Глава 42. Дело осложняется
Я направился к кассе на главной платформе. Пока я шел туда, из своего кабинета появился главный инспектор Джордж Беллинхэм, ответственный за порядок на вокзале. Мы с ним были знакомы, поэтому я смело остановил его:
- Мистер Беллинхэм, не будете ли вы столь любезны проводить меня к кассе? Я хотел бы попросить клерка ответить на один или два вопроса, которые мне необходимо ему задать. Чуть позже я объясню вам, с какой целью, но вы и так достаточно хорошо меня знаете и вряд ли усомнитесь, если я скажу, что дело крайне важное.
Он прошел вместе с нами в служебное помещение зала продажи билетов.
- Мистер Чэмпнелл, кого из кассиров вы хотели бы опросить?
- Того, кто продает билеты третьего класса до Саутгемптона.
Беллинхэм указал на человека, пересчитывающего пачку денег; по-видимому, кассир намеревался сверить сумму с записями в огромном гроссбухе, развернутом перед ним. Это был невысокий худощавый парень с приятным лицом и улыбчивыми глазами.
- Мистер Стоун, этот джентльмен желает задать вам пару вопросов.
- Я к его услугам.
- Мистер Стоун, продавали ли вы, в течение сегодняшнего дня, билеты человеку, одетому в арабский костюм? - спросил я.
Он ответил с удивительной точностью:
- Продавал. Три билета на последний поезд в семь двадцать пять.
Три билета! Значит, интуиция меня не подвела.
- Вы можете его описать?
Мистер Стоун моргнул.
- Не совсем уверен в этом, разве что в самых общих чертах: он был необыкновенно стар и необыкновенно уродлив, а таких поразительных глаз, как у него, мне еще видеть не доводилось. У меня по телу холодок побежал, когда он уставился на меня через окошко кассы. Еще помню точно, что на голове он нес огромный тюк и придерживал его одной рукой, а края тюка свисали во все стороны - популярности среди людей, стоявших в очереди, ему это не добавило.
Сомневаться не приходилось, то был наш Араб.
- Вы уверены, что он попросил три билета?
- Конечно. Так и сказал: три билета до Саутгемптона - выложил передо мной точную сумму и показал три пальца - вот так. Ну и жуткие у него пальцы, ногти длинные, прямо как когти.
- Вы не видели, с кем он был?
- Нет, впрочем, я даже не смотрел. Отдал ему билеты, и он сразу ушел. На него еще люди вокруг ворчали, потому что он задевал их своим тюком.
Беллинхэм дотронулся до моей руки.
- Я знаю, про какого араба говорит мистер Стоун. Я сам его заметил, когда он настоятельно желал пронести тюк в вагон… и ноша эта была настолько велика, что не проходила в дверь, а, оказавшись внутри, заняла целое сиденье. Однако пассажиров ехало меньше, чем обычно, к тому же араб не мог или не хотел понять, что его драгоценный груз останется в безопасности в багажном вагоне, да и походил на человека, с которым спорить бессмысленно, так что я просто разрешил ему обосноваться в отдельном купе, вместе с его тюком и прочим.
- Он в тот момент был один?
- Тогда я подумал, что да: про другие билеты или спутников он промолчал, - но перед самым отбытием поезда к нему присоединились двое, мужчины, англичане. Когда я возвращался к себе, контролер у входа на перрон сказал, что те двое прошли к поезду вместе с арабом и он показывал три билета. Контролер еще тогда подумал, что это странно: он чужеземец, а они вроде местные.
- Вы можете описать тех двоих?
- Я-то вряд ли, но контролер, который проверял их билеты, сможет. Я был у другого конца поезда, когда они пришли. Успел только заметить, что первый казался достаточно заурядным, а второй был одет как бродяга, весь в лохмотьях и обносках, мне он тогда крайне не понравился.
Я подумал: "Ведь это была мисс Марджори Линдон, прекрасная девушка из почтенного семейства, избранница будущего министра".
Но вслух сказал:
- Мистер Беллинхэм, мне бы хотелось, чтобы вы немного отступили от правил и оказали мне услугу, а я, в свою очередь, уверяю, что вам не придется об этом жалеть. Пожалуйста, пошлите на следующую станцию телеграмму с приказом задержать араба и его спутников и не отпускать до получения дальнейших инструкций. В данный момент полиция их не разыскивает, но, как только я передам сведения в Скотланд-Ярд, приступит к розыскам - и, поверьте, весьма энергично. Как вы успели понять, сейчас нам дорога каждая секунда. Где мне найти начальника вокзала?
- Он уже ушел. Я его замещаю.
- Так вы сделаете это для меня? Повторяю, вам не придется об этом сожалеть.
- Сделаю, но только под вашу ответственность.
- С удовольствием соглашусь.
Беллинхэм взглянул на часы.
- Сейчас примерно без двадцати девять. По расписанию поезд прибывает в Бейсингсток в девять ноль шесть. Если мы незамедлительно отправим туда телеграмму, их задержат, как только поезд придет.
- Отлично!
Телеграмма была отправлена.
Нас проводили в кабинет Беллинхэма, где мы стали ждать ответа. Лессинхэм безостановочно мерил шагами комнату; кажется, он утратил всякую власть над собой, и беспрестанное движение стало для него абсолютной необходимостью. Непоседливый Сидней, напротив, уселся, откинулся на спинку стула, вытянул ноги перед собой и глубоко засунул руки в брючные карманы. Он не сводил взгляда с Лессинхэма, словно наблюдение за волнением спутника помогало ему успокоиться. Я же попытался как можно полнее, насколько позволяли ситуация и время, изложить дело в письме, которое отправил с вокзальным полицейским в Скотланд-Ярд.
Затем я обратился к своим компаньонам:
- Джентльмены, день близится к вечеру. Возможно, нам предстоит дальняя поездка. Осмелюсь посоветовать немного перекусить.
Лессинхэм потряс головой.
- Ничего не хочется.
- Мне тоже, - эхом отозвался Сидней.
Я вскочил с места.
- Вы уж извините, если скажу глупость, но, безусловно, вам ли, мистер Лессинхэм, не знать, что нельзя исправить положение, будучи неспособным здраво его оценить? Идите и поешьте.
Невзирая на сопротивление, я потащил их в буфет, где пообедал сам - не слишком хорошо, а мистер Лессинхэм с трудом справился с тарелкой супа. Сидней копался в малопривлекательном пироге с курицей и ветчиной; в этом он оказался упрямее Лессинхэма: нам так и не удалось переубедить его взять что-нибудь менее тяжелое для пищеварения.
Я только-только покончил с котлетой и намеревался приступить к сыру, когда в буфет, с телеграммой в руке, ворвался Беллинхэм.
- Птички упорхнули, - закричал он.
- Упорхнули!.. Как?
Вместо ответа он передал мне телеграмму. Я прочитал ее:
"Описанные личности в поезде не обнаружены. Проводник утверждает, что они сошли в Воксхолле. Телеграфировал в Воксхолл, они вам ответят".
- Какой рассудительный малый послал эту телеграмму, - сказал Беллинхэм. - Самостоятельно отправил в Воксхолл сообщение, и это сбережет нам много времени; надо немедленно связаться с ними. Ого!.. это еще что? Не удивлюсь, если нам уже ответили.
Пока он говорил, вошел носильщик и передал Беллинхэму конверт. Инспектор распечатывал телеграмму, а мы не сводили глаз с его лица. Наконец он прочитал депешу и не смог сдержать удивленного возгласа:
- Мистер Чэмпнелл, этот ваш араб со своими приятелями, кажется, прелюбопытнейший тип.
Он передал бумагу мне. Телеграмма походила на доклад. Лессинхэм с Сиднеем, отбросив условности, нависли над моим плечом, пока я ее читал:
"Пассажиры вечернего поезда до Саутгемптона жаловались на шум, исходивший из купе в вагоне 8964. Установлено, что со времени отбытия поезда из Ватерлоо оттуда раздавались крики и вопли, словно там кого-то убивали. Из купе вышли араб и два англичанина, весьма подходящие под описание в телеграмме из Бейсингстока. Все трое утверждали, что ничего особенного не происходило, а кричали они, потому что решили так развлечься. Араб сдал три билета до Саутгемптона в кассу, а в ответ на вопросы объяснил, что они передумали и дальше не поедут. Так как следов борьбы или насилия обнаружено не было, причин для задержания не нашлось и им было разрешено уйти. Они взяли кэб (номер 09435). Араб и один его спутник сели внутрь экипажа, а второй англичанин поехал снаружи. Местом назначения была названа Коммершиал-роуд в Лайм-хаусе. Кэб успел вернуться. Извозчик говорит, что по просьбе пассажиров высадил их на Коммершиал-роуд, на ее пересечении с Сатклифф-стрит, недалеко от порта. Они пошли вверх по Сатклифф-стрит: англичане впереди, араб сзади - повернули за первый же угол и скрылись из глаз. Извозчик также рассказал, что всю дорогу англичанин внутри экипажа, настолько грязный и потрепанный, что его не хотелось пускать в кэб, непрерывно рыдал, и это так сильно привлекало внимание, что он дважды спускался с облучка и заглядывал внутрь кареты, желая убедиться, все ли в порядке, и оба раза англичанин отвечал, что ничего особенного не происходит. Извозчику показалось, что оба англичанина слабы умом. Мы тоже заметили это. Они молчали, пока араб не приказывал им говорить, а когда к ним обращались, смотрели пустым взглядом, как сумасшедшие.
Стоит отметить, что араб нес огромный тюк, который, вопреки протестам кэбмена, взял с собой внутрь экипажа".
Я внимательно изучил содержание доклада, не упустив из вида его ужасный тайный смысл, неведомый составителю, после чего обратился к Беллинхэму:
- Мистер Беллинхэм, с вашего позволения, я оставлю этот отчет у себя: в моих руках он будет в безопасности, вы же можете снять копию, а если понадобится, я предоставлю оригинал в полицию. Когда поступит запрос из Скотланд-Ярда, скажите, что я отправился на Коммершиал-роуд и о дальнейших своих действиях сообщу в полицейский участок Лаймхауса.
Через минуту мы вновь колесили по улицам Лондона - втроем в хэнсомовском кэбе.
Глава 43. Убийство у миссис Хендерсон
От Ватерлоо до Лаймхауса путь неблизкий, и он кажется еще длиннее, если волнение до предела натягивает нервы и только и думаешь, как бы поскорее добраться до места. Как назло, кэб нам попался не из быстрых. Начало поездки прошло в тишине. Все размышляли о своем.
Потом Лессинхэм, сидящий рядом со мной, сказал:
- Мистер Чэмпнелл, то сообщение все еще у вас?
- Да.
- Вы не покажете его мне?
Я передал ему бумагу. Он прочитал ее один раз, затем повторно - и, по-моему, снова. Я старался не смотреть на него, однако не мог не заметить, что щеки его побледнели, рот задергался и лихорадочно заблестели глаза; этот Народный Вождь, чьей главной чертой всегда считалась невозмутимость, был готов сорваться, как истеричная дама. Умственное напряжение, преследовавшее его в последние дни, слишком сильно сказалось на его физическом состоянии. Исчезновение любимой, безусловно, стало последней каплей. Я понял, что если в скором времени это напряжение не разрядится, он окажется гораздо ближе к эмоциональному и интеллектуальному краху, чем сам предполагает. Будь у меня власть над Лессинхэмом, я бы тут же приказал ему отправляться домой и ни о чем не думать, но в сложившейся ситуации я сознавал, что это бесполезно, и поэтому решил действовать совершенно иначе. Чувствуя, что ожидание для него является худшей мукой, я счел нужным объяснить, насколько это возможно, чего именно опасаюсь и как предполагаю предотвратить нежелательный ход событий.
Вскоре он задал давно ожидаемый мной вопрос, но сделал это голосом столь хриплым и надорванным, что тот, кто слышал его выступления перед избирателями или в Палате общин, вряд ли узнал бы его:
- Мистер Чэмпнелл… кем, по вашему мнению, был человек в обносках и лохмотьях, описанный в докладе с Воксхоллского вокзала?
Он прекрасно знал, кто это был, но я понимал, почему ему так хочется, чтобы догадку высказал я.
- Надеюсь, что этим человеком окажется мисс Линдон.
- Надеетесь! - у него вырвался стон.
- Да, надеюсь: ведь если это так, то не исключено и даже вполне вероятно, что через несколько часов она вновь окажется в ваших объятиях.
- Дай Бог, чтобы вы оказались правы!.. дай-то Бог!.. да смилостивится над нами Господь!
Я не смел на него посмотреть: дрожь в голосе говорила о том, что в глазах Лессинхэма стоят слезы. Атертон продолжал молчать. Он наполовину высунулся из кэба, глядя прямо вперед, будто видел там девушку, взывающую к нему, и не мог отвести от нее взора.
Потом Лессинхэм опять заговорил, то ли обращаясь к себе самому, то ли ко мне:
- Там написано о криках в поезде и плаче в кэбе… что этот негодяй сделал с ней? Как моя милая, должно быть, страдает!
Лично я вряд ли позволил бы себе задумываться над этим. Представляя, как взлелеянная в неге девушка попала во власть дьявола во плоти, одержимого - я не сомневался, что так называемый Араб одержим, - всеми демонами ужаса и страха, я не мог унять дрожь. Отчего, как говорилось в отчете со станции, кто-то пронзительно кричал, заставляя пассажиров думать, что совершается убийство? Какая невыносимая боль стала причиной воплей? Какая нестерпимая мука? Что за плач заставил приземленного и много повидавшего извозчика дважды спускаться с козел и проверять, в чем там дело? Какие страдания все это могло означать? Беспомощная девушка - успевшая испытать так много, пережить мучения, что были, возможно, хуже смерти! - оказалась заперта в тряской, болтающейся карете вместе с адским чужеземцем и огромным тюком, внутри которого таились безымянные кошмары… как издевались над ней, пока везли через самый центр цивилизованного Лондона? Что она испытывала, беспрестанно стеная и рыдая?
О таких вещах лучше не думать, и мне было совершенно очевидно, что следует во что бы то ни стало отвлечь Лессинхэма от горестных размышлений.
- Ну же, мистер Лессинхэм, ни вас, ни меня подобные мрачные мысли до добра не доведут. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Кстати, разве сегодня вы не должны были произносить речь в Палате общин?
- Должен!.. Да, я должен был выступать… но какое это имеет значение?
- Но вы никого не предупредили о том, что будете отсутствовать?
- Предупредил?.. но кого я должен был поставить в известность?
- Дорогой мой! Послушайте меня, мистер Лессинхэм. Я бы всерьез хотел, чтобы вы последовали моему совету. Возьмите другой кэб - или даже этот! - и немедленно отправляйтесь в Парламент. Еще не поздно. Будьте мужчиной, произнесите речь, которую обязаны произнести, исполните свой политический долг. Если вы поедете со мной, то скорее помешаете, чем поможете, и при этом, вероятно, нанесете своей репутации непоправимый урон. Делайте, как говорю, а я приложу все усилия к тому, чтобы вы получили благие новости еще до окончания своего выступления.
Он ответил мне с горечью, к которой я оказался не готов:
- Если я отправлюсь в Парламент и, находясь в таком состоянии, попробую произнести речь, меня засмеют, похоронив мою карьеру.
- Разве, пропустив заседание в Палате, вы не рискуете тем же?
Он схватил меня за рукав.
- Мистер Чэмпнелл, вы понимаете, что я на грани безумия? Понимаете, что хотя я сижу рядом с вами, я продолжаю жить в двойственном мире? Я все пытаюсь и пытаюсь схватить этого… этого дьявола и вдруг оказываюсь в его египетском логове, на постели из ковров, а рядом с собой вижу Певицу, тогда как Марджори истязают, рвут на части и сжигают у меня на глазах! Да поможет мне Бог! В моих ушах звенят ее крики!
Он говорил довольно тихо, но от этого не менее выразительно. Я собрался с силами и строго ответил ему:
- Признаюсь, мистер Лессинхэм, я в вас разочарован. Мне всегда казалось, что вы человек недюжинного склада, а вместо этого предо мной некто необыкновенно слабый, с настолько разыгравшейся фантазией, что его волнение больше походит на женскую истерику. Ваши дикие речи совсем не соответствуют обстоятельствам. Повторяю, я ничуть не исключаю, что к завтрашнему утру мисс Линдон окажется рядом с вами.
- Да… но какой она будет? Той же Марджори, которую я знаю, с которой я расстался вчера… или иной?
Я уже задавался этим вопросом: в каком состоянии мы найдем ее, когда наконец вызволим из плена? Я отказывался думать об ответе. И я покривил душой:
- Давайте надеяться, что она вернется прежней, целой и невредимой, пусть и немного напуганной.
- Вы сами-то верите, что так будет: ее не тронут, она не изменится, сохранив свою чистоту?
Тут я не мог не солгать, потому что мне показалось необходимым успокоить его растущее возбуждение:
- Верю.
- Не верите!
- Мистер Лессинхэм!
- Думаете, я не вижу вашего лица, на котором написаны те же мысли, что терзают меня? Являясь человеком чести, неужели вы продолжите отрицать свои опасения, что когда Марджори вернется ко мне - если вернется! - то от моей возлюбленной останется одна лишь оскверненная оболочка?
- Даже если предположить, что в ваших словах имеется крупица истины - а я отнюдь не намерен этого делать, - какой смысл заговаривать о таком с подобным отчаянием?
- Да, смысла нет… если, конечно, не хочется взглянуть в глаза правде. Мистер Чэмпнелл, не надо со мной лице мерить или пытаться что-то скрывать, как будто я малое дитя. Если жизнь моя разрушена - а ей действительно конец, - скажите об этом прямо, выкладывайте все как есть. Вот это, по-моему, и называется мужским поведением.
Я молчал.
Дикая история его пребывания в каирской преисподней, столь странная - хотя почему странная, когда мир наш полнится совпадениями?! - пролила свет на определенные события, произошедшие три года тому назад и с тех пор остававшиеся окутанными тайной. Тогда это дело попало мне в руки. Если вкратце, случилось следующее.
Трое - две сестры и их младший брат, выходцы из приличной английской семьи, - отправились в кругосветное путешествие. Они были молоды, жаждали приключений и, грубо говоря, творили всякие глупости. Вечером после своего приезда в Каир им вдруг "взбрело в голову", несмотря на возражения людей более осведомленных, чем они сами, прогуляться в одиночку по туземным кварталам.
Они ушли - и больше не вернулись. Точнее, не вернулись обе сестры, потому что спустя некоторое время молодого человека - то, что от него осталось, - все же обнаружили. Когда они пропали, начались розыски, но так как родственников или даже друзей у них в стране не оказалось, а имелись только случайные знакомые, прибывшие в Египет на одном корабле с ними, то и особой суматохи вокруг их исчезновения никто не поднял. В любом случае, ничего не нашли. В Англии у них осталась мать-вдова, получившая одну лишь короткую телеграмму об их прибытии в Каир и не знавшая ничего о том, что с ними там произошло. Она связалась с египетским посольством и выяснила, что, по всей вероятности, ее детей больше нет на белом свете.
Вот тогда и поднялась настоящая шумиха. Насколько я могу судить, полиция перевернула вверх дном город и его окрестности. Но все оказалось тщетно: если говорить о результатах поисков, то власти могли бы с тем же успехом оставить дело в покое - от этого ничего бы не изменилось.