Блейкстон не шевельнулся, только смотрел ей в глаза откровенно, требовательно. Лизе стало не по себе. Она пожалела, что пошла с ним.
- Пусти руку! - Лиза крохотным своим кулачком принялась молотить железную лапищу.
- Лиза! - с надрывом произнес Блейкстон.
- Что? - Лиза в очередной раз стукнула его по руке.
- Лиза, - Блейкстон перешел на шепот, - я хочу!
- Чего? - Лиза потупилась.
- Сама знаешь. Ну, так как?
- Нет.
Он навис над ней и повторил:
- Так как?
Лиза молчала, только молотила его кулачком по руке.
- Лиза, - Джим говорил хриплым, низким голосом, - Лиза, я хочу.
Она все молчала, прятала глаза и как заведенная била его кулачком. Он поймал ее взгляд. Кулачок застыл в воздухе, Лиза смотрела на Джима с полуоткрытым ртом. Внезапно Блейкстон как бы встряхнулся, ударил Лизу кулаком в живот так, что она зашаталась, и распорядился:
- Пошли.
И они скрылись в темном переулке.
8
Воскресный утренний сон миссис Кемп всегда был несколько крепче и продолжительнее, чем сон субботний или, скажем, пятничный; иначе Лиза в то воскресенье вовсе бы не выспалась. Она проснулась, потерла глаза; постепенно вспомнила, и как ходила накануне в театр, и все остальное. Лиза вытянула ноги и испустила блаженный вздох. Сердце ее переполнял восторг; она думала о Джиме, и по телу разливалась любовная истома. Она закрыла глаза и представила его теплые губы; закинула руки, словно обнимая его за шею, словно приближая к себе; она почти ощущала, как колючая борода касается щек, а сильные крепкие руки подобно тискам обхватили талию. Лиза улыбнулась и снова глубоко вздохнула; затем выпростала руки из ночной рубашки и принялась их рассматривать. До чего худенькие, просто пара косточек, ни мышц, ни жирка; и бледные, все в сложном узоре набухших вен. Лиза не замечала, что кисти у нее огрубевшие, красные, в пальцы въелась грязь, а ногти обломаны, а то и обкусаны до мяса. Она поднялась с постели и стала глядеться в зеркало над каминной полкой. Воспользовалась пятерней как расческой, улыбнулась сама себе. Личико у нее было востренькое, зато щечки свежие, бело-розовые, а глаза большие, темные, как и волосы. Лиза чувствовала себя ужасно счастливой.
Одеваться не хотелось; хотелось мечтать. Лиза кое-как собрала волосы в узел, набросила юбку прямо на ночную рубашку, села у окна и осмотрела комнату. Большая часть украшений интерьера, имевшихся в распоряжении миссис Кемп, концентрировалась на каминной полке. Основу композиции составляли груша, яблоко, ананас, гроздь винограда и полдюжины пухлых слив, искусно сделанные из воска и весьма популярные в середине этого славнейшего из царствований. Каждый плод был выкрашен в оттенки, предназначенные ему Природой - яблоко щеголяло красными боками, виноградины отливали иссиня-черным, листья цвета малахита придавали композиции законченность. Урожай покоился на подставке "под черное дерево", покрытой черным бархатом, от грязи же и пыли его защищал впечатляющий стеклянный колпак, отделанный красным плюшем. Лизе всегда доставляло удовольствие смотреть на эту композицию, вот и сейчас при виде ананаса у нее невольно потекли слюнки. Два конца полки уравновешивали два розовых кувшина, расписанных по фасаду голубенькими цветиками; вокруг горлышка готическими золочеными буквами шло пояснение: "Дружеский Подарок". Эти произведения относились к более поздней эпохе, впрочем, столь же не чуждой прекрасному. Промежутки были заполнены кувшинчиками и чайными парами - внутри позолота, снаружи городской вид, по окружности - "Клактон-он-Си в Сердце Носи", или "Вечно Помни Милый Нью-Ромни". Немалое количество этой сувенирной продукции успело разбиться, но было заботливо починено с помощью клея; и вообще, по мнению знатоков, керамика от трещинки-другой в цене не теряет. Еще на каминной полке стояли портреты. С паспарту в бархатных рамках, порой украшенных ракушками, на Лизу смотрели неизвестные личности в старинной одежде, женщины в платьях с корсетами и тесными рукавами, с прямыми проборами в прямых волосах, с печатью суровости на лицах, с твердыми подбородками и узкими губами, с крохотными поросячьими глазками и в морщинах; мужчины, втиснутые в воскресные костюмы, окоченевшие в пристойных позах, каждый с длинными усами, бритыми подбородком и верхней губой и таким выражением, будто на плечах его неподъемная, хоть и незримая ноша. Были здесь и два-три дагерротипа - крохотные фигурки в полный рост, в золоченых рамках. Еще были снимки отца и матери миссис Кемп, а также помолвленных или только что обвенчанных пар - непременно дама сидит, джентльмен стоит, положив руку на спинку ее стула, или джентльмен сидит, дама стоит, положив руку ему на плечо. Снимки эти стояли на каминной полке, висели над ней и на других стенах, а также над кроватью; всякий, оказавшийся в комнате, попадал в оцепление застывших в вечной неподвижности лиц, взятых анфас.
Фоном служили выцветшие от старости обои, в особо критических местах укрепленные цветными приложениями к рождественским выпускам газет. Привлекала внимание пронизанная патриотизмом картинка, изображающая солдата, который тряс руку поверженного товарища, а другою рукой бросал вызов банде арабов. Была здесь и "Спелая вишня", практически черная от старости и грязи; были два календаря, один с портретом маркиза Лорна, изящно одетого красавца, предмета обожания миссис Кемп с самой кончины мистера Кемпа. На втором календаре имелся портрет Королевы, сделанный к Ея юбилею и несколько потерявший в плане величия по причине усов, каковые в приступе непочтительности подрисовала углем наша Лиза.
Мебель составляли рукомойник и узкий комод, служивший также буфетом для кастрюль, сковородок и глиняных горшков, что не уместились на каминной решетке; подле кровати стояли два табурета да лампа. Больше в комнате не было ничего. Лиза все это оглядела и осталась вполне довольна; воткнула булавку в верхний угол благородного маркиза, дабы не допустить его падения, повертела фаянсовые сувениры и стала умываться. Затем оделась, поела хлеба с маслом, залпом выпила кружку холодного чаю и пошла на улицу.
Мальчишки, как всегда, играли в крикет. Лиза направилась прямо к ним.
- Я с вами.
- Валяй, Лиза! - раздалось полдюжины радостных голосов, а капитан команды добавил: - Ступай к фонарю, будешь подачи считать.
- Вот я тебе сейчас самому фонарь поставлю, - вскинулась Лиза. - Сам считай, а я буду отбивать. Иначе не играю.
- Ты и так всегда отбиваешь. Не все коту масленица, - заявил капитан, который не преминул воспользоваться своим положением и уже стоял в калитке.
- Или я буду отбивать, или играйте без меня, - отвечала Лиза.
- Эрни, так тебя и так, пусть она отбивает! - закричали двое-трое членов крикетной команды.
- Ладно, пусть. - Капитан нехотя протянул Лизе биту. - Все равно долго не продержится. - И он отобрал мяч у прежнего подающего. Сомнения этому юному джентльмену были чужды в корне.
- Мяч за полем! - раздалось с дюжину голосов, когда мяч, не коснувшись Лизиной биты, приземлился на куртки, служившие калиткой. Капитан поспешил вернуть свою очередь, однако Лиза ни за что не отдавала биту.
- Первая подача не считается! - кричала она.
- Ты не говорила, что первая не считается! - возмутился капитан.
- Говорила! Я сказала, когда мяч полетел. Про себя.
- Ладно, пусть, - повторил капитан.
И тут Лиза увидела Тома среди зрителей и, поскольку в то утро была расположена к миру в целом, окликнула:
- Привет, Том! Давай с нами! Будешь подающим, а то здесь у одного руки не оттуда растут!
- Проворонила подачу, так теперь и злишься, - буркнул парнишка.
- Ты меня из игры не исключишь, не на ту напал. А первая подача всегда не в счет, это уж правило такое.
Том подавал очень медленно и мягко, чтобы Лизе не приходилось делать лишних движений. Лиза вдобавок хорошо бегала, и скоро на ее счету было двенадцать очков. Другие игроки стали выражать недовольство.
- Да он поддается всю дорогу! Он и не хочет ее обыграть!
- Эй ты, все дело нам портишь!
- Плевать, - парировала Лиза. - У меня двенадцать очков - вам столько и не снилось. А теперь мне надоело, я сама из игры выхожу. Пошли, Том.
И они с Томом вышли из игры, а капитан наконец завладел битой. Крикет продолжался. Лиза прислонилась к стене, Том стоял напротив нее, сияющий, как новенький шиллинг.
- Слышь, Том, где прятался? Я тебя сто лет не видала.
- Я не прятался; я тут и был. И я тебя видел, хоть ты меня не замечала.
- Мог бы подойти, сказать "доброе утро". Кто тебе не давал?
- Не хотелось тебя неволить, Лиза.
- Нет, ну не дурак? Скажешь тоже - неволить!
- Я думал, тебе не по нраву, чтоб я на каждом шагу попадался. Вот я и обходил тебя стороной.
- По-твоему получается, я тебя видеть не могу! Думаешь, я бы поехала с тобой на пикник, если б ты мне не нравился?
Лиза отчаянно лукавила; но в то утро она была так счастлива, она весь мир обожала, и Том шел в комплекте. Она смотрела нежно, и до того довела парня, что у него комок к горлу подступил, и он слова вымолвить не мог.
Лиза взглянула на дом, где жил Джим, и увидела в дверях девушку примерно одних с собой лет; девушка показалась ей удивительно похожей на Джима.
- Слышь, Том, глянь-ка туда - это не Блейкстонов дочка вышла?
- Она самая.
- Пойду поболтаю с ней. - И Лиза бросила Тома и направилась к девушке.
- Ты Полли Блейкстон, верно?
- Верно! - отвечала Полли.
- Я так и подумала. Твой папа мне сказал: ты ведь мою дочку не знаешь, да? Не знаю, говорю, откуда мне знать. Ну, говорит он, коли встретишь ее, нипочем не ошибешься. И правда, я не ошиблась.
- Мама говорит, я вся в папу, от нее ни крошечки не взяла. А папа говорит, слава Богу, а то, будь я на маму похожа, он бы с ней развелся.
Обе засмеялись.
- А куда ты идешь? - спросила Лиза, косясь на полоскательницу в руках Полли.
- За мороженым к обеду. Там, в конце улицы, у лоточника куплю. Папа сказал, вчера вечером ему подфартило, так что нынче у нас мороженое на сладкое.
- Можно с тобой?
- Конечно!
Они взялись за руки, словно дружили с пеленок, и зашагали к Вестминстер-Бридж-роуд. По этой славной улице девушки шли, пока не добрались до ларька, где итальянец продавал нужный им товар; попробовали все сорта, сделали непростой выбор. Полли выложила шестипенсовик, и итальянец наполнил полоскательницу красно-белой субстанцией, с виду опасной для жизни.
На обратном пути Полли вдруг воскликнула:
- Папа идет!
Лизино сердце бешено забилось, щеки запылали; но сразу же ею овладел стыд, она опустила голову, уставилась в землю и пролепетала:
- Мне домой надо, мама хворает. Посмотрю, как у нее дела.
И прежде, чем Полли успела ответить, Лиза юркнула в свою дверь.
Дела у миссис Кемп были из рук вон плохи.
- А, явилась - не запылилась! Где тебя носило? - завела она, едва Лиза переступила порог.
- Что с тобой, мам?
- Что со мной? Нет, вы гляньте - она еще спрашивает, что со мной! Да как у тебя язык поворачивается, мерзавка! Бросить больную мать, одну-одинешеньку! Хороша дочь, нечего сказать!
- Да что случилось?
- Молчи, не смей раскрывать свой грязный рот! Мать одну оставила, когда ревматизма будто с цепи сорвалась, да еще нервалгея в придачу! У меня все утро нервалгея, голова трещит! Кажется, сейчас кости расколются да мозги вытекут. А она шляется незнамо где. Мать больная лежит, всякую минуту может Богу душу отдать, ждет ее, паршивку, а она не идет, чай матери не готовит. Пришлось самой встать кое-как, чаю сделать, это с такой-то нервалгеей! А если б пожар случился? Мать бы, больная, заживо сгорела, а этой мерзавке и нужды нет!
- Прости, мам. Я только на полчасика выскочила, не думала, что ты проснешься. И огня, кстати, не оставила.
- Ах ты, неблагодарная! Вот я, когда девушкой была, я разве со своей матерью так обращалась? У тебя уважения к матери ни на грош, а ведь мать с тобой больше намучилась, чем с другими-то детьми, вместе взятыми! Как родила тебя, так будто крест на шею повесила; всю-то душу ты мне вымотала с тех пор. За что мне такое на старости лет, за какие прегрешения? Чтобы родная дочь больную мать оставила голодной смертью помирать да гореть заживо! - Тут миссис Кемп начала всхлипывать, и ее жалобы потонули в ее же слезах.
Сумерки сгустились до полной темноты; миссис Кемп, изнуренная страданиями, как физическими, так и душевными, давно спала. Лиза стала думать. Она думала о многих вещах; например, она не могла понять, почему нынче утром скрылась от Джима. "Дура набитая, вот кто я такая", - сказала себе Лиза.
Поистине, с прошлой ночи минуло лет сто, не меньше; Лизе казалось, то, что случилось, было очень-очень давно. Она не говорила с Джимом целый день, а ведь ей столько хотелось ему сказать. В надежде увидеть его Лиза подошла к окну и выглянула; но не заметила ни души. Она закрыла окно и села подле. Время бежало, Лиза ломала голову, появится Джим или не появится, спрашивала себя, думал ли он о ней столько, сколько она о нем. Постепенно мысли ее утратили четкость, словно туманом затянулись. Лиза стала клевать носом. Внезапно она вздрогнула, и не сразу сообразила, действительно ли слышала нечто, не приснилось ли ей. Она прислушалась, звук - три-четыре легких удара в раму - повторился. Лиза распахнула окно и прошептала:
- Джим?
- Я, - ответили из темноты. - Давай выходи.
Девушка захлопнула окно, скользнула в коридор, открыла дверь на улицу и едва успела ее закрыть, потому что Джим, вломившись, сгреб Лизу обеими ручищами и прижал к груди. Лиза страстно его поцеловала.
- Я знала, Джим, что ты нынче придешь; мне что-то подсказывало, вот тут. - Лиза ткнула себя в сердце. - Только почему ты так долго?
- Не мог раньше - хотел, чтоб народ разошелся по домам. Поцелуй меня! - И прижал губы к ее ротику, и Лиза обмякла в его объятиях.
- Пошли пройдемся, а, Лиза?
- Пошли! - Они говорили шепотом. - Иди переулком, а я улицей.
- Ты права. - Джим еще раз поцеловал Лизу и выскочил из парадного, а она закрыла за ним дверь.
Лиза вернулась в комнату за шляпой, затем прокралась в коридор, прислушалась, не идет ли кто из соседей. Она еще решалась выскочить за дверь, когда послышался поворот ключа в замке, и едва успела отпрянуть, иначе ее прибили бы дверью. На лестницу вышел сосед сверху.
- Эй, кто тут копошится?
- Мистер Ходжес! Как вы меня напугали! Я только выйти собралась. - Лиза густо покраснела; хорошо, что на лестнице было темно. - Доброй ночи, мистер Ходжес, - добавила Лиза и вышла.
Она пробиралась сторонкой, держась в тени домов, точно воровка; полисмен проводил ее долгим подозрительным взглядом - не замышляет ли чего противозаконного? Лишь выйдя на дорогу, девушка смогла вдохнуть полной грудью. Джим прятался под деревом. Лиза бросилась ему на шею, они снова стали целоваться.
9
Так начался период любовных наслаждений. Каждый день, закончив работу на фабрике и наскоро выпив чаю, Лиза выскальзывала из дому и в условленном месте встречалась с Джимом. Обычно встречу они назначали возле церкви, что гляделась в реку в конце Вестминстер-Бридж-роуд; от церкви Лиза с Джимом брели, рука в руке, пока им не попадалась свободная скамейка. Очень часто они проделывали путь по набережной Альберта к Баттерси-парк, где усаживались на скамейку и смотрели на играющих детей. Велосипедистки по большей части предпочитали парки на другом берегу, но время от времени какая-нибудь девица проносилась мимо, и тогда Лиза, с присущей ее сословию предвзятостью, глядела ей вслед и отпускала пару-тройку замечаний, часто скорее образных, нежели подобающих леди. Оба, Джим и Лиза, любили детей, и тощенькие, замурзанные оборвыши либо катались у Джима на коленях, либо затевали шутливые потасовки с Лизой.
Лизе и Джиму казалось, они скрылись ото всех обитателей Вир-стрит, но дважды, когда они шли вместе, навстречу им попадались знакомые. Один раз это были мастеровые, возвращавшиеся с работы в Воксхолле; Лиза увидела их, лишь почти с ними поравнявшись. Она сразу отпустила локоть Джима, оба уставились в землю, словно страусы, в расчете, что всякий, кто не смотрит, и замечен не будет.
- Джим, ты их видел? - прошептала Лиза, когда мастеровые удалились. - Как думаешь, они нас узнали? - Почти инстинктивно она обернулась, и в этот же миг один мастеровой тоже обернулся; стало быть, узнали. - Ох, как я испугалась!
- Я тоже, - отвечал Джим. - Аж взмок весь.
- Какие же мы с тобой идиоты, - продолжала Лиза. - Надо было с ними заговорить! А теперь они всем расскажут. Как думаешь - расскажут?
Впрочем, за этой встречей ничего не последовало. Джим как-то наткнулся в пабе на одного из мастеровых, и тот никоим образом не дал понять, что видел его с Лизой; Джим и Лиза решили, что остались неузнанными. Однако второе столкновение было много хуже.
Оно имело место также на набережной Альберта. Лиза и Джим попались навстречу сразу четверым соседям. Лизино сердце едва не выпрыгнуло, ибо возможности улизнуть не было никакой. Она хотела развернуться и пойти обратно, да опоздала - соседи заметили их.
- Подыграй мне, - шепнула девушка Джиму и громко обратилась сразу ко всем четверым: - Доброго вечера! Откуда это вы?
Соседи несколько опешили, затем один из них задал встречный вопрос:
- А вы где были?
- Я? Я - в больнице. У нас одна девушка из цеха захворала, вот я и думаю: надо сходить проведать. - В первую секунду Лиза говорила несколько неуверенно, однако вскоре собралась и лгала уже бегло, без запинки. - Ну вот, выхожу это я из больницы, и кто, вы думаете, навстречу идет? Мистер Блейкстон. И говорит это мне: надо же, где встретились. Иду, говорит, в Воксхолл; не хочешь прогуляться за компанию? Отчего не прогуляться, отвечаю, погодка-то славная.
Один сосед подмигнул, другой заметил:
- Ну, гуляй, Лиза, гуляй.
Лиза изобразила оскорбленную добродетель.
- Вы на что это намекаете? По-вашему, я вру?
- Ты? Врешь? Боже упаси! Ты ж у нас невинна, как голубка.
- Я правду говорю! На что мне врать? А знаете пословицу: лжец никому не верит?
- Ладно, ладно, Лиза, не кипятись.