- Есть только положительное бытие, - с раздражением перебил Луцилий, - и никакого небытия нет вовсе. Поэтому нет множества вещей, разделенных пустым пространством, нет небытия во времени, нет движения. А чувственный мир явлений есть только мнимый, кажущийся…
- Софизмы Ксенофана! - презрительно усмехнулся Назика. - Истина есть сущая истина, живое всеединство, мировая совокупность идей, в которой Единое от века осуществляется в своем Другом… А чувственный мир отличается от Истины и подобен ей, - иначе его бы не было вовсе: он свойственен по существу, - прекрасен и безобразен…
- Труды Гераклита! Вот откуда позаимствовал Платон эти мысли… И это не все, а метампсихоз Пифагора? А примиряющее объединение идей Сократа, Пифагора и Солона, выраженное в его "Законах"? Разве это не отход от этических и политических идеалов "Государства"?..
- Ты лжешь! - грубо прервал его Назика. - Никогда Платон не отказывался от своего учения…
- А ты согласен с идеями его "Государства?" - ехидно спросил Луцилий.
- Конечно. Какой дурак будет их оспаривать? - насторожился Назика, почувствовав ловушку.
- Значит, ты согласен, что государством должны управлять философы…
- Конечно…
- …что должна быть уничтожена семья, собственность, что все твое и мое переходит во владение общины?
Назика молчал.
- А так как ты утверждаешь, что согласен с Платоном, то почему же ты владеешь землями, богатствами, виллой-музеем в окрестностях Брундизия, отчего не отказываешься от семьи?..
Все засмеялись.
Назика побагровел, глаза его беспомощно замигали, кулаки сжались.
Дурак! - загремел он и бросился на Луцилия. Но сильная рука Сципиона Эмилиана удержала его:
- Успокойся. Не забывай, что ты в моем доме.
Назика круто повернулся, собрал дощечки со стихами Пакувия, завернул их в кусок льняной материи и сунул себе за пазуху.
В это время вошли в атриум молчаливый Фурий Фил и щеголь Спурий Муммий, брат разрушителя Коринфа. Рабы принесли светильни, запахло бараньим жиром.
Беседа возобновилась, как только ушел Назика. Луцилий вернулся на свое место и, указывая на дверь, сказал Полибию:
- Какой неприятный человек!
- Да, он был неправ, - согласился Полибий, - но и ты не лучше его. Бери пример с Эмилиана, - вот идеальный человек. У него мера соблюдена во всем, он умеет владеть собою в несчастье, потому что он привил своей душе все правила древне-эллинской и стоической нравственности.
- Сципион - велик, - улыбнулся Луцилий, и по тому, как это сказал, и по насмешливому выражению лица было непонятно, смеется он или нет.
К ним подошел Сципион.
- Каков Назика? - молвил он со смехом. - Умен и хитер. Нужно сознаться, что Платона он знает…
- Зато Пакувий хромает на обе ноги, - прервал Луцилий.
- Повторяю: Назика хитер, я не верю, чтобы Пакувий мог утвердить красоту своей черепахи Платоном. По-моему, Назика все это выдумал.
- С целью?
- С целью задеть тебя, Луцилий! Скажи, не встречался ли ты с ним прежде?
- Никогда. Он напал на меня потому только, что я - латинянин.
Дверь распахнулась: в атриум ворвался ветер, и светильни замигали, чадя и потрескивая. Вошел молодой человек, в новой тоге, с коротким мечом у пояса. На безбородом лице его тихо светились кроткие голубые глаза, на губах блуждала улыбка, от которой лицо казалось еще привлекательнее. Он был несколько похож на Семпронию, а когда заговорил, приветствуя Сципиона и его друзей, голос его приятно прозвучал.
- Садись, садись, Тиберий, - ласково сказал Сципион, обнимая гостя и подводя к жене. - Теперь ты довольна?
Семпрония улыбнулась и, приподнявшись, поцеловалась с Гракхом. Это был ее родной брат, и она, встречаясь с ним, каждый раз испытывала нежность сестры к продолжателю славного рода Семпрониев.
- Что у тебя нового? - спросила она.
- Я пришел сказать, что послезавтра уезжаю в Испанию с Гостилием Манцином.
- Под Нуманцию? - встрепенулся Сципион.
- Да, квестором при консуле.
- Счастливого пути, Тиберий, - ласково сказала сестра, - да хранят тебя всемогущие боги и да покровительствует тебе Минерва так же, как покровительствовала на стенах Карфагена!
Со всех сторон посыпались пожелания. Гракх кланялся и благодарил. Он думал об Испании, где некогда сражался его отец, о Нуманции, под стенами которой гибнут римские легионы.
Рабыни внесли стол и поставили посредине атриума. Сципион каждый раз оставлял друзей ужинать, зная, что собеседования нередко затягивались далеко за полночь.
Тиберий остановился у колонны и смотрел на окружавших его людей. Это были мужи образованные, умные, и он думал о Гае Лелии, который беззаботно шутил со Сципионом, позабыв о своем полезном законе.
"Мудр ли он в самом деле? И если мудр, то не трус ли? Предложить закон и взять его обратно в угоду жадным нобилям - подло. Но ведь Эмилиан мог поддержать Лелия, мог провести закон, а этого не сделал. Почему? Человек честный, он допустил подлость, храбрый воин, он допустил трусость".
- О чем задумался? - услышал он голос зятя и поднял голову: перед ним стояли Сципион и Лелий.
Тиберий горько улыбнулся:
- Я не понимаю тебя; благородный Лелий, ты предложил закон и…
- Какой закон? - удивился Лелий. - Не понимаю, о чем ты говоришь.
Тиберий горько улыбнулся:
- Ты уже успел забыть о том, что не раз обсуждалось в кружке, вызывало споры… Клянусь Юпитером, или ты не хочешь говорить, или для тебя благо республики - пустой звук. Речь идет об отнятии у нобилей неразделенных общественных земель. Почему ты покорился воле сената?
Лелий побагровел, быстро взглянул на Сципиона.
- Не тебе меня спрашивать и не мне тебе отвечать, - выговорил он, задыхаясь. - Сенат римского государства сам заботится о благе народа, и если мы, граждане, предлагаем закон, то сенат вправе принять его или отвергнуть.
- Сенат заботится о благе государства? Да ты шутишь, благородный Лелий! Прежде ты говорил иначе. Хочешь, я припомню тебе?.. Развращенность знати и нищета земледельцев ведут республику к гибели.
- Сенат лучше знает, что делать! Тиберий вспыхнул:
- Тебя назвали Мудрым, но я не понимаю, в чем твоя мудрость? Если в том, что ты отказался от своего закона, то это…
- Молчи! - крикнул Лелий, сжав кулаки и подступая к Тиберию. Но Сципион встал между ними.
- Глупый! - молвил он, обращаясь к Тиберию. - Как ты не можешь понять, что закон пришлось бы проводить насильственно, а это угрожало государству внутренними волнениями.
- И вы струсили?
- Струсили. Но не за себя, а за целость отечества.
Тиберий не унимался:
- Неужели, по-твоему, лучше, чтоб республика разлагалась, как смердящий труп? Взгляни на сенаторов, всадников, воинов, земледельцев: такие ли они, как были во времена Сципиона Старшего? Одних развратила роскошь, удовольствия, жадность, другие пренебрегают дисциплиной, не хотят воевать, помышляют о грабежах, а земледельцы разоряются. Скажи, откуда будет вербовать республика воинов, чтобы создавать непобедимые легионы? Деревни обезлюдели, разоренные земледельцы станут нищими. Они пополнят голодные толпы безработного плебса.
- Я ненавижу настоящее время, - нахмурился Сципион и, вздохнув, прибавил: - О, если бы возможно было вернуться к цветущим временам, когда существовал один закон для римских воинов - побеждать или умирать! Римское государство уже достаточно блестяще и велико, и я молю богов, чтоб они сохранили его целым на вечные времена.
Лелий потихоньку отошел от них.
- Нет, ты скажи, что делать, - волновался Тиберий. - Где выход? А ведь ты, первое лицо в республике, мог бы провести закон Лелия. Пусть даже и насильственно, лишь бы спасти государство.
- По-твоему, создать охлократию? Да она развалит республику, не удержит в руках своих власти! Я всегда стоял за смешанную форму правления.
- Аристократия и плебс? И предпочтение сенату?
- Конечно. Посади гончара, сыромятника или медника в сенат, что получится?
Мысль об этом показалась Сципиону настолько дикой, невозможной, что он рассмеялся. Тиберий был того же мнения, однако сказал:
- Почему ты заговорил об охлократии? Кто о ней думает? Может быть, одни только рабы, восставшие в Сицилии. Ну что ж! Если римская республика будет в дальнейшем так же разваливаться, как разваливается теперь, они создадут свое государство, покорят и подчинят нас, владык мира, своему господству.
Полибий давно уже прислушивался и, когда разговор стал чересчур громким, он вмешался:
- Все это хорошие мысли, но как их осуществить? Во главе республики стоит сенат, состоящий из граждан, лишенных личной доблести, только один человек обладает древней доблестью: это ты, благородный Эмилиан! (Сципион замахал на него руками, поправил сползшую с плеча тогу.) Но что может сделать один против легиона? Мы давно говорим о задержании роста крупного землевладения, о сохранении прежнего войска, которое состояло из средних и мелких земледельцев. Гай Лелий предложил закон, но…
- Струсил? - перебил Тиберий. Старик строго взглянул на него:
- Зачем ты вызываешь ссору? Я смотрю на вещи иначе: не наступило еще время для этих законов.
- Но если оно будет медлить, мы его подгоним! Сципион и Полибий переглянулись.
- Да, подгоним! - воскликнул Тиберий. - Плебс ждет улучшения своей участи, а мы, как кроты, забились в норы и бездействуем.
- Начать борьбу - значит идти против власти, - твердо сказал Сципион, - а власть есть священная основа государства.
- О какой власти ты говоришь? - возмутился Тиберий. - Ты сам себе противоречишь: то утверждаешь, что ненавидишь наши постыдные будни, то начинаешь защищать власть, единственную виновницу тяжелого положения плебса.
Сципион молчал, не зная, как опровергнуть обвинения в двойственности суждений, и досадовал, что нарушена гармония души, испорчено настроение, а члены кружка вяло ведут беседу, бродят бесцельно по атриуму и дремлют, как этот молчаливый Фурий Фил.
Полибий неуверенно сказал:
- Пока выход для нас - в учении стоиков. Разве тебе не по душе древнеэллинская добродетель, которая отвлекает человека от общественной жизни, погружая его в личные переживания?
- Ты противоречишь себе, повторяешь слова Спурия Муммия.
- Да, но идея всеобщего братства, общин, отречения от семьи настолько отдаленна, что приходится выбирать между ней и бездействием.
- Я не рожден для такой скучной жизни. Мне нужна общественная деятельность, исполнение гражданского долга по отношению к родине. Я хочу бороться за восстановление мелких земледельцев, за создание доблестных легионов, я хочу…
Он не договорил: рука Семпронии, тихо подошедшей сзади, зажала ему рот.
- Ужин на столе, - молвила внучка Сципиона Старшего, улыбнувшись мужу, - проси, Публий, гостей.
III
Геспер, молодой вольноотпущенник Фульвия Флакка, выехал глухой беззвездной ночью через Эсквилинские ворота, которые охранялись преданной Фульвию стражей из легионеров, служивших некогда под его начальством. Геспер бросил им мешочек с золотом, крикнул: "По приказанию сената!" - и погнал лошадь, стараясь поскорее выбраться из предместий Рима.
Было так темно, что он в двух шагах ничего не видел. В воздухе чувствовалась гроза. Но Геспера это не пугало: он был в дорожном плаще и в полусапогах. Только беспокоила его темнота, мешавшая быстрой езде, и он подумал, что до грозы будет ехать медленно, а когда засверкают молнии, освещая дорогу, поедет быстрее.
Он ехал далеко на юг, с остановками в нескольких городах. Вспомнил, что осторожный господин сам зашил в его пилей четырехугольную дощечку, величиною с ладонь, и сказал шепотом, почти на ухо: "Будь осторожен, не затевай ссор и драк, много не болтай. Помни, чем южнее, тем неспокойнее: в городах и виллах Кампании и Лукании рабы волнуются, ожидая нашествия соплеменников, которые восстали на Сицилии. Спросят, куда едешь, говори: "В имения Скавра". По пути остановишься в Капуе у отливщика бронзы Аэция и в Велии у живописца Флавия. Обоим покажешь этот перстень, и они передадут тебе, что нужно. В Велии разошьешь свой пилей, - узнаешь, куда ехать. Вернешься благополучно - получишь награду".
Следующие ночи не были похожи на ту грозовую. Тогда он промок насквозь и чуть не лишился пилея, который сорвал с головы сильный ветер; к счастью, все обошлось благополучно: пилей лежал в канаве, и зашитая дощечка чувствовалась на ощупь.
Помня наставления Фульвия Флакка, Геспер погонял лошадь, стараясь не терять времени. Он ехал круглые сутки, изредка останавливаясь, чтобы поесть, несколько часов соснуть, и мчался по военной дороге, опережая всадников, войска и обозы, двигавшиеся на юг.
В Капую он приехал вечером на взмыленной лошади. Усталый, покрытый пылью с ног до головы, он отправился в западную часть города, населенную ремесленниками и пирожниками, мелкими торговцами и людьми без определенных занятий. Молоденькие блудницы, почти девочки, зазывали прохожих в свои бедные деревянные домики, расположенные наискось от домов гончаров и сыромятников.
Геспер спешился и быстро пошел вперед, ведя лошадь под уздцы и расспрашивая прохожих, где живет отливщик бронзы.
Аэций, живой белобородый старик, одетый в запятнанную жиром тунику, работал в деревянной пристройке позади дома, несмотря на сгущавшиеся сумерки. Грубые светильни, установленные на бронзовых подставках, горели ярко, почти не мигая. Три сына, смуглые, бородатые, молчаливые, усердно работали и не повернулись, услышав голос чужого человека: один стоял перед плавильной печью и размешивал прутом медь, в которую, по указанию отца, лил расплавленное олово. Другой - оттискивал мечи и наконечники копий во влажном песке, в ожидании, когда брат крикнет, что бронза готова и можно наливать в формы. Третий - младший - трудился, под наблюдением старика, над глиняной формой: он приготовил слепок вазы из мягкого воска и вырезал на одной стенке похищение Европы, а на другой - бой гигантов с Юпитером.
Геспер протянул старику перстень.
Взглянув на топаз, Аэций вскочил, низко поклонился гостю:
- Рад тебя видеть. Кто от господина - всегда найдет у меня приют.
Он взял Геспера под руку и повел в атриум, где у очага хлопотала старуха с невестками:
- Жена! Вот гость издалека. Накорми и уложи спать.
- Чуть свет я уеду, - сказал Геспер, - не забудь передать что надо.
- Чуть свет - получишь.
Солнце еще не всходило, когда Геспер проснулся. Он поспешил в пристройку, где уже работал старик с младшим сыном. Увидя гостя, Аэций подошел к нему:
- Торопишься? А то бы остался поесть. Оливки хороши, хлеб мягок, свеж и пахуч.
- Пора ехать.
- Как хочешь. А я встал, снарядил сыновей за медью и оловом. А с ним (он указал на младшего, который обжигал на огне глину воскового слепка) работаю. Подожди.
Старик смотрел, как воск, расплавляясь, вытекал через боковые отверстия. Потом бросился к печи, зачерпнул ковшом расплавленную бронзу и стал наливать в форму.
- Послушай, Камилл, остынет бронза - разбей глину, принимайся за отделку.
- Хорошо, отец!
Лишь теперь старик повернулся к Гесперу.
- Не сердись, что я задержал тебя, - молвил он, улыбнувшись, - но это наш хлеб. Передай господину, что нас триста человек. Уставшую лошадь твою я обменял на крепкую, выносливую. А теперь возьми, что приказано.
И он протянул ему широкий меч, блеснувший при свете огня смуглым золотом.
- Ты куешь мечи? - удивился вольноотпущенник.
- Я изготовляю все, - перебил его Аэций, - смотри… Он подвел гостя к полкам, на которых лежали бритвы, пилы, крючки для рыбной ловли, наконечники для стрел, удила, гвозди, косы.
- Выработка из бронзы обходится дешевле, а хорошее норикское железо намного дороже меди. Работаем искусно а чинить сломанные вещи не научились: все эти ножи (он указал на землю) придется расплавлять и отливать заново. А я все думаю: не может быть, чтобы не было металла, который не скреплял бы сломанной вещи (он помолчал, задумался). Хочешь посмотреть, как мы пользуемся для отливки камнем? Эта работа потруднее.
- Мне пора, - решительно прервал его Геспер. - Будь здоров.
- Прощай.
Вольноотпущенник вышел на безлюдную улицу, вскочил на резвую лошадь, едва удерживаемую под уздцы миловидной невесткой старика, и вскоре скрылся за храмом Минервы, который широким туловищем заслонял богатые дома.
В Ноле и Салернуме, небольших городках, Геспер останавливался ненадолго, а Пестум проехал галопом, стараясь выбраться поскорее в поля.
Морской ветер наливал тело бодростью, солнце ласкало лицо и руки, виноградники, оливы, колосящиеся хлеба радовали глаз, но когда у дороги он увидел рабов, закованных в цепи, услышал брань надсмотрщиков, свист бичей, крики избиваемых людей; когда толстый, бородатый вилик, верхом на горячем, как огонь, жеребце, врезался в гущу рабов и стал топтать их, а надсмотрщик ударил одного бичом по лицу; когда закованные невольники закричали что-то на своем языке и принялись в отчаянии разбивать свои цепи о цепи товарищей, Геспер ухватился за меч, скрытый под плащом, чтобы расправиться с виликом, но вовремя сдержался: вспомнил слова Фульвия: "Не затевай ссор и драк", вспомнил, что Велия недалеко, поручение еще не выполнено - и, отвернувшись от жуткого зрелища, погнал лошадь.
В Велии он нашел без труда живописца Флавия и с любопытством смотрел, как ученики его старательно разрисовывали чернолаковые сосуды бледными прямыми полосками с затейливыми завитушками, а на белых вазах изображали черных кентавров и свирепых киклопов. Поливная посуда не понравилась Гесперу, и он прошел мимо нее, не заметив, что обидел своим невниманием хозяина. Он остановился перед полкой, уставленной пестрыми вазами, залюбовался ими.
- Эти вазы, - смягчившись, сказал Флавий, уловив на лице гостя восхищение, - образцы давно прошедших времен, Правда, это подражание аттическому искусству, но работа хороша. Белые и красные вазы куплены мною в Апулии, а этот апулийский кратер с золотистой краской подарен мне Сципионом Младшим, тонким ценителем прекрасного, когда я был два года назад в Риме. Скажи, здоров ли великий гражданин, хранят ли его боги, не лишают своих милостей?
- Сципион здоров, - сухо ответил Геспер, не любивший, как и Флакк, знаменитого полководца. - А эти вазы?
- О, эти, - с любовью взглянул на них Флавий, - эти - красота! Вот ваза из Гнатии: взгляни.
Геспер смотрел. На черной вазе, как живая, выделялась нагая женщина: вздыбленные груди, тонкие руки и ноги, выпуклый живот: она стояла, улыбаясь, закинув руки за голову, и как бы потягивалась в одолевающей истоме.
- Какие очертания тела, изгиб бедер! - шептал Флавий. - Скажи: разве можно в нее не влюбиться?
Он подошел к вазе и задрожавшими руками погладил голое тело. Он что-то шептал, и Геспер, прислушавшись, уловил бессвязную, прерывистую речь:
- О, Венера моя… я люблю тебя… сойди ко мне, умоляю…
Геспер кашлянул: любовь Флавия поразила его, он не знал, что думать, и чтобы скрыть смущение, громко спросил:
- Скажи, благородный Флавий, что ты думаешь об этих вазах?
Флавий растерянно взглянул на него.