МИКИ.
Тигр, тигр, жгучий страх,
Ты горишь в ночных лесах.
МАРИНА. Не вопи. Иди-ка сюда. Мики, ты случаем не проболтался Питеру Джеку о нас с Патрисом?
МИКИ (пытаясь вырваться из ее цепких рук). Тигр, тигр, жгучий страх… Ничего я не говорил. Уй, больно! Я на тебя госпоже пожалуюсь!
МАРИНА. Перестань голосить. Сам себе больно делаешь! Стой на месте! Не смей никому ничего говорить, понял?! Не твоего ума это дело.
МИКИ. Уй, уй, не буду, не стану, не скажу!..
МАРИНА. Ладно, ладно, пшел вон!
МИКИ. Не хочу уходить, я замерз, я хочу в буфет!
МАРИНА. Пшел вон, тебе говорят!
Прогоняет МИКИ. На цыпочках подходит к буфету. Опускается на колени. В этот миг ПАТРИС внутри начинает играть на скрипке. После одной или двух музыкальных фраз МАРИНА стучит в дверцу условным стуком.
ПАТРИС (украдкой выглядывает). Кто там?
МАРИНА. Мяу.
ПАТРИС. Это моя кошечка!
Хватает ее, наполовину втаскивает в буфет.
Ц е л у ю т с я.
МАРИНА. Патрис, я так боюсь, что нас увидят.
ПАТРИС. А я сейчас этак дверцы сделаю… Ну вот, у нас с тобой есть свой домик. В буфете у меня хорошо, тепло. Когда старый хрыч был жив, ты и глядеть на меня боялась…
МАРИНА (сопротивляясь). Мне и сейчас неловко – из-за бедняги Питера.
ПАТРИС. Черт бы побрал беднягу Питера. Весной мы уходим, сама обещала.
МАРИНА. Весной я буду замужем за Питером. Сколько можно его томить?
ПАТРИС. Марина, опомнись. Замуж идут за того, кто снится. Ты же меня во сне видишь! Хочешь – уедем раньше. Я тебя в любую минуту увезу, мне снег и пурга нипочем.
МАРИНА. За реку?
ПАТРИС. Намного дальше, в большие цыганские таборы. Там люди свободны, там все мужчины поют и все женщины танцуют!
МАРИНА. Вот слушаю тебя, и мне снова хочется радоваться, смеяться. Будто ничего ужасного в жизни не было.
ПАТРИС. И с души и с тела бремя сниму, станешь у меня легкокрылой пташкой и улетишь вдаль, со мной! Тебе понравится цыганская жизнь. Мы рабства не знаем, работы не знаем.
МАРИНА. Я, верно, заскучаю, затоскую – без работы-то.
ПАТРИС. Это потому, что жить свободно не умеешь, по-звериному. Звери ведь никогда не скучают. Им и того довольно, что на свет родились. Так и цыган: рад жить, рад дышать, рад небу голубому, рад ветру, что в ушах свистит. У нас нет ни слуг ни господ и женщина мужчине ровня.
МАРИНА. Пожалуй, и это мне не по нраву.
ПАТРИС. Когда женщина мужчине не ровня, она его непременно погубит. А цыганские семьи – сплошь счастливые.
МАРИНА. И сыграем цыганскую свадьбу, как ты рассказывал?
ПАТРИС. Конечно. Через костер будем прыгать.
МАРИНА. А нельзя, чтоб нас прежде отец Амброуз обвенчал?
ПАТРИС. Нет, нельзя. Мы молимся другим богам, Марина, истинным. А у отца Амброуза все боги мертвые.
МАРИНА. Нельзя так говорить!
К р е с т и т с я.
ПАТРИС. Не надо, пташка моя. Это просто дурная привычка, и неприятная к тому же.
МАРИНА. Питер думает, что я не могу дотронуться до мужчины после… ну, сам знаешь. Бедный Питер, такой тихий и старый. Сколько тебе лет, Патрис?
ПАТРИС. На такой вопрос цыган не отвечает.
МАРИНА. Я Питера тоже люблю, но его я люблю как-то тихо и устало. А тебя – дико и весело.
ПАТРИС. То-то оно и есть, что меня ты любишь, а его нет. Отчего, думаешь, я возвращаюсь сюда каждую зиму? А теперь уйдем вместе.
МАРИНА. Если б только знать будущее. Погадай!
Протягивает руку.
ПАТРИС. И смотреть не буду. Чужим – скажу, а про свое, про важное, лучше не знать.
МАРИНА. А ее ладонь ты смотрел. И целовал. Я сама видела – в щелку!
ПАТРИС. Пыль в глаза пускал.
МАРИНА. А что ты прочел по ее руке?
ПАТРИС (помолчав). Ничего. Притворялся. Так ты уедешь со мной?
МАРИНА. Не знаю.
ПАТРИС. Уедешь, уедешь.
МАРИНА. Не знаю, не знаю…
Белая гостиная. На переднем плане ХАНС ДЖОЗЕФ и БАЗИЛЬ. БАЗИЛЬ в уличной одежде, с хлыстом в руках. Взволнованно, большими шагами ходит по гостиной. В глубине сцены за столом ПИТЕР ДЖЕК изучает амбарные книги. Отец АМБРОУЗ тщетно пытается привлечь внимание Базиля. Сцена идет в быстром темпе.
ХАНС ДЖОЗЕФ. Ваша милость, нельзя слугам бить дичь какую вздумается…
БАЗИЛЬ. В лесу полно дичи. Сейчас, святой отец, одну минуту.
ХАНС ДЖОЗЕФ. А я думаю, старые правила нарушать негоже.
БАЗИЛЬ. Ты, Питер, вникай! Вникай!
Хансу Джозефу.
Я разработал план развития поместья! Жена спрашивала тебя про перец?
Отцу Амброузу.
Да, да, святой отец, сейчас.
ХАНС ДЖОЗЕФ. Слуги острого не едят.
БАЗИЛЬ. Не может в доме не быть перца. Ну, что скажешь, Питер? Осуществимо?
АМБРОУЗ. Ваша милость, одно слово!
БАЗИЛЬ. У нас будет школа до четырнадцати лет, все будут учиться.
ХАНС ДЖОЗЕФ (с отвращением). До четырнадцати лет балбесничать!
БАЗИЛЬ. Вы, святой отец, говорили, что церковная крыша под снегом провалилась. Так мы непременно починим и церковь всю пере…
АМБРОУЗ. Не уверен, ваша милость, что это нужно.
БАЗИЛЬ. Но вам же приходится отправлять службу прямо в людской. А мы отстроим церковь заново. Знаете, сам я человек неверующий, но уважаю в других свободу совести… Ну, Питер, твое мнение?
ПИТЕР ДЖЕК. Очень интересно, ваша милость.
БАЗИЛЬ. Понимаешь, весь план основан на двух основных идеях. Во-первых, делим пахотную землю поровну, чтоб у каждого из вас был свой надел.
ХАНС ДЖОЗЕФ. Слуги никогда не владели землей.
БАЗИЛЬ. И зря. Иметь собственность очень важно, человек становится ответственней, в нем просыпается чувство собственного достоинства, предприимчивость. Вторая идея – совет слуг. Выборные представители станут встречаться еженедельно, все, что делается в поместье, будет делаться только с их ведома, им все объяснят, обо всем посоветуются…
ХАНС ДЖОЗЕФ. Они не поймут.
БАЗИЛЬ. Друзья мои, у меня столько власти – даже страшно.
ПИТЕР ДЖЕК (тихонько). Еще бы.
БАЗИЛЬ. Мой прадед попросту убивал неугодных ему людей. Проводил со всеми невестами первую брачную ночь. Мой дед… Нет, надо поскорее избавиться от этого страшного наследия. И по-иному использовать власть я тоже не хочу. Я просто не хочу ее иметь. Но если уж мне предстоит тут править, пусть моя власть держится не на силе, а на любви. А такая власть уже не страшна, верно, святой отец? Наверняка твоя религия меня не осудит. Я хочу, чтобы поместье стало обиталищем высокой добродетели.
АМБРОУЗ. Поселив добродетель в доме, мы наделаем немало вреда.
БАЗИЛЬ. Как так? Добродетель всегда полезна! Какой от нее вред?
ХАНС ДЖОЗЕФ. Во всем надобен порядок, сэр!
ПИТЕР ДЖЕК (обращаясь к отцу Амброузу). Я понял, о чем вы.
Обращаясь к Базилю.
Нельзя силком заставить людей быть хорошими. Можно только постараться, чтоб они вреда друг другу не причиняли и делали все вместе что-нибудь безобидное. А то ведь люди, когда их много, редко себя пристойно ведут, только из-под палки, по чужому велению.
БАЗИЛЬ. Послушай, Питер. Если мы не замахнемся на многое, мы вообще ничего не сделаем. Надо стремиться к совершенству, тогда поступки твои будут высоки и нравственны – вне зависимости от результата.
ПИТЕР ДЖЕК. Да… конечно… Но поместье.., с поместьем совсем иначе… не о нравственности речь…
БАЗИЛЬ. Разумеется, о нравственности – о нравственных устоях нашей будущей жизни!
ПИТЕР ДЖЕК. Да я не об этом… Просто по отдельности людям легче вести себя порядочно, благопристойно, а вместе – все совсем не так.
БАЗИЛЬ. Отчего же?
ПИТЕР ДЖЕК. Ну, одно дело себя принуждать, другое дело других…
БАЗИЛЬ. Никто никого принуждать не будет. Это главное!
ХАНС ДЖОЗЕФ. Без силы никак не обойтись.
ПИТЕР ДЖЕК. Если вы, в одиночку, замахнетесь на многое, а потом опростоволоситесь – это ваша забота. Но если мы замахнемся и опростоволосимся все вместе – беда. Слишком многих это затронет. Многие пострадают. И дурные люди непременно нашей бедой воспользуются.
Отец Амброуз согласно кивает.
ХАНС ДЖОЗЕФ. Вот и я говорю, в строгости их надобно держать, чтоб головы поднять не смели.
ПИТЕР ДЖЕК. Я так как раз не говорю. Простите, совсем я запутался, не объясню никак.:. Но, мне думается, улучшать жизнь надо понемногу, сперва – чтобы жилось людям получше, поспокойнее, чтоб страх из души ушел, чтоб…
БАЗИЛЬ. Высшее счастье для всех и каждого – такова наша цель.
Входят ОРИАНА и ГРЮНДИХ в зимней одежде, припорошенной снегом.
ОРИАНА. Какова ваша цель, дорогой?
БАЗИЛЬ. Счастье для всех и каждого.
ОРИАНА. Господин Грюндих показывал мне окрестности. И тут, как на грех, снова повалил снег. До чего я устала от этого снега!
Садится и без всякого смущения, словно даже не замечая, позволяет Хансу Джозефу снять с себя сапоги.
Опять сегодня на стол не подали перец!
ХАНС ДЖОЗЕФ. Ох, простите, ваша милость, недосмотрел…
ОРИАНА. Надеюсь, к обеду перец обнаружится.
БАЗИЛЬ. Ориана, мы как раз обсуждаем мой план!
ОРИАНА. Твой план? Ах да, план! Ну а вы что о нем думаете, господин Грюндих?
ГРЮНДИХ. Ну, разумеется, если осуществить начинания, имение станет гораздо богаче, его стоимость будет…
БАЗИЛЬ. Это все неважно!
ГРЮНДИХ. Но, откровенно говоря, сэр, реформу следует продумать более тщательно.
ОРИАНА. Совершенно с вами согласна.
ГРЮНДИХ. Я не сторонник этой вашей… ассамблеи слуг. Если постоянно все объяснять, они разучатся повиноваться.
БАЗИЛЬ. Но мне не нужно слепое повиновение!
ГРЮНДИХ. Нельзя все выкладывать слугам как на духу. Власть стоит на том, чтоб ее постичь не могли.
БАЗИЛЬ. Власть мне не нужна! Я не хозяин, а опекун. Править этими людьми я попросту недостоин – я недостаточно добр, недостаточно…
ПИТЕР ДЖЕК. Достоинства тут ни при чем.
ГРЮНДИХ. Главное не доброта, а сила. Любая власть держится на силе. Люди – существа безнадежно слабые и порочные. Не так ли, святой отец?
АМБРОУЗ. Вы правы.
ГРЮНДИХ. Почти все в этом мире, сэр, – исключая вас – склонны к пороку и способны на пусть небольшое, но преступление. Этой бесспорной истиной и надо руководствоваться. Тогда имение будет процветать.
ОРИАНА. По-моему, в доме крысы. Ханс Джозеф, есть тут крысы или нет?
ХАНС ДЖОЗЕФ. Забредают, случается…
ОРИАНА. Надо потравить.
БАЗИЛЬ. Ориана!
ОРИАНА. Ах, Базиль, ты готов жалеть всех подряд, даже крыс! Да, кстати, мне срочно нужна камеристка. Может, взять эту… Марину? Воспитана она, конечно, не ахти как, но я ее обучу.
БАЗИЛЬ. Дорогая, Марина же невеста Питера Джека!
ГРЮНДИХ. Возможно, вы и знаете, сэр, – прости, Питер Джек, – но я считаю своим долгом предупредить вас…
ПИТЕР ДЖЕК. Да чего уж, говорите.
ГРЮНДИХ. Эта Марина многие годы была любовницей вашего отца, еще при жизни мужа.
БАЗИЛЬ (ошеломленно). Неужели?
ГРЮНДИХ. Я человек достаточно современный, не ханжа, но при таких обстоятельствах ее милость может не…
ОРИАНА. Ее постельные похождения меня ничуть не волнуют, главное – чтоб не воровала.
БАЗИЛЬ. Разумеется, нас это нисколько не смущает. Напротив, я считаю, что бедная девушка пала жертвой произвола и нам следует как-то возместить ей моральный ущерб. Вы согласны со мной, святой отец?
АМБРОУЗ. Всего не возместишь…
ОРИАНА. Позовите кто-нибудь Марину и мальчика… мальчика МИКИ. И Фредерика…
АМБРОУЗ. Ваша милость, я бы хотел…
БАЗИЛЬ. Завтра, завтра. Спасибо вам, дорогие.
Отец АМБРОУЗ, ПИТЕР ДЖЕК и ХАНС ДЖОЗЕФ выходят.
Ориана, до чего же все удивительно!
Пытается поцеловать жену. но она отталкивает его.
ОРИАНА. Базиль, милый, прости, я устала. На улице так холодно. Ты поговорил с пастором?
БАЗИЛЬ. Нет еще.
ОРИАНА. Поговори, выясни, а то как взгляну на него – прямо не по себе делается. И вообще, по-моему, ты тут всех с толку сбиваешь. Им хозяин нужен, чтоб приказывал, а они исполняли.
БАЗИЛЬ. Дорогая, будь, пожалуйста, повежливей с Питером и Хансом Джозефом.
ОРИАНА. Вздор! Им нравится, когда приказывают. Разве ты не видишь – у них тоска по прошлому, по отцу твоему… Вот странно! Знаешь, а ведь я, пожалуй, лучше вписалась в здешний интерьер.
БАЗИЛЬ. Ориана, пойми, эти люди существуют сами по себе, а вовсе не для того, чтоб нам угождать.
ОРИАНА. По-моему, они так не считают, и, если б ты с ними согласился, было бы лучше для всех.
БАЗИЛЬ. Ты что же думаешь, они трудятся, чтоб мы купались в роскоши и бездельничали?
ОРИАНА. Вот именно. Мы – их главное достижение в жизни. Наша роскошь и наше безделье – результат их труда. Без нас их жизнь попросту обессмыслится.
БАЗИЛЬ. Нет!
ОРИАНА. Вот приедет мой братец, генерал, – увидишь, он со мной согласится. Пойми, нельзя вечно им все объяснять, оправдывать каждый свой шаг, раскладывать все по полочкам. Они понимают и любят только приказы. А для тебя это просто новая забава. Что ж, играй, но будь осторожен. Управлять такой махиной – что львов приручать. Сдрейфишь хоть на миг – они сразу почуют.
БАЗИЛЬ. Слуги преданы нам до мозга костей!
ОРИАНА. Вот так-так! То все про равенство твердил, а тут сразу про преданность вспомнил.
БАЗИЛЬ. Разве это несовместимо?
ОРИАНА. Ты хочешь усидеть на двух стульях, дорогой. Хочешь советоваться со слугами, но при этом не забывать, что это твои дети! Власть тебе отнюдь не противна, просто ты хороший, добрый человек и хочешь быть хорошим, добрым повелителем. На самом деле ты их боишься. Боишься не так ступить, не так сказать – думаешь, они тебя запрезирают.
БАЗИЛЬ. Я и вправду не считаю себя Богом. С какой стати эти люди должны мне подчиняться?
ОРИАНА. Вот отец твой об этом и не задумывался.
БАЗИЛЬ. Тем хуже для него.
ОРИАНА. Ты боялся и ненавидел отца, верно?
БАЗИЛЬ. Ну, в общем…
ОРИАНА. Ну же, Базиль, скажи честно!
БАЗИЛЬ. Да, боялся. Боялся и ненавидел.
ОРИАНА. И теперь из кожи вон лезешь, чтоб не походить на него – ни в чем. Твой идеализм – просто результат ссоры с папочкой!
БАЗИЛЬ. Зато ты материалистка, Ориана, до мозга костей! Наверно, все женщины таковы…
ОРИАНА. Нет, Базиль, я реалистка. И от нас, реалистов, вреда куда меньше, чем от таких, как ты…
Входят МАРИНА и. МИКИ. Опускаются в глубине сцены на колени.
БАЗИЛЬ. Встаньте!
Поднимаются, подходят ближе.
Марина, милая, ты сегодня свежа как цветок.
Треплет ее по щеке.
Не невеста, а чудо, правда, Ориана?
ОРИАНА (смотрит на Мики). Прелестный мальчик. Пожалуй, я его подстригу – вот так и так!
БАЗИЛЬ. Конечно, подстриги. Только не сейчас.
ОРИАНА. Почему?
БАЗИЛЬ. У него полно вшей.
ОРИАНА. О-о… Да, вижу… Уведите его… Ох, мне сейчас станет дурно…
БАЗИЛЬ. Иди-ка, МИКИ. Сперва отмоем тебя хорошенько. Sois gentille avec la petite,* Ориана.
ОРИАНА раздраженно кивает. БАЗИЛЬ уводит МИКИ. Женщины смотрят друг на друга.
ОРИАНА. Ну же, Марина, улыбнись, я тебя не съем. Надеюсь, у тебя-то чистые волосы. Дай посмотрю.
МАРИНА распускает свои длинные волосы. Они струятся по плечам, до пояса, а может, и ниже.
Ну, распускать совсем не обязательно. Ты стала совсем как девочка… Сколько тебе лет?
МАРИНА. Тридцать шесть, с вашего позволения.
ОРИАНА. Собери волосы поаккуратней… Вот так… Неужели всего тридцать шесть? А не больше? Ведь этот грубоватый парень, Максим, – твой сын?
МАРИНА. Ему всего восемнадцать, ваша милость. Он трудный ребенок. С детьми вообще несладко, вашей милости повезло, что детей нету.
ОРИАНА (боясь скрытой издевки). Э-мм. Да, верно. Хочешь быть моей горничной?
МАРИНА (искренне, порывисто). Да, очень!!!
ОРИАНА. Скажи, ты тактична?
МАРИНА. Да.
ОРИАНА. А что такое "тактична"?
МАРИНА. Надо притворяться, будто ничего не замечаешь.
ОРИАНА. Неплохой ответ. Насколько я понимаю, ты была близка с покойным господином. Я тебя не сужу, мне до этого нет дела. Но ты наверняка была в доме важной птицей. Теперь ситуация изменилась. Так вот, я надеюсь, что ты человек разумный и станешь вести себя сообразно.
МАРИНА. Никакой птицей я не была, ваша милость. Никто тут ничегошеньки не значил. Кроме НЕГО, конечно.
ОРИАНА. Надеюсь, это не упрек в адрес покойного хозяина. Ты, верно, была рада-счастлива, что он тебя выделяет.
МАРИНА. Ну… я…
ОРИАНА. Ну же, скажи честно, тебе это нравилось?
МАРИНА. Он тут хозяином был.
ОРИАНА. Разумеется. А теперь ты собираешься замуж за Питера Джека.
МАРИНА. Может, и так…
ОРИАНА. Разве это не решено?
МАРИНА. Жена ведь должна делать что муж хочет, а о себе – забудь. Вот я и думаю, что, может, одной-то и лучше.
ОРИАНА. Чем скорее ты выйдешь замуж, тем лучше!
Входит ФРЕДЕРИК.
А вот и вы, Фредерик. Знакомьтесь, Марина будет моей камеристкой. Надо бы ее приодеть. Не может же она ходить сюда в этом тряпье. Ей нужны красивые наряды.
МАРИНА (восхищенно). Наряды! Мне!?
ФРЕДЕРИК. Мадам, вероятно помнит, что одежда Аннабеллы по ошибке приехала с нами. По-моему, у госпожи Марины с Аннабеллой один размер.
ОРИАНА. Вот и прекрасно. Подберите вместо этих обносков несколько платьев поприличнее.
К Марине.
Пойдешь с Фредериком.
МАРИНА опускается на колени и целует руку, милостиво протянутую Орианой. Поверх Марининой склоненной головы скрещиваются взгляды Орианы и Фредерика.
В чем дело, Фредерик?
ФРЕДЕРИК. Ни в чем, мадам.
ФРЕДЕРИК и МАРИНА выходят.
ОРИАНА распускает волосы и задумчиво разглядывает себя в зеркале.
Оставшись наедине с Мариной, ФРЕДЕРИК принимается всячески ее развлекать: кривляется, скоморошничает, сует большие пальцы в уши и шевелит остальными, растопыренными.
МАРИНА. Вот забавник!
ФРЕДЕРИК. Зато вы все тут чересчур серьезные.
МАРИНА. Сущая обезьяна! Я, правда, обезьяны-то в жизни не видела.
ФРЕДЕРИК. Ну вот и посмотрела.
МАРИНА. Ты, верно, думаешь, мы тут все тупорылые да неотесанные. С городскими-то небось не сравнить.
ФРЕДЕРИК. Вы скрытные. Как войду, все почему-то сразу смолкают. У вас тут секрет, что ли, какой? Тайна?
МАРИНА. Нет.
ФРЕДЕРИК. А знаешь, я ведь к вам ненадолго. Вот наступит весна – пойду на службу к генералу. У мадам брат – генерал.
МАРИНА. Неужто генерал? И каков он?
ФРЕДЕРИК. Настоящий господин… А накоплю денег – открою собственное дело. И – путь наверх открыт. Бззззззз… Вот тебе Аннабеллино тряпье, выбирай!
МАРИНА. Кто такая Аннабелла?
ФРЕДЕРИК. Моя жена. Бывшая. Сбежала от меня с другим.
МАРИНА. Бедный ты, бедный…
ФРЕДЕРИК. Я? Ничуть? А здесь она мне и вовсе лишняя. Вот и наговорил, будто зимой тут медведи рыщут, а летом змеи кишмя кишат. Застращал – дальше некуда!
МАРИНА. Почему это жена тебе лишняя?
ФРЕДЕРИК. Я жаждал свободы! Ибо знал, что встречу тебя! Ты мне снилась!