театра, господин Пупииель, был на спектакле и тут же пригласил меня на роли третьих субреток. Потом я дублировала первых кокеток, играла первые характерные роли и была первой примадонной. И расторгнуть этот контракт меня уговорил Брошар, сам Брошар, - тот, у которого лирический тенор; а Гюстав, он же Ларюэт, гастролировал со мной в Оверни. В нашем репертуаре было только две пьесы - "Нельская башня" да еще "Адольф и Клара", и мы делали сборы по четыреста - пятьсот франков! И вы воображаете, что я пойду танцевать!
- Не сердитесь, прелесть моя, умоляю вас!
- Да знаете ли вы, что я играла с Фредериком? Да, играла с ним в провинции на спектакле в пользу какого‑то там писателя. Правда, роль у меня была небольшая - паж в "Лукреции Борджа", но, как‑никак, я играла с Фредериком.
- Я уже не сомневаюсь - вам не пристало танцевать. Простите меня, ради бога, но, дорогая моя, время идет, вы все отвечаете мне на множество незаданных вопросов, но только не на- тот, который я вам предложил. Покончим с ним, если только это возможно. Скажите: вы разрешите мне сейчас же пойти к Фоссену, отобрать там браслет, цепочку, кольцо - любое украшение, которое может вас порадовать, может вам понравиться, отобрать это и затем прислать или принести вам, как вам будет угодно; взамен чего вы мне пришлете или сами вручите вещичку, которую я у вас прошу и которою вы, видимо, не так уж дорожите?
- Как знать? - ответила Жавотта, несколько смягчившись. - Вообще мы, актрисы, мало чем дорожим; а вот у меня такой характер - я очень привыкаю к своим вещам.
- Но ведь этот браслет не стоит и десяти луидоров, и, судя по всему, отнюдь не подпись придает ему такую ценность в ваших глазах?
Мужское тщеславие с одной стороны,' женское кокетство с другой - черты столь естественные, что они так или иначе всегда проявляются вовне: отсюда понятно, что Тристан, задавая эти вопросы, невольно подсел поближе к Жавотте и нежно обвил рукой тонкий стан своей бывшей подружки, а та, томно улыбаясь, склонила головку на веер и начала едва слышно вздыхать. Усы молодого гусара уже коснулись ее золотистых волос, уже память о минувших днях и мысль о новом браслете заставили ее сердце биться Сильнее.
Говорите, Тристан, - молвила она, - откройте мне все без утайки. Я ведь добрая; не бойтесь, скажите мне, куда вы денете мою голубую змейку?
. - Ладно, дитя мое, - сказал Тристан, - я признаюсь зам во всем: я влюблен.
- А хороша она собой?
- Вы красивее; а она ревнива, вот она и требует этот браслет; до нее дошло, уж не знаю как, что я любил вас…
- Лгунишка!
- Нет, это - святая правда, милочка, у вас был… нет, у вас и теперь еще такой прелестный кокетливый, свежий вид, вы - настоящий цветок; ваши зубки - словно жемчужины, упавшие в чашечку розы; ваши глазки, ваши ножки…