Сама коронация стала апофеозом хаоса. В последний момент обнаружилось, что забыли о лошадях для королевских карет. Положение спасли парижские живодеры, хотя из-за их щедрости несколько парижских кварталов осталось на три дня без мяса. "Мисс Франция" в образе Жанны д’Арк, в рыцарских доспехах стоявшая рядом с троном, держа в одной руке знамя, в другой меч, потеряла от жары сознание. Во время принятия королевской присяги она с грохотом рухнула наземь, как набитый тарелками комод. Шестеро служек проворно подхватили ее и прислонили к готической колонне. О несчастной мисс вспомнили только поздно вечером.
Коммунисты, повинуясь неодолимому инстинкту, намалевали на стенах собора надпись: "Наполеон, убирайся на Корсику!" - но эта погрешность по отношению к истории и хорошим манерам была воспринята всеми с юмором.
Коронация завершилась к одиннадцати утра, и толпы зевак тотчас ринулись в Париж посмотреть на парад. Процессия должна была стартовать от площади Согласия к Триумфальной арке в два. Начался парад в пять.
Все места у окон, выходящих на Елисейские поля, были распроданы задолго до пятнадцатого июля. За место на карнизе брали пять тысяч франков. Владельцы стремянок получили возможность наслаждаться отпуском в сельской местности еще неделю.
Парад срежиссировали так, чтобы представить и прошлое, и настоящее. Открывали парад пэры Франции в каретах, изукрашенных позолотой и резными ангелочками. За каретами тягачи тянули батарею тяжелой артиллерии, за артиллерией шла рота арбалетчиков в прорезных камзолах и шляпах с плюмажем, за ними - полк драгун в начищенных до блеска кирасах, за драгунами - тяжелые танки и тягачи с ракетами. Следом - цвет рыцарства в полном вооружении, батальон парашютистов с короткоствольными автоматами, королевские министры в мантиях, взвод мушкетеров в панталонах, кружевах, шелковых чулках и украшенных огромными пряжками туфлях на высоченных каблуках. Мушкетеры шествовали, величественно опираясь на подпорки для мушкетов, как на посохи.
А за ними со скрипом катила королевская карета. Пипин Четвертый, задрапированный в пурпурный бархат и горностаи, сидел рядом с утопающей и мехах королевой и по-королевски приветствовал ликующих зрителей. Свистящих и гикающих он, впрочем, приветствовал точно так же.
На перекрестке авеню де Мариньи и Елисейских полей полоумный диссидент выпалил в короля из пистолета, целясь с помощью перископа поверх голов толпы. Пуля угодила в королевскую лошадь. Мушкетер из арьергарда обрезал постромки и доблестно впрягся вместо нее. Карета продолжила путь. За свою доблесть мушкетер (его звали Рауль де Конь) потребовал и получил пожизненный пенсион. За королевской каретой шел оркестр, послы, представители профсоюзов, ветераны, крестьяне в народных костюмах из нейлона, партийные лидеры и предводители дворянства.
Когда наконец королевская карета достигла Триумфальной арки, улицы вокруг площади Согласия еще были запружены желающими увидеть парад. Но все эти детали общеизвестны, ибо освещены прессой в мельчайших подробностях.
Когда королевская карета остановилась у Триумфальной арки, королева Мари повернулась, желая поговорить с августейшим супругом, и обнаружила, что он исчез. Король вставил в мантию свой посох, как подпорку, и благополучно скрылся в толпе.
Спустя несколько часов рассерженная королева обнаружила его сидящим дома на террасе и полирующим окуляр телескопа.
- Чудесно! - сказала она. - Я в жизни не попадала в такую дурацкую ситуацию. Теперь нас весь мир засмеет! Что скажут газеты? Что скажут англичане? Они, конечно, ничего не скажут, но они посмотрят, и ты прочтешь все в их глазах. Они отлично запомнили, как королева вставала и садилась, вставала и садилась тринадцать часов подряд, даже ни разу не выйдя в… Пипин, да прекрати ты наконец полировать эту стекляшку!
- Замолчи, - сказал Пипин тихо.
- Что такое?
- Ты права, но, пожалуйста, замолчи.
- Не понимаю! - вскричала Мари. - Да как ты смеешь приказывать мне?! Кто ты такой?!
- Я - король, - сказал Пипин смущенно скорее себе, чем ей. - Это странно, конечно, но я действительно король.
И поскольку это в самом деле было очевидной истиной, Мари запнулась и посмотрела на него в испуге.
- Да, сир, - только и сказала она.
- Трудно привыкнуть к мысли, что ты король, - сказал король извиняющимся тоном.
Король нервно расхаживал по комнате Шарля Мартеля.
- Ты не отвечаешь на мои звонки. Ты не обращаешь внимания на пневмопочту. Вон у бюста Наполеона лежат три моих письма, посланные с нарочным. Они не вскрыты. Как вы это объясните, месье?
- Бога ради, не устраивай королевских сцен, - огрызнулся дядюшка Шарль. - Я даже на улицу не осмеливаюсь выйти. Я ставни не открывал с самой коронации.
- На которую ты не явился, - сказал король.
- На которую я не осмелился явиться. Меня довели до крайности. Потомки старой знати думают, что я - поверенный во всех твоих делах. Слава Богу, я могу сказать им правду: я тебя не видел. Перед моим магазином каждый день очередь. За тобой никто не следил?
- Не следил? Да у меня целый эскорт! Я не могу побыть один уже неделю. Они рядом, когда я просыпаюсь. Они помогают мне одеться. Они торчат в моей спальне. Они суются в мою ванную! Когда я разбиваю яйцо за завтраком, они хмурятся. Когда я подношу кусок ко рту, они пожирают его глазами! А ты думаешь, что это тебя довели до крайности!
- Но ты - их собственность. Ты, мой дорогой племянник, - продолжение своего народа, и он имеет неотъемлемые права на твою персону.
- И зачем только я в это ввязался! - простонал Пипин. - Я не хотел переезжать в Версаль. Но меня и не спрашивали. Меня перевезли. Там жуткие сквозняки. Кошмарные кровати. Паркет скрипит… Что это ты мне намешал?
- Мартини! - сказал дядюшка Шарль. - Я научился этому у молодого американского друга вашей Клотильды. После первого глотка - гадость, но с каждым последующим становится все вкуснее. Гипнотизирует и привораживает. В нем есть что-то от морфия. Попробуй! Не пугайся льда.
- Гадость, - сказал король и опорожнил стакан. - Налей еще. - Он облизнул губы. - Я совсем забыл, что у королей всегда гости. Со мной в Версале живет две сотни придворных.
- Полагаю, места им хватает.
- Места - да. Но ничего более. Они спят на полу в залах. Они ломают мебель и жгут ее в каминах, чтобы согреться по ночам.
- В августе?
- Версаль останется холодильником даже в аду… Что это? Джин я чувствую, но что еще?
- Вермут. Капелька вермута. Если мартини кажется вкусным - значит, им уже злоупотребили. Попробуй вот это. Ты взволнован, мой мальчик.
- Взволнован? Да как я могу оставаться спокойным? Дядюшка, я уверен, во Франции, в каком-нибудь ее закоулке, есть богатые аристократы - но не среди моих придворных. Они выползли из-под мостов, из сточных канав и ночлежек. Я окружен людьми, которые, если бы не их благородные предки, назывались бы отребьем. Правда, величавым отребьем. Как важно они прогуливаются по саду! Как подносят к губам кружевные платки! Говорят языком Корнеля! И крадут. Да, крадут!
- Что ты имеешь в виду?
- Дядюшка, в округе не осталось ни одного не обворованного курятника и крольчатника. Когда фермеры приходят жаловаться, мои придворные мило улыбаются и отмахиваются кружевными платками, украденными в супермаркете "Ту-ту". В каждом парижском супермаркете продавцов предупреждают, чтобы особо следили за придворными. Мне страшно, дядюшка. Говорят, крестьяне уже начинают точить косы.
- Знаешь, мой дорогой племянник, тебе надо кое-что модернизировать. Сейчас самое время покончить с некоторыми наследственными привилегиями твоих придворных. Ты же понимаешь: что для обычных людей воровство, для знати неотъемлемое право… Налить еще? А может, хватит? У тебя лицо покраснело.
- Как, говоришь, это называется?
- Мартини.
- Это по-итальянски?
- Нет, - сказал дядюшка. - Пипин, я не хочу, чтобы ты уходил, но должен предупредить: вот-вот придет Клотильда со своим новым другом. Я для удобства открыл заднюю дверь. Если хочешь уйти незаметно, то…
- Что за друг?
- Американец. Я думаю, его могут заинтересовать кое-какие рисунки.
- Дядюшка!
- Нужно же зарабатывать на жизнь, мой дорогой племянник. Для меня ведь никто не собирает налогов. Кстати, ведется ли сбор королевских налогов?
- Если и ведется, то мне об этом неизвестно. Получен новый американский заем, но королевский совет не дает им пользоваться. Этот совет поразительно похож на прежнее республиканское правительство!
- Еще бы! Люди-то те же самые. Не забудь, через заднюю дверь можно выйти в проулок.
- Ты собираешься использовать свое положение, чтобы надуть этого американца? Дядюшка, это неблагородно!
- Ничего страшного! - отрезал Шарль Мартель. - Я не преувеличиваю и не приукрашиваю. Если кому-то нравится рисунок, он его покупает. Я просто говорю, что это мог бы нарисовать Буше. Все возможно.
- Но ты же дядя короля! Надуть простого человека, да еще и американца, - все равно что стрелять по сидящей дичи! Британцам бы это очень не понравилось.
- У британцев свои способы совмещать благородство с заработком. Конечно, опыта у них побольше, но мы научимся. К слову сказать, что плохого, если мы немного потренируемся на богатом американце?
- Он богат?
- Кошелек у него, как выражаются американцы, "набит под завязку". Его отец - Яичный Король в провинции Петалума.
- Хорошо хоть, что ты обираешь не плебеев.
- Конечно нет, мой мальчик. В Америке плебеями становятся только неплатежеспособные.
- Дядюшка, если ты намерен провернуть еще одну из своих чердачно-художественных афер, я останусь и посмотрю на этого яичного принца. Кстати, у Клотильды это серьезно?
- Надеюсь, - сказал дядюшка. - Его отец X. У. Джонсон - повелитель двухсот тридцати миллионов кур.
- Силы небесные! - вскричал Пипин. - Слава Богу, Клотильда не уподобилась той принцессе, которая влюбилась в простолюдина. Спасибо, дядюшка… Знаешь, а ты молодец. Этот мартини гораздо лучше первого.
У Тода Джонсона было не больше аристократических корней, чем в свое время у Карла Мартелла. В 1932 году бакалейная лавка Джонсонов в Петалуме пала жертвой того, что в масштабах всей страны называлось "Великая депрессия", лавка тихонько прекратила свое существование, а ее владелец X. У. Джонсон, отец Тода, отправился в поисках заработка в федеральное агентство занятости и стал трудиться на дорожном строительстве.
X. У. Джонсон никогда не винил президента Гувера в том, что из-за него потерял лавку, но так и не простил Рузвельта за то, что тот его спас от голодной смерти.
Когда, за неимением морозильников, агентство раздавало живых кур, мистер Джонсон не стал их есть. Его поразило, что глупые птицы могли успешно отыскивать пропитание на заросшем бурьяном клочке земли позади его дома.
Все два года дорожного строительства Хэнк Джонсон размышлял о курах. Когда умерла бабушка, завещав ему три тысячи долларов, он тут же купил десять тысяч цыплят. У большинства из них вскоре стали выпадать перья и чернеть гребешки. Из десяти тысяч выжили немногие, но Джонсон не сдался. Энтузиазм его просыпался трудно, но, проснувшись, удержу не знал. Джонсон выписал из департамента сельского хозяйства брошюрку по куроводству и изучил азы этой науки. Даже не принимая в расчет болезни, куры, пока их меньше пятидесяти тысяч, - напрасный перевод денег. С пятьюдесятью есть шанс свести концы с концами. С сотней тысяч можно отложить кое-что на черный день. Но по-настоящему развернуться можно, только когда кур за полмиллиона. Вряд ли стоит рассказывать в подробностях об ухищрениях и авантюрах мистера Джонсона. Результатом их, как правило, становились мелкие взносы соседей и родственников, рискнувших капиталами ради двух сотен тысяч цыплят. Хотя с двумя сотнями и нельзя было развернуться так, как с полумиллионом, на возвращение долгов с процентами и небольшим барышом мистер Джонсон заработал. И пустился в свободное плавание.
Когда Тоду исполнилось три года, в маленьких клетках с сетчатыми донцами кудахтал уже миллион кур. X. У. к этому времени получил от правительства дотацию на корма и подрядился поставлять яйца и птицу для армии и флота.
В школу Тод пошел муниципальную и, повзрослев, большую часть времени посвятил несушкам. Изучил он их основательно: и повадки, и пристрастия, и болезни. И столь же основательно возненавидел за тупость, вонь и грязь.
Когда он окончил школу, его рабочих рук куриное хозяйство уже не требовало. Корабль семейного бизнеса Джонсонов уже плыл на всех парусах. Ферма превратилась в фабрику, по конвейерам катились миллионы яиц и ощипанных тушек. До офиса самого X. У. уже не доносились ни кудахтанье, ни вонь. Особняк Джонсонов высился на красивом холме рядом с городским клубом, а энергия и гений Джонсона-старшего теперь были направлены на цифры, а не на самих несушек. Единицей счета стала уже не курица, а пятьдесят тысяч кур. Компания превратилась в корпорацию, акции которой принадлежали мистеру X. У. Джонсону, миссис X. У. Джонсон, Тоду Джонсону и юной, очаровательной мисс Хэзел Джонсон, которая за красоту трижды избиралась "Яичной Королевой" на куриной ярмарке в Петалуме.
Семья, как водится в Америке, превращалась в династию.
Когда Тод поступил в Принстонский университет, активы корпорации представляли сто миллионов кур. "Джонсон Инкорпорэйтед" кроме кур поставляла на рынок куриные корма, проволоку для клеток, инкубаторы, морозильники, разделочные станки и прочее оборудование, необходимое начинающим куроводам на пути к банкротству.
X. У. Джонсон носил свой титул Яичного Короля с гордостью и, как всякий магнат, любил вспоминать о своем скромном прошлом. Он выкупил свою бывшую бакалейную лавку и превратил ее в музей. X. У. Джонсон был добродушным, щедрым человеком, понимающим толк в жизни. На газоне "Висты Джонсон" паслись павлины, в искусственном пруду за усадьбой плавали белые утки. Миролюбие Джонсона-старшего не распространялось только на партию демократов. Ненавидел он их люто, и не без основания.
Чтобы иметь достойное образование, Тод прошелся по четырем американским университетам. В Принстоне его научили со вкусом одеваться, в Гарварде - говорить с аристократическим прононсом, в Йеле - смотреть на мир свысока, а в Виргинском университете Тод усвоил хорошие манеры. После этого он был оснащен для жизни почти всем необходимым. Недоставало только познаний в изящных искусствах и заграничного опыта. Чтобы восполнить эти пробелы, в Нью-Йорке он развил вкус к прогрессивному джазу, а затем отправился в тур по Европе во время реставрации во Франции.
Его чувства к Клотильде росли, как шампиньоны в парижских подвалах, цвели, как герань в горшках уличных кафе. Клотильда осторожно обхаживала - хрупкое растение его дружбы, не позволяя ему разрастись за пределы квартала, ограниченного улицей Фуке с одной стороны и отелем "Георг Пятый" с другой. В этом квартале костюм от "Брукс Бразерс", в котором щеголял Тод, ни у кого лишних вопросов не вызывал. Да и сама принцесса не боялась случайных встреч, способных вызвать пересуды, - французы сюда не заходили.
Растущее чувство Тода достигло апогея и выплеснулось наружу в "Кафе Селект". Тод, упираясь локтями в стол, с трудом оторвал взгляд от декольте Клотильды и, глядя ей в глаза, хрипло произнес:
- Крошка, ты - супер. Просто супер.
Клотильда расценила это как объяснение в любви. После, изучая свои пышные формы в зеркале, она промурлыкала: "Я - су-упер".
Клотильда представила Тода дядюшке Шарлю как потенциального мужа, дядюшка, в свою очередь, воспринял его как потенциального покупателя.
- Может, вас это заинтересует, - сказал он Тоду. - Мне только что предложили несколько занятных картин. Они отыскались на старом чердаке. Должно быть, их прятали во время оккупации.
- Дядюшка, прошу тебя! - воскликнула Клотильда.
- Я в картинах не разбираюсь, - ответил Тод.
- Так надо разобраться, - сказал дядюшка, лучезарно улыбаясь.
Позднее, позвонив в банк и наведя кое-какие справки, он сказал Клотильде:
- Мне этот молодой человек нравится. У него есть стиль. Ты должна привести его ко мне снова.
- Только обещай, что не будешь продавать ему картины! - взмолилась принцесса.
- Дорогая, - сказал дядюшка, - разве можно лишать такого перспективного молодого человека возможности без лишних трат наслаждаться прекрасным? Ты только подумай! Двести тридцать миллионов кур. Если длина каждой курицы приблизительно сантиметров двадцать, то цепочка из кур составит… хм… ага, сорок шесть миллионов метров, то бишь сорок шесть тысяч километров. Если эти куры встанут друг за дружкой, такая цепочка сможет дважды опоясать земной шар! Только представь себе!
- А зачем опоясывать земной шар? - спросила Клотильда.
- Что?.. Хм. Знаешь, попроси твоего друга показать мне еще раз, как смешивать этот, как его, мартини. Что-то у меня никак не выходит.
Обнаружив отца в задней комнате магазинчика дядюшки Шарля, Клотильда удивилась.
- Сир, - обратилась она к нему, - позвольте представить вам мистера Тода Джонсона. Мистер Тод, это мой отец. - И, покраснев, добавила: - Король.
- Приятно познакомиться, мистер Король, - сказал Тод.
- Не мистер. Сир, - деликатно заметил дядюшка.
- Не понял?
- Его Величество. Августейшее.
- Ни черта себе! - воскликнул Тод.
- Он очень демократичный, - уточнил дядюшка Шарль.
- Я за демократов голосовал, - сказал Тод. - Мой старикан, папаша мой, пристрелил бы меня, если б узнал. Он за Тафта горой.
- Поправьте меня, если я ошибаюсь, - вмешался в беседу Пипин, - но ведь, я слышал, месье Тафт уже умер?
- Для моего папашки это ровно ничего не значит. Но давайте по порядку. Что за король?
- Не совсем понимаю вас, - сказал Пипин.
- Ну, мой папаша - Яичный Король, Бенни Гудмен - Король Свинга, и все такое.
- Вы знакомы с Бенни Гудменом?! - вскричал Пипин.
- Не совсем, но я сидел достаточно близко к его гобою, чтобы он наплевал мне в ухо.
- Потрясающе! - воскликнул король. - У меня есть его записи из Карнеги-холла!
- А по мне, прогрессив круче.
- Конечно, в определенном смысле вы правы. Прогрессивный джаз - это новизна, блеск, но все же согласитесь, месье Яйцо, что Гудмен, особенно когда он в форме, - это высший класс.
- Я гляжу, вы неплохо рубите для…
- Короля? Или вы хотели сказать - "лягушатника"? - Пипин рассмеялся.
- А это, насчет короля, - спросил Тод осторожно, - сэр, так вы не шутите?
- Я - король Франции, - ответил король Франции. - Правда, не по собственной воле.
- Умереть не встать!
- Это верно, - сказал король со вздохом.
- Где вы научились так шпарить по-английски? - осведомился Тод восхищенно.
- Я несколько лет подряд выписывал "Крутой свинг".
- Тогда понятно. - Тод повернулся к Клотильде и добавил: - Крошка, я в отпаде от твоего старика. Ей-богу, крутяк!
Дядюшка Шарль прокашлялся.
- Возможно, месье Тод захочет взглянуть на кое-какие картины из упомянутых мною ранее. По всей видимости, их прятали во время немецкой оккупации. Считается, что две из них принадлежат кисти Буше.
- Что значит - "считается"? Они что, не подписаны?