Миллионы яростных и страстных слов написаны о недавнем французском кризисе и кризисе кризиса. Бесстрастное и скупое перо историка отобразило бы эти события так: когда двенадцатого февраля 19** года месье Руморга наконец вынудили поставить на голосование монакский вопрос, результат никого не удивил. Многие из окружения месье Руморга решили, что он с удовольствием покинул пост премьер-министра. Месье Руморг являлся не только почетным главой протокоммунистической партии, но и признанным авторитетом в области психоботаники. Он неохотно принял пост премьера - ведь из-за этого ему пришлось отложить опыты по исследованиям болевых ощущений у растений, которые он много лет проводил в лаборатории в Жуан-ле-Пен. Только специалисты по психоботанике знали о фундаментальной монографии профессора Руморга "Тенденции и симптомы истерии красного клевера", воспроизводящей развернутое письмо профессора в Академию наук. Академический триумф над критиками (иные в злобе дошли до того, что публично объявили профессора клевероманьяком) еще более охладил его желание руководить своей партией и Францией в придачу. Газета "Война за мир", хотя и стоявшая в оппозиции к протокоммунистам, почти дословно процитировала месье Руморга, заметив, что с истерией белого клевера, при всех его недостатках по сравнению с красным, легче справиться, чем с избранниками французского народа.
Проблема, из-за которой пало правительство месье Руморга, хотя и была актуальна, принципиальной для страны не являлась. Да и все вокруг считали, что, не будь монакского вопроса, на его месте встал бы какой-нибудь другой. Месье Руморг оставил свой пост с достоинством и с радостью предался работе над новой книгой "Наследственная шизофрения у бобовых, или Менделевы семейства и бастарды".
Так или иначе, Франция осталась без правительства. Когда президент Сонне призвал христианских атеистов сформировать правительство, те тут же затеяли междоусобицу. Социалисты лишились всякой поддержки. Христианские коммунисты не смогли добиться большинства даже при поддержке Лиги налогонеплательщиков. И тогда президент Сонне собрал в Елисейском дворце историческую конференцию лидеров всех партий.
Стоит перечислить партии, принявшие участие в конференции, поскольку некоторые из них уже исчезли с лица земли, а им на смену пришли другие. Список откликнувшихся на президентский призыв составлен не по степени их влиятельности, а скорее по партийно-географическому принципу, в зависимости от расстояния до центра. В Елисейском дворце собрались:
консервативные радикалы,
радикальные консерваторы,
роялисты,
правоцентристы,
левоцентристы,
христианские атеисты,
христианские христиане,
христианские коммунисты,
протокоммунисты,
неокоммунисты,
социалисты
и
коммунисты как таковые.
Коммунисты как таковые раскололись на
сталинистов,
троцкистов,
хрущевцев,
и булганинцев.
Споры длились три дня. Лидеры спали на бархатных диванчиках в большой бальной зале и питались хлебом с сыром и алжирским вином, которые были предоставлены месье президентом. В большой бальной зале Елисейского дворца зеркала покрывают не только стены, но и потолок, и казалось, там собрались не сорок два партийных лидера, а тысячи. Каждый поднятый кулак превращался в пятьдесят кулаков, эхо от поверхности зеркал стократ повторяло каждый голос.
Отставной премьер месье Руморг покинул собрание и уехал в Жуан-ле-Пен, получив телеграмму от мадам Руморг. Мадам сообщала, что у их польско-китайской свиноматки по кличке Тревожница начались схватки.
За неделю заседаний лидеры так ни к чему и не пришли. Президент Сонне предоставил в распоряжение делегатов ванные, отказавшись нести ответственность за их грязное белье. Создавшееся положение наконец-то осветила французская пресса. Юмористический журнальчик "Аллигатор" советовал так держать - за то время, пока лидеры партий не занимались партийным руководством, не случилось ни единого национального кризиса.
Источником великих исторических свершений часто бывают мелочи. К началу второй недели лидеры большинства партий обнаружили, что охрипли и осипли и не способны издавать даже шепот. Вот тогда-то сплоченная группка роялистов и взяла верх. Не надеясь войти в состав нового правительства, они пламенных речей не произносили и сохранили свои голоса в целости. После сумятицы первых восьми дней конференции спокойствие роялистов произвело эффект разорвавшейся бомбы.
Граф де Террефранка гордо взошел на трибуну, несмотря на протестующий шепот месье Трифле, радикального консерватора. Граф четко и громко объявил, что роялисты сплотили свои ряды. Сам он, сказал граф, несмотря на неизменную верность Меровингам, которым обязан своим титулом, согласился примкнуть к сторонникам Бурбонов - хотя и сохраняя верность великим и непревзойденным Меровингам, но учитывая, что не осталось принца чистой меровингской крови. В связи с этим он предоставил слово герцогу де Троефронту, чье предложение должны были поддержать не только прочие роялисты, но и все честные, разумные люди во Франции.
При обычных обстоятельствах герцог де Троефронт вряд ли стал бы выступать с речью перед публикой. У него была волчья пасть - дефект, передававшийся в его семье из поколения в поколение. Но сейчас он выступил, и был не только услышан, но и понят. Франция, сказал он, ныне на распутье. Под засаленным флагом грязных, алчных бездарей Франция из славного флагмана всего мира превратилась в обиженную, сварливую третьесортную державу, жалкую провинцию, которая безуспешно пытается лизать одновременно как сапоги Англии с Америкой, так и сапоги комиссаров.
Месье герцог, пораженный собственным красноречием, сел, не договорив. Ему намекнули на эту оплошность, и он величественно встал снова. Он предложил, вернее, приказал восстановить монархию во Франции, чтобы та восстала как феникс из пепла республик и воссияла для всего мира. Окончив свою речь, герцог в слезах выбежал из дворца, крикнув напоследок республиканским гвардейцам, стоявшим у входа: "Я не смог! Не смог!" Но на самом деле, как теперь известно, ему все удалось.
Выступление герцога де Троефронта шокировало партийных лидеров. Они замерли от изумления, а когда опомнились, начали перешептываться, сбившись в кучки и испуганно озираясь.
Месье Деклозье, занимавший скромный пост советника по культуре, но являвшийся фактическим лидером коммунистического блока, первым осознал смысл герцогского предложения. Вслед за месье Деклозье коммунисты покинули бальную залу и собрались на внутрипартийное совещание в президентской ванной. Там сразу возник вопрос протокольного плана - кому и какое из сидячих мест занять? Генеральным секретарем был месье Дебидье, но реальная власть принадлежала месье Деклозье. Поэтому разгорелся жаркий спор по поводу того, какое место более почетно: на унитазе или биде? Спор, как водится, мог продолжаться до бесконечности, но положение спас месье Гюстав Армони, смело бросившись на амбразуру. "Да! - воскликнул он. - Коммунистическая партия - это коммунистическая партия, но Франция - это ведь Франция!"
Месье Деклозье нервно ущипнул себя за подбородок и принял историческое решение занять место на биде. Хотя, предвидя возможность неверного истолкования своего поступка, поспешил заметить, что нынешнее положение дел, несомненно, временное и вызвано чрезвычайной и сугубо французской ситуацией. Немецкие товарищи вполне могут придерживаться иной линии - как раз противоположной. Это историческое решение было встречено шквалом аплодисментов, весьма ободривших месье советника по культуре.
Месье Деклозье рассуждал так: задача коммунистической партии - подготовка революции. А потому любые перемены в обществе, способствующие революции, партии выгодны. Сейчас в политической жизни Франции царит анархия. Бороться с анархией трудно, потому что для диалектически не подкованного большинства революция и есть анархия. Непосвященные не видят смысла в замене анархии анархией. С другой стороны, монархия, как показала история, создает естественную почву для революции. А потому реставрация монархии во Франции, несомненно, выгодна коммунистам. Она ляжет краеугольным камнем в фундамент революции, причем революции скорой.
Тут месье Дебидье счел нужным вмешаться и заметить, что мировая общественность, наверное, будет напугана, если французские коммунисты поддержат реставрацию. Но месье Деклозье заверил генерального секретаря, что никакой информации об этом к общественности не просочится. Французские коммунисты вообще не будут голосовать. Как только короля коронуют, настанет время выступить с заявлением о том, что Франция обманута и поддалась давлению империалистов. А тем временем подготовка революции будет идти полным ходом.
После минутного размышления месье Дебидье встал и дружески пожал руку месье Деклозье, закрепив этим простым, искренним жестом свое согласие. Прочие делегаты немедленно последовали его примеру. Лишь один из них робко высказал опасение, что социалисты могут объединиться с христианскими атеистами и протокоммунистами, чтобы, когда коммунисты воздержатся от голосования, забаллотировать предложение.
- В таком случае мы обязаны принять все меры, чтобы этого не случилось, - ответил месье Деклозье. - Надо намекнуть социалистам, если они сами до этого не додумаются, что король поможет им справиться с протокоммунистами.
Эта реплика была встречена аплодисментами, и делегаты вернулись в бальную залу.
Тем временем прочие лидеры тоже совещались. Социалистам не требовались подсказки. Они и так знали, что король поможет им обуздать коммунистов. А без этого камня в ботинке социалисты могли без помех взять курс на постепенные реформы, свою излюбленную политику.
Христианские атеисты пришли к выводу, что нынешняя партийная чехарда и политическая анархия только укрепляют Церковь, которая анархии не подвержена. Монархия - вечный враг воинствующей Церкви. Англия - известный пример того, как монархия успешно противостоит проискам папистов.
Христианские христиане согласились, что королевская семья всегда оставалась в лоне католицизма, а аристократия, особенно старая, до сих пор не изменившая вере, тем более вере не изменит, раз уж ее мечты стали явью.
Левые центристы - могущественная сила, особенно в союзе с правыми центристами. Вместе эти партии представляют тех, кого звали "Сто семейств", хотя после Второй мировой войны и американской экономической помощи им подошло бы название "Двести семейств". Эти две партии представляли не только шахты и фабрики, но и банки, и социальное страхование, и недвижимость. Единственная разница между партиями состояла в том, что левые центристы выступали за пенсию по возрасту и медицинскую страховку на манер американских корпораций, а правые центристы были против этого. Обе партии немедленно согласились на реставрацию, потому что король, вне всякого сомнения, обуздает коммунистов и социалистов и положит конец назойливым требованиям об увеличении зарплаты и сокращении рабочего дня.
Лига налогонеплательщиков пришла к выводу, что король обложит налогами правых и левых центристов - для чего же те существуют, как не для уплаты налогов? Конечно, монархия избавит от налогов аристократию, но аристократов очень мало, большинство из них - нищие, так что избавление их от налогов ни на чем не отразится.
Вот причина единодушия, не имеющего аналогов во французской политической истории. Все были за монархию, видя в ней выгоду для себя. Коммунисты, верные избранному курсу, хранили обиженное молчание.
Французская пресса подхватила идею реставрации и принялась оживленно обсуждать ее, исходя из собственных соображений. "Фигаро" в редакционной статье на первой полосе убеждала читателей, что достоинство и образ Франции в глазах иностранцев только выиграют, если символом страны станет король, а не кутюрье. Парижане в целом хорошо отнеслись к идее реставрации. Они любили разнообразие. А ассоциация владельцев ресторанов, законодатели высокой моды и хозяева отелей смекнули, что, поскольку американцы как мухи на мед полетят на все королевское, приток туристов с лихвой окупит убытки по смене вывесок. Что касается фермеров и провинциалов, так те всегда были в оппозиции к любому правительству, а потому поддерживали любые перемены. Сторонники реставрации потребовали немедленного голосования в Национальной ассамблее.
Французские роялисты, как и роялисты в любой стране, где монархию как форму власти искоренили, никогда не теряли надежды на реставрацию. Такова природа любого уцелевшего аристократа, это у них в крови - неискоренимая и вечная надежда на возвращение легендарного золотого века доблести и процветания. Когда снова восторжествуют правда и честь, верность долгу и королю, когда слуг и крестьян защитят, накормят и обогреют, а не выкинут их, беспомощных, в хищный, враждебный мир, когда человеку воздадут за его славное прошлое, а не за жалкую суету настоящего, когда Его Благословенное Величество, простерев величественно руку, призовет благородных и утонченных. Его Величество обласкает избранных и сурово накажет выскочек и подрывателей устоев. Мужчины будут галантны с дамами, а дамы - милы и любезны с мужчинами. А кому это не по нраву, тем не место в благородном обществе.
Само собой, роялисты были как бельмо на глазу у республиканцев. Партия роялистов, хотя и немногочисленная, небогатая и почти незаметная, демонстрировала сплоченность и фанатичную преданность монархической идее. Трения между ее членами возникали главным образом но личным, а не партийным поводам. Правда, периодически возникали проблемы, связанные со сравнением древности и престижа родов и поддержанием ветшающей фамильной чести.
Пока Национальная ассамблея с возрастающим энтузиазмом обсуждала реставрацию, роялисты устроили свою конференцию в зале, который после аншлюса Чехословакии Советским Союзом служил пристанищем чешскому Клубу социалистических ораторов и гимнастов.
Трудностей не предвиделось. Претендент от Бурбонов был выдвинут на вполне законном основании, подготовлен и соответствовал королевскому посту. Но по странной случайности на конференцию его не пригласили. На ней присутствовали:
верцингеторианцы,
меровингианцы,
каролингианцы,
капетингианцы,
бургундианцы,
орлеанисты,
бурбонисты,
бонапартисты
и две малочисленные группы -
анжуисты, которых, по слухам, поддерживали англичане,
и
цезарианцы, происходившие, по их заверениям, от самого Юлия Цезаря и гордо носившие левую перевязь.
Бурбонисты держались по-королевски и снисходительно по-бурбонски улыбались, когда собравшиеся поднимали тосты за здоровье короля. Но когда они обнародовали имя своего претендента, графа Парижского, началось нечто невообразимое.
Бонапартисты, потрясая в ярости кулаками, повскакали со своих мест. Граф де Жюр, чей прадедушка выносил свой маршальский жезл в солдатском ранце, закричал:
- Бурбон?! Почему Бурбон?? Неужели иссякла священная кровь Наполеона? К чему союз с орлеанцами? Господа, вы собираетесь жить под властью Бурбонов? Повинных в падении монархии во Франции? Неужели мы…
- Не-е-ет! - кричали анжуисты, с явным, как показалось некоторым, английским акцентом.
- Лучше уж Меровинги, лучше Ленивые короли! - вопили капетингианцы.
Дебаты длились целые сутки. Благородные голоса охрипли, а благородные сердца устали взволнованно биться. Из всей аристократии только меривингианцы сидели молча и спокойно, внимательно слушали.
Утром второго дня общее крайнее истощение доказывало, что роялисты не способны избрать короля так же, как республиканцы - сформировать правительство. Еще ночью роялисты послали за шпагами и стали решать спорные вопросы как подобает аристократам. К утру мало кто из благородных делегатов остался без царапин и порезов, защищая свою честь. Одни только меровингианцы сидели спокойно, без единой царапины.
В 10.37 утра двадцать первого февраля 19** года престарелый Хильдерик де Саон неторопливо встал и негромко заговорил скрипучим, глухим меровингианским голосом, не охрипшим, в отличие от большинства голосов.
- Мои благородные друзья, - начал он. - Как вы знаете, я - сторонник династии, которая даже не признает ваше существование.
Один из бурбонистов устало потянулся к стойке со шпагами, но Хильдерик предостерегающе поднял руку:
- Успокойтесь, дорогой маркиз. Мои короли, как свидетельствует история, исчезли из-за собственной лени. Мы, меровингианцы, короны не хотим. Следовательно, мы более всего подходим на роль арбитров и советчиков.
Граф де Террефранка высокомерно усмехнулся.
- Мне кажется, годы республики повлияли на всех нас. Вы, господа, вели себя бездумно, как избранники народа, никогда не знавшего, чего именно он хочет. У вас, правда, выносливости поменьше. Хорошо, что на наше собрание не допущены посторонние и никто, кроме нас самих, не видит нашего позора.
Все в зале виновато примолкли. Аристократия, устыдившись, понурилась, а Хильдерик продолжал:
- Во времена моих предков вопросы наследования решались благородно: с помощью яда, кинжала либо удавки в сильных и сноровистых руках душителя. Сейчас мы отдались на милость голосования. Хорошо, будем относиться к этому как подобает благородным. Пусть правит тот, кто на самом деле мог позволить себе голосование.
Тут Хильдерик сделал паузу, отвинтил набалдашник своей трости и глотнул коньяку из отверстия, в котором когда-то пряталось лезвие шпаги.
- Кто-нибудь желает перебить меня? - спросил граф вежливо. - Нет? Хорошо, тогда я продолжу. Как вам известно, Бурбоны, орлеанцы, бургундцы, даже выскочки Капетинги - все они правили только одним способом, не правда ли? Мечом и топором. Потому я бы предложил заглянуть дальше в прошлое. Что касается Анжу… - Граф многозначительно изобразил черчиллевский жест "виктории", но вверх ногами.
Тут с места вскочил анжуист, намереваясь выкрикнуть: "Так хто же? Неужели вы?" Но из его измученной прениями глотки вырвалось лишь что-то вроде "Та-а-хто? У-вы?"
- Нет, - ответил Хильдерик. - Я вполне доволен жизнью, которой наслаждались и мои короли. И предлагаю решить проблему, как ее решили они. Я предлагаю отдать трон Франции тому, в чьих жилах течет священная кровь Карла Великого.
Бурбонист вымучил сдавленным шепотом:
- Вы с ума сошли? Его род вымер!
- Не совсем, - ответил Хильдерик спокойно. - Припомните, благородные господа, - хотя в те времена ваши предки еще пасли овец, - что Пипин Второй Эристаль, нарушив Салический закон о наследовании, отдал все королевство сыну Карлу, позднее прозванному Мартелл, что значит "Молот".
- Ну и что? - возразил Бурбон. - У Карла не осталось потомков.
- У Карла Мартелла - нет. Но я прошу вас вспомнить, что Карл был незаконнорожденным сыном. Возможно, это и заставило вас забыть о том, что у Пипина было два законных сына. Он не имел права отказать им в наследстве - но имел ли он в то время силы и возможность поступить иначе?.. В Париже сейчас живет Пипин Арнульф Эристаль, астроном-любитель и очень хороший человек. У него есть дядя по имени Шарль Мартель, владеющий небольшим антикварным магазином на улице Сены. Имя Мартель не совсем идет ему - он происходит из легитимной ветви рода.
- Они могут это доказать?