- А я, Дадли, тоже указывал, и не один, а десятки раз, что у нас иные финансовые источники. Когда Джордж Дрейк бесстрашно отдает распоряжение приобрести сотню промокашек, он тратит государственные средства. А мы добрую половину субсидий получаем помимо казначейства. Благодаря мне, - продолжал он, намеренно хвастливо, чтобы все подумали, будто он вовсе не хвастает, хотя на деле он именно хотел прихвастнуть, - моей редкой способности убеждать людей, не говоря о том, что я выдержал два кошмарных обеда и два скучнейших вечера в моей жизни, мы получили щедрые пожертвования от двух крупных фондов. - Он оглядел собравшихся. - Дадли, конечно, прекрасно это знает. Кому же знать, как не ему? Я подчеркиваю это специально для вас. Я стараюсь вселить в вас смелость, силу, веру и надежду. Что скажете?
- Боюсь, до сих пор это вам не удавалось, - сухо заметила Эдит Фробишер.
- Хорошо, допустим. Ну так я вам скажу, в чем наша беда. И никакие парламентские запросы тут ни при чем, я их и в грош не ставлю. Мы скучно живем, и что ни день - все скучнее. Мы зеваем над лужами теплого чая. А надо хлебнуть чего-нибудь покрепче и быть веселыми, как черти. Смелость! Блеск! Мы должны сейчас же, не сходя с места, придумать что-нибудь такое, от чего Джордж Дрейк и его покровители из Министерства просвещения подожмут хвосты. Заметьте, я говорю "мы", а не "вы". Я и себя признаю виноватым. И я тоже нагонял скуку. И меня поразил этот английский вирус, или не знаю, отчего там люди становятся нудными автоматами. Но если я в последнее время работал плохо, то вы, друзья мои, - еще хуже. Сегодня я все утро - помилуй меня Бог - просматривал дополненные доклады, которые по моей просьбе собрала, перепечатала и размножила мисс Бэри. Я словно плутал в липком тумане. Вы знаете, что ваши доклады нагоняют тоску, а пробовали вы читать чужие? Я хотел бы преподнести их в дар Дискусу. А теперь, дети мои, Бога ради, забудьте об этом несчастном парламентском запросе, о нем, на мой взгляд, и говорить не стоит, и придумайте для Комси что-нибудь смелое, веселое, блестящее и красивое. И не воображайте, что я буду сидеть сложа руки. Для начала я завтра же побываю у этой сумасшедшей, набитой деньгами старухи, которая уже отказала Дискусу. Признаться, год назад я и близко к ней не подошел бы. Но теперь я чувствую, что нам никак нельзя упустить даже эту сомнительную возможность. И вы все должны это чувствовать. Будьте отчаянными, но веселыми, как кельты. Нет, Дадли, нет, Джеф, хватит, совещание окончено. Заключительное слово я люблю оставлять за собой, и вы его уже выслушали.
Он встал, отошел и отвернулся, пока они гуськом выходили из кабинета. Потом подошел к шкафчику, налил полстакана виски, разбавил его на треть водой, сделал добрый глоток, резко повернулся и посмотрел на Шерли. Он знал, что она еще здесь, так как заранее попросил ее задержаться после совещания.
- Ну, Шерли, как вы считаете, пронял я их?
- Не знаю, - сказала она медленно и едва слышно. - Но, честное слово, сэр Майкл, вы говорили просто замечательно. Поверьте, если бы со мной кто-нибудь так поговорил… - И она умолкла.
"Да, чертенок ты этакий! - страстно воскликнул он про себя. - Пора мне поговорить с тобой!" Такие жгучие искры порой вдруг вспыхивали во мраке его души: страсть, жившая в нем, стремилась на волю. Древние греки были правы: это возмездие, ужасный дар неумолимой Афродиты, мстящей за то, что ею так долго пренебрегали. (Он легко мог представить себе, как все женщины, с которыми он проводил вечера, хором молят богиню покарать его.) Конечно, стоит провести с этой девушкой самое большее час-другой в кровати или на кровати, и чары рассеются. Но пока что он в их власти, хоть в остальном и сохранил рассудок.
- Не хотите ли выпить, Шерли?
- А вы думаете, это можно?
- Иначе я не стал бы вам предлагать. Но вы, конечно, не обязаны пить, точно так же, как не обязаны отказываться. Здесь у нас полная свобода.
Он сказал это с такой горечью, что она удивленно вскинула на него глаза.
- Ну хорошо, - сказала она. - Я выпью стаканчик хереса. Благодарю вас, сэр Майкл.
Наливая ей херес, он мрачно раздумывал о своем затруднительном положении. Он еще не предлагал ей встретиться где-нибудь после работы - этот лед должен быть сломан завтра во время поездки в Беркшир, - но уже многое знал о ней. И все, что знал, было не в его пользу. Она оказалась беспредельно, непробиваемо добродетельной, словно не принадлежала к поколению, о котором так шумят газеты и телевидение. Она готова была в любую минуту уйти с работы, а значит, исчезнуть с его горизонта, как только какое-нибудь его слово или поступок покажется ей обидным. Она вовсе не глупа - она сообразительна и разгадает малейшее его посягательство, - но ее удивительное лицо не казалось по-настоящему умным. А работала она так, что в сравнении с ней мисс Тилни была настоящим чудом: всю душу выматывала своей медлительностью, своей тупостью. Жила она в каком-то ужасном квартале на северной окраине города среди целого леса телевизионных антенн; к тому ж она единственное дитя - вот ведь повезло! - у смешного, доброго старика отца, младшего кассира в какой-то фармакологической фирме, и неугомонной любящей мамаши, которая непостижимым образом зачала и произвела на свет - один Бог знает, как и почему, - это золотоволосое чудо, посланное ему в наказание Афродитой. И вот он, Майкл Стратеррик, который уверенно и быстро мог совершенно преобразить стольких холодных и верных жен, среди которых были и сливки общества, в покорных и страстных рабынь, теперь, очарованный, как восемнадцатилетний юноша, не знает, что делать и что сказать.
Он подал ей бокал с хересом и, только бы хоть как-нибудь коснуться ее, настоял, чтобы они чокнулись. Коснувшись на миг ее руки, он испытал чувство удовлетворения. И тут же он почти увидел и услышал, как хор женщин указывает на него пальцами и смеется, резко, грубо, обидно, как умеют смеяться женщины. И он знал, что это не просто фантазия. С того самого мгновения, как он увидел ее лицо, всплывшее из мифологии, нечеловеческая страсть всколыхнула в нем давно забытые глубины, глубины первобытного сомнения и древних предрассудков: он был зачарован и на грани безумия, потому что у стола, с блокнотом в руке, ему явилось воплощение того, что Юнг называл anima, духовным образом.
Наедине с ним она почти все время молчала, но теперь вдруг заговорила:
- Вы в самом деле берете меня завтра с собой? В таком случае мне нужно пойти в парикмахерскую уложить волосы.
- А так разве плохо?
- Да нет, просто их нужно уложить. Только в перерыв мне никак не успеть.
- Завтра вы свободны на все утро.
Это прозвучало как приказ.
- Ах, вы разрешаете? Но что скажет мисс Бэри?
- Я сам поговорю с ней. Скажу, что вы позвонили и сослались на нездоровье. Предоставьте это мне.
- Но ведь она знает, что завтра я еду с вами.
- Разве? В таком случае я скажу ей, что поеду один. Так, право, будет лучше.
- Но тогда в четверг она спросит, что со мной было. Она всюду сует свой нос, эта мисс Бэри.
- Ну, скажете ей что-нибудь - придумайте что хотите. - Он говорил с раздражением, ему не по душе были эти ничтожные ведомственные интриги. - Хотите еще хереса?
- Нет, нет, большое спасибо.
Беря у нее стаканчик, он накрыл ладонью ее руку. Это прикосновение, каким мимолетным оно ни было, раздуло тлевшие в нем чувства. Он стоял над ней неподвижно, хотя весь пылал. Как ни плотен ее кокон старомодной благопристойности, она женщина и должна понимать, что он чувствует. Он ничего не сказал и стоял затаив дыхание, чтобы не спугнуть то, что должно было свершиться.
Она подняла голову и взглянула на него. Этот взгляд пришел из глубины тысячелетий.
- Ну хорошо. Но только раз. Смотрите же - только один.
- Что один? - Это до такой степени противоречило его жизненному опыту, что он действительно не понял, о чем она говорит.
- Вы ведь хотите меня поцеловать? - Она отнеслась к этому сугубо по-деловому. - Ну, хорошо, только не больше одного раза. И пожалуйста, без глупостей, по-хорошему.
Сердце у него бешено колотилось, и он, чувствуя себя от этого глупо, поцеловал ее прямо в губы, но как мог деликатнее. Потом огромным усилием воли заставил себя отойти от нее. Он допил виски и только тогда решился снова на нее посмотреть. Вполне можно было ожидать, при гаком деловом подходе, что теперь она листает блокнот или пудрит нос, но, к его удивлению, она сидела в той самой позе, в какой он ее оставил, и смотрела на него - глаза ее были широко раскрыты и блестели, а губы как будто слегка дрожали. Как же теперь быть? Он действительно не знал, что делать. Как будто много лет и близко не подходил к женщине.
- Ну что ж, сэр Майкл. - Тон ее нисколько не переменился. - Я воспользуюсь свободным временем и с утра уложу волосы. Но если на службе будут считать, что я дома, мы с вами не сможем встретиться здесь, правильно? Куда же мне приехать? На вокзал?
- Нет. Я закажу автомобиль. Кажется, дом этой старухи в нескольких милях от станции, так что лучше ехать на автомобиле. - Он был рад избавиться от дурацкого ощущения и теперь говорил кратко, начальственно. - Конечно, нам нельзя встретиться здесь или где-нибудь поблизости. Ждите меня на западной стороне Беркли-сквер в четверть третьего.
Она старательно повторила его слова.
- Да захватите блокнот.
Она кивнула.
- А как быть со стенограммой сегодняшнего совещания? Кажется, мне полагается ее расшифровать?
"Кое-что она схватывает довольно быстро, - подумал он. - Полчаса назад она не бросила бы ему это "кажется"".
- Не беспокойтесь. Текст моего выступления мне не понадобится, а больше почти ничего и не было сказано. Кроме болтовни о запросе в парламенте. - От него не укрылось ее удивление. - Ну ладно, Шерли, напечатайте что-нибудь в таком духе: "Сего числа, под председательством директора, состоялось совещание с участием таких-то и таких-то. После обмена мнениями относительно предполагаемого запроса в парламенте председатель обратился к собравшимся с просьбой одобрить его точку зрения, что Комси необходима более творческая и смелая линия". Записали?
- Нет, вы так быстро говорили.
- В таком случае повторяю. - Видя, что она записала, он продолжал: - После заседания временный секретарь директора, мисс Шерли Эссекс, попросила его поцеловать ее один раз по-хорошему. Он исполнил это желание, причем, к огромному ее облегчению, вел себя как истый джентльмен.
- Не понимаю, зачем вы смеетесь над собой.
- Итак, Шерли, пожалуйста, будьте на Беркли-сквер ровно в четверть третьего. До свидания. - Он подошел к своему столу и уселся в кресло. А когда он посмотрел на дверь, девушка все еще стояла на пороге, не сводя с него глаз. - Пока все, Шерли.
- Я понимаю. До свиданья.
Но вместо того чтобы уйти, она расплакалась.
Он вскочил.
- Да что с вами?
Но когда он дошел до двери, она уже быстро бежала по коридору. Выпив опять виски, он почувствовал, что не вынесет еще одного вечера в этой мышеловке, и позвонил Кларисе. Никто не ответил. Тогда он дозвонился Мэвис, которая осыпала его упреками и сказала, что все равно уже приглашена к обеду. Андреа была дома и начала прямо с того, что жаждет его видеть, но тут он почувствовал, что не хочет видеть ее, и понес какую-то околесицу, мол, говорят, будто ей предложили сделать эскизы декораций и костюмов для новой пьесы в театре Олд Вик. Потом, одурев окончательно, он взял телефонную книгу и долго водил пальцем вверх-вниз по четырем столбцам с фамилией Эссекс, а когда глаза у него начали уже слезиться от мелкого шрифта, нашел наконец: Джевон М. Эссекс, Уинстон-авеню, 5. После этого он сказал себе, что надо поехать в клуб, покуда он окончательно не свихнулся.
В клубе его немедленно обступили четверо людей, от которых он бегал уже не одну неделю.
9
Ровно в четверть третьего сэр Майкл увидел Шерли, ждавшую его на Беркли-сквер. На ней был костюм - кажется, синевато-зеленый - и нарядная коричневая шляпка, отчего она показалась ему не только очаровательной, но и, к его удивлению, очень элегантной. В неярком апрельском солнце площадь казалась нарисованной акварелью. То был один из тех необычайных дней, когда Мейфэр как бы переносится из Лондона в таинственную иноземную столицу, может быть, в какой-нибудь Руритании, только побогаче. Сэр Майкл, который позавтракал очень легко, но побаловал себя бутылкой превосходного "трамине", почувствовал вдруг, как настроение у него поднимается, как его захлестывает редчайший прилив радости под воздействием какой-то иной Луны, отнюдь не той, в которую нацеливают ракеты; он быстро открыл дверцу изнутри и буквально втащил девушку в машину, словно она и в самом деле, как это казалось, была чудесной добычей.
Автомобиль был с откидным верхом, вполне просторный и удобный, но шофер оказался не из тех, кто открывает дверцы и угодливо поправляет ковры. Это был угрюмый длинноволосый юнец, сильно смахивавший на эстрадного певца, и хотя он соблаговолил выслушать объяснения сэра Майкла, как добраться до дома леди Бодли-Кобем, неподалеку от Хенли-Уоллингфорда, но ясно дал понять, что ему эта поездка ни к чему. Как выяснилось, он все время, днем и ночью, развозил, как он выразился, "звезд театра, кино и телевизора" по студиям и ночным клубам и, видимо, считал поездку в Беркшир путешествием в самые темные трущобы. За какие-нибудь три минуты они с сэром Майклом решительно невзлюбили друг друга.
- Какая вы сегодня нарядная, Шерли, - сказал сэр Майкл, когда она уселась с ним рядом. - Не знаю, какое впечатление вы произведете на Бодли-Кобем, но я лично совершенно очарован. - Он убедился, что стекло, отделявшее их от шофера, поднято до самого верху, и продолжал: - Между прочим, вы разбираетесь в картах автомобильных дорог?
- Боюсь, что тут от меня будет мало толку, сэр Майкл, но я постараюсь.
- Скоро нам придется заняться этим, дорогая. Помяните мое слово, не пройдет и часа, как мы заблудимся, если не будем справляться по карте. Этот шофер сущий кретин. Вот увидите, стоит нам выехать из Лондона, как он поведет себя так, словно мы блуждаем у границ Монголии. Но вполне возможно, нас ждут приключения - если только вы любите приключения.
- Как приятно ехать в таком большом автомобиле.
- Да, недурно! А блокнот вы захватили?
- Вот он!
Она подняла блокнот маленькой ручкой, затянутой в коричневую перчатку, и он накрыл ее своей рукой, на которой перчатки не было, а она уронила блокнот на колени, сдернула перчатку и руки не отняла. От этого он словно разделился на две враждебные половины - с одной стороны, он чувствовал себя ослом, держась с ней за руки, а с другой - буквально таял от наслаждения. Автомобиль тем временем остановился, снова тронулся и потащился по какой-то западной окраине. Сэр Майкл сказал:
- А вам когда-нибудь приходило в голову, Шерли, что, перестав верить в ад, мы, в сущности, стремимся поскорей сделать адом землю? Уличное движение, шум, эти мерзкие заводы, идиотские объявления, бессмысленные лица, вся эта проклятая суматоха и хаос - если это не ад, то что это такое? Или вы со мной не согласны?
Ну конечно, не согласна. И не потому, решил он, что она бесчувственна и глупа, а потому, что их разделяют целых двадцать пять лет и она выросла среди всего того, что вселяет в него ужас. Рука, которую он держал - она теперь стала влажной, и он выпустил ее, сделав вид, будто хочет закурить сигарету, - была из другого века, нынешнего века. И вдруг он с тоской почувствовал, что, если, отбросив всякое притворство, он откровенно выскажет ей все, что, думает о ее необычайной красоте, ограбив, ради ее восхваления, мифологию и поэзию, она просто-напросто не поймет этого и будет смотреть на него, как на помешанного. Но все же, каков бы ни был этот век, она женщина, и под ее плоскими разговорчиками и милыми пошлостями, возможно, скрываются неподвластные времени тонкие ощущения и чувства. Может быть, стоит рискнуть?
Полил дождь, и мир за стеклами, дробясь, расплывался и тускнел. Он почувствовал, как она ближе придвинулась к нему, и был уверен, что она сделала это невольно. И так как он теперь молчал, она с чисто женским усердием принялась болтать. Заговорив о людях вроде их шофера, она сообщила ему, что "мальчики", как она выразилась, молодые люди ее поколения, вовсе не привлекают ее, хотя многие за ней ухаживали, особенно на танцевальных вечерах в "Бассейне", куда она больше не ходит. Они все слишком молодые, желторотые и пустоголовые, хотя один "мальчик" был очень "милый", такой "обходительный" и вместе с тем "артистичный" и прямо влюблен в свой киноаппарат; но он уехал к тетке в Бурнемут. Все это и еще многое он выслушал как бы в полусне: от недавнего приподнятого настроения и следа не осталось. Постепенно смеркалось; дождь усиливался; машина остановилась на пустыре, шофер не знал, куда ехать.
Последующие три четверти часа были полны раздражения, отчаяния, проклятий всем картам и дорогам, которые превратились в проселки, улочки и тупики. Шофер был хмур и молчалив, он жаждал только одного - приказа повернуть назад; Шерли не падала духом и готова была оказать ему любую моральную, но отнюдь не практическую поддержку; а сэр Майкл, в котором даже вожделение угасло из-за путаницы, дождя и бесполезной траты времени, начал про себя проклинать всю эту поездку, которая теперь казалась дурацкой и нисколько не походила на задуманный им удалой рейд Комси. Даже если он в конце концов найдет эту Бодли-Кобем, у него все равно уже не осталось и капли терпения.
Был уже пятый час, когда они свернули на дорогу, по которой, видимо, никто не ездил вот уже много лет, и, прыгая на ухабах, со стуком двинулись к чудовищному особняку, построенному около 1875 года, по всей видимости, архитектором, который по вечерам запоем пил коньяк и зачитывался Вальтером Скоттом. Если леди Бодли-Кобем действительно жила здесь, то, глядя на ее особняк, этому трудно было поверить. Но несомненно, это был тот самый дом, который они искали. Сэр Майкл помог Шерли выйти и велел ей поскорей бежать к огромному подъезду, где можно укрыться от дождя, потом повернулся к шоферу, который сидел неподвижно, и велел ему подождать, присовокупив, что ждать можно в доме, за стаканом чая.
- Как, в этом доме? - сказал шофер ехидно. - Да если хотите знать мое мнение, тут одни покойнички. Дураки мы, что сюда забрались!
- Ну, как вам угодно, можете торчать здесь, - сказал сэр Майкл резко.
Когда он подошел к Шерли, она изо всех сил тянула огромную ручку звонка. Откуда-то изнутри донеслось резкое звяканье. И больше ни звука. Она посмотрела на него с неуверенной улыбкой, и ему захотелось погладить ее по щеке, холодной, влажной и такой прелестной. Он яростно дернул ручку, и звон не смолкал до тех пор, пока дверь не распахнулась.
- Вам чего? - Голос человека, открывшего дверь, был не менее подозрителен, чем его взгляд. На нем была белая, вся перепачканная домашняя куртка, мешковатые фланелевые штаны и огромные домашние туфли. - Здесь ничего не требуется.
- Я сэр Майкл Стратеррик. - Он произнес это громко, с расстановкой. - Леди Бодли-Кобем ждет меня.
На мужчину это не произвело ни малейшего впечатления.
- Никого пускать не велено. - Он потряс головой и выпятил нижнюю губу. - Никого. Не велено, и все тут!